скачать книгу бесплатно
Возле одного человека Макаров постоял подольше. Ответный острый напористый взгляд, тёмные глаза, чуть тронутые сединой виски. Вполне цивильная тужурка и не дырявые шаровары. И, самое главное – сапоги.
– Как фамилия?
– Клещёв.
– Почему не работаешь, на вид совсем не больной? – Макаров сощурился, напряг губы.
– Я коновод, а лошадь сдохла, – Клещёв опасно не отводил глаз, – новую не дают.
– Почему на другую работу не идёшь? Триста грамм хлеба хватает?
– Староват я тачку таскать.
Макаров заметил, что Ващенко, в волнении, подает знаки.
– Что там у тебя? Нашёл чего-то?
– Николай Владимирович, жмурик, похоже.
– Ну, что, Клещёв, скажешь? – Макаров закипал, не нравилось ему такое поведение зека.
– Болел он долго, – в этот раз Клещёв отвёл глаза, ответил спокойно .
Макаров медленно подошёл к койке. Ващенко приподнял край рваной грязной простыни.
– Суки, надо же, всё подчистили, даже трусы не оставили, – Макаров ухмыльнулся, про себя подумал: "Очередной нацмен. Вот вам пополнение из Туркестана".
– Ну, ему теперь незачем, – Ващенко опустил простыню.
– Ващенко, организуй-ка нам профилактику, а потом и поговорим с ними…
Ващенко с размаху ударил палкой по поперечине нар. Ковалёв вздрогнул. Заключённые вытягивались в струнку, судорожно пятясь друг к другу.
– Ковалёв, ты-то чего вздрагиваешь? – Макаров направился к выходу, – пойдём прогуляемся.
– …от неожиданности… – Ковалёв следовал за ним, – немного отвык.
Макаров хлопнул входной дверью, вполголоса произнёс в сторону: "Тьфу, вонища, кислятиной какой-то несёт".
– Этого Клещёва давно знаешь?
– Да, еще с Беломорстроя, сильный человек, плотно держит: кого запугивает, а с кем и договаривается.
– Чего, он и тебя запугивает? или договариваетесь? – Макаров посмотрел, прищурился, – ты для чего поставлен? Ты хоть и временно, но вроде обязанности начальника культурно-воспитательной части исполняешь… надеюсь, не пятьдесят восьмую отбываешь…
– Нет, не пятьдесят восьмую… – Ковалёв пытался увильнуть от ответа, понизил голос, – не всё так просто… пытаемся, как на Беломорстрое быт организовывать: бараки для ударников, сдельщину вводим и…
– Чего ты мне о тряпках вещаешь? И так вижу, – Макаров поморщился. – С Афанасьевым говорил? Он в Дмитров постоянно мотается, пусть занимается.
– Говорил. Он тоже "за", но сейчас всё тяжело, дела со жратвой только начали выправлять. Вот только недавно подвоз воды на трассу организовали, летом люди замертво от жажды валились…
– Ты жмурика этого знал? – Макаров снова оборвал на полуслове.
– Тяжело с этими нацменами. Этот, вообще, старик. По-русски не говорил, забьётся в угол, лопочет чего-то. За ним помоложе приглядывал, ну тот, который мизинец рубанул. На пару дней разъединились и вот…
– Ты про Джебраилова говоришь?
– М-м, фамилию не знаю. В бараке две сотни человек… всех фамилий не запомнить… нацменов раскидали по свободным койкам в пяти бараках.
– Вот я и смотрю, как работаешь… – Макаров недовольно пробурчал.
– Как могу… – Ковалёв замялся, – Вообще, этот барак между двух групп поделён. Одна – под Клещём ходит, сплошь отказники, хотя сам Клещ числится работающим. Другая – большинство, не сказать что ударники, но работают. Костяк там зародился человек из пятнадцати. Нормы выполняют, живут сплочённо, в основном, бывшие кулаки. Многие к ним жмутся. Случай был: один из клещёвских сапоги стянул, так поймали, чуть не забили… вохровцы еле растащили. Я тогда Клеща спрашиваю: "Что делать будем?" Он отвечает: "Надо как-то уладить". И как-то уладилось, никого из кулаков не тронули.
– Ну, если доказали, что сам виноват… – Макаров вставил реплику, показывая, что слушает внимательно.
– Так вот, потихоньку удаётся выманивать по несколько человек… из сомневающихся. Практика проста. Пообещаю, то новую телогрейку, то брюки ватные, то сапоги. И ультиматум: "Поработаешь по норме две недели – выдадут". Конечно, не верят, но некоторые покумекают, деваться некуда, всё равно сидим, а скоро зима. Правда, если из стаи клещёвской выбиваются – по головке не гладят. Пришлось пятерых перевести в другой барак.
– Ты не боишься, что контра, эта кулацкая, соберётся и свои условия начнёт тебе выдвигать? – Макаров посмотрел в глаза Ковалёву.
– Кулаки – это, в основном, единоличники. Да, для защиты могут сплотиться, а как до благ доходит, так они управляемы. Если понемногу ставить в состояние неравенства, то они начинают как бы соревноваться, – Ковалёв даже крякнул от удовольствия, показывая осведомлённость в вопросах психологии, – а дальше: кого в передовики записать, кому дополнительную порцию на ужин, о ком в "Перековке" написать. Самый большой стимул, это конечно, зачёты срока. За это они готовы на многое.
– Насколько я знаю, под Москву рецидивистов не велено переводить, – Макаров решил поглубже изучить Ковалёва.
– Предыдущий начальник… ну, до вас… говорил, что не слишком матёрого пахана стоит держать… за порядком пусть смотрит, а заменить всегда можно… – Ковалёв пожал плечами.
"Не зря, похоже, этому Ковалёву и свободное перемещение, и отдельную конуру, и двойную норму жратвы назначили", – подумал Макаров, провёл ладонью по волосам и тыльной стороной большого пальца вытер лоб. – Ладно, пойдём в барак, посмотрим, что там наковыряли.
Вохровцы, на взводе, как челноки рыскали вдоль строя.
– Ещё раз спрашиваю, откуда здесь эти вещи? – Ващенко палкой приподнимал и опускал сваленную в центр барака одежду: новые кальсоны, телогрейки, стоптанные сапоги, но вполне пригодных для носки.
– Вот и тряпки нашлись, которые прибывшим выдавали. Так… этого… этого, – Макаров обрадовался, наметил троих из непонравившихся, – в штрафной изолятор.
Вохровцы выталкивали из строя назначенных. Макаров повернулся в сторону Клеща, вперился взглядом, беззвучно сообщил: "Пусть твои в ШИЗО посидят, посмотрим, как в следующий раз заговоришь".
4
Пока колонна из вновь прибывших ста пятидесяти заключённых, рядами по шесть, не пересекла ограждение из колючей проволоки, красноармейцы держали винтовки наперевес. Теперь же они могли позволить себе закурить и переброситься новостями с теми, кто охранял по эту сторону. Заключённые же, стояли, с трудом удерживаясь на ногах, в ожидании дальнейших распоряжений. Их лица не выражали никаких эмоций, лишь некоторые пытались осмотреться – всё же это была конечная точка их этапа.
Ковалёв знал, что в выходной день быстро расселить новеньких по баракам не удастся. И, действительно, в подтверждение этой мысли, их потеснили к большой поляне между двух бараков, где уже толпа из давнишних обитателей лагпункта обступила деревянный помост в ожидании выступления Дмитровской агитбригады. Помост, возведённый полгода назад, выполнял не только функцию сцены, его использовали и для общих собраний. Сегодня же планировалось и то, и то другое.
Решение начинать начальство приняло, и из недр двухэтажного строения расчётно-распределительного отдела выскочил Афанасьев, энергичным шагом пересёк чудом сохранившийся не затоптанный пятачок травы и запрыгнул на помост. Оглядел собравшихся, снял фуражку, вероятно, желая показать себя без головного убора новеньким, чтобы запомнили, и стареньким, чтобы не забывали, снова надел фуражку, украшенную большой пятиконечной звездой, вздёрнул подбородок и напористо заговорил: "Каналоармейцы! Вы призваны выполнить великую задачу строительства канала Москва-Волга – этого величайшего в мире и важнейшего для реконструкции Москвы сооружения, призванного коренным образом изменить лицо столицы Советского Союза. Центральный Комитет партии и лично товарищ Сталин непосредственно с иключительным вниманием следят за стройкой канала".
Афанасьев сделал паузу. Заключённые безразлично смотрели на него, но Григорий Давыдович, не получив ответной реакции, продолжил уверенно говорить.
Ковалёв, внимательно следивший за оратором, толкнул в плечо стоявшего рядом Егорыча.
– Всё-таки у чекистов не отнять их напористость.
– Да уж, – коренастый Егорыч поддержал разговор, – только действует ли она на голодных людей? Героям красного знамени, кроме храбрости, нужно научиться реальному пониманию вещей.
– Ловкое слово придумали – "каналоармеец". Конечно, нас товарищами не назовёшь, а зеками величать, при воззвании к свершениям, не удобоваримо, – Ковалёв продолжал рассуждать. Двести грамм водки, принятые им по случаю выходного дня, понемногу развязывали язык.
– Насколько я знаю, это слово Коган придумал, когда стал начальником Беломорстроя, – Егорыч поглядывал на вновь прибывших заключённых, – Саша, тебе не кажется, что знакомые лица попадаются?
– Так с Беломорстроя переводят, а этот этап как раз с Медгоры.
В подтверждение, Афанасьев рокотал: "…как недавно на Беломорканале, так скоро и на Мосволгострое наш боевой коллектив победит… Мы дадим волжскую воду Москве!"
– Егорыч, а знаешь, нам с тобой ведь повезло: у тебя срок закончился, а я вовремя пристроился. Чую, здесь скоро ещё хуже станет, – Ковалёв продолжал серьёзнее, – народищу навезли, а новые бараки ещё и не начинали, с едой, вообще, беда…
– Ну да, правда пришлось у чекистов на поводу пойти, срок скостили, но в обмен… хотя, есть на что менять… вольняшкам и зарплата, и обед, – Егорыч кивнул.
Афанасьев заканчивал пламенную речь: "Строительство подходит к завершающей стадии. Глубокая выемка – самый сложный участок… Руководство это понимает и будет всячески помогать. Основная задача – механизация, но пока экскаваторов мало и руководство надеется на пополнение строительства опытными каналоармейцами – ударниками труда. Я уверен, что мы с вами справимся. Остался последний рывок. И мы его осуществим. Всех вас досрочно освободят и вы разъедетесь по домам на кораблях по созданному вами каналу. А сейчас выступит агитбригада из Дмитрова".
– Во заливает, соловей, – Ковалёв искренне усмехнулся, – как бы нам на этих кораблях на тот свет не уплыть… С каждым годом, у него всё лучше получается. А помнишь, как этот юнец первый раз на Олонце выступал, когда, дамбу прорвало? Двух слов не мог связать,.
– Да, напугался тогда не только он… хотя энергия у него никуда не делась, И тогда, в воду он полез вместе с нами… Учится понемногу, – Егорыч задумался.
На сцене, вместо Афанасьева, появился гармонист и заиграл медленную мелодию. Заключённые заинтересовались, подходили ближе, плотнее сжали полукольцо вокруг сцены. Девушки из агитбригады, друг за другом, плавно перемещаясь в такт мелодии, закружились в танце. К гармонисту присоединился гитарист, девушки построились в ряд, зазвучала песня.
"Широкими просторами лежат вокруг поля,
Под мощными ударами – гудит земля.
Киркою и лопатою, воды струёй
Бьёмся смело мы с землёй… "
Зрители замерли, вслушиваясь в слова.
– Егорыч, как думаешь, такие песни способствуют улучшению труда? – Ковалёв ехидно шептал в ухо Егорычу.
– Хм, вообще-то, марш, а марш… должен… – Егорыч пожал плечами.
"…Плотинами и шлюзами вздымаются они,
Новым счастьем расцветают наши дни.
Стальные экскаваторы на помощь к нам идут,
По трассе разливается весёлый труд."
Послышались недовольные возгласы: сначала уверенные – с дальних рядов, потом потише – с передних.
– Эй, хватит врать, какие экскаваторы? сходи на трассу, посмотри!
– Да, вообще-то, сегодня выходной, спойте, что-нибудь стоящее!
– Мы уже слушали официальную часть…
– Ну ладно, тогда, мужики, выходите на танцы, – девушка из агитбригады, в красной косынке, выступила вперёд, топнула ногой по помосту, подала знак гармонисту, и тот заиграл. Ритм танго нарастал. Заключённые оживились, но не решались выйти на сцену.
Из шеренги агитбригады вперёд шагнул массивного телосложения солист и запел:
"Ах, эти чёрные глаза, меня пленили.
Их позабыть нигде нельзя – они горят передо мной…"
– Ладно, тогда девушки будут выбирать, – проигрыш мелодии заполнил звонкий голос самой бойкой девушки. Пять красных косынок сделали вид, что высматривают себе партнёров. Самая бойкая выбросила руку в сторону толпы. – Ванька Лыков, выходи, ты уже знаменитость, о тебе в газете пишут. Покажи, на что способен в танце.
– Я… я не умею танцевать… вот работать – это запросто, – Иван оправдывался, вертел головой по сторонам, смущенно улыбался, но его потихоньку выдавливали по направлению к помосту.
"Ах! Эти черные глаза меня любили.
Куда же скрылись вы теперь? Кто близок вам другой?"
– Не бойся, смотри, какая красавица приглашает, – из толпы послышался чей-то громкий голос, – ты ж ведь тоже настил стелил, теперь попробуй!
Иван вышел на помост, неловко положил левую руку на талию девушки, правой – взял ее руку. Движения получались корявые, но девушка повела, и со стороны смотрелось вполне сносно.
"Ах! Эти черные глаза меня погубят,
Их позабыть нигде нельзя,
Они горят передо мной."
Нежные лучи сентябрьского солнца, тёплый ветерок и музыка потихоньку расслабили заключенных, некоторые тоже решились выйти на танец.
– Егорыч, во…, я и говорю, Ванька – способный, вот ещё и танцует, у меня глаз-алмаз! – Ковалёву хотелось похвастаться, он достал из планшетки сложенный вчетверо листок "Перековки".
– Чего, выработку хорошую даёт? – Егорыч мельком взглянул в газету. На фотографии – улыбающийся парень, лет восемнадцати, с едва пробившимися после стрижки тёмными волосами. Живые светящиеся глаза и беззаботно оттопыренные уши как-то художественно гармонировали, вызывая ответную улыбку.
– Ну, здесь проще, он плотником работает, главное, для агитации нужны герои. А он – безотказный, техникой интересуется, учиться пошёл, – Ковалёв загибал пальцы. – Представь, если правду писать: план не выполняется, люди на работу не выходят, жрать толком нечего, смертность немыслимая…
– Да-а-а, уж, – Егорыч ухмыльнулся, – я так понимаю, у него семь восьмых?
– Хм, ну, е-ес-стественно, – Ковалёв показно протянул, – типичная история и такая же глупая, как у многих из тех, кто вон там стоит, – Ковалёв кивнул на угрюмую толпу прибывших с Беломорстроя. – Не знаю, Егорыч, жалко мне как-то этих крестьянских детей, ладно мы, городские, там попробовали… там-сям, там сорвали, там сбегали, а эти, они же… с утра до ночи, не разгибаясь… и вдруг нарушили весь уклад с этой коллективизацией… вон, Ваньку плотницким делом лет с трёх небось начали учить.
– Чего… на продразвёрстчиков с топором напал? – Егорыч, сегодня трезвый, решил поиграть в труднопроизношение.
– Не совсем. Колхоз там у них организовали. Председатель попросил Ваньку крышу местного клуба поправить. Ну, тот всё сделал, чин–по чину, председатель ему полмешка картошки отвалил…
– Неплохо так, – Егорыч поджал губы, – в голодное-то время прилично.
– Ну и чего! Через два дня пришли чекисты, оказалось, только и ждали, за что председателя взять, чем-то он там им не угодил. Ну и картошку эту колхозную пришили, с ней и Ваньку Лыкова, как соучастника расхищения социалистической собственности. Ну, и "от седьмого-восьмого", получил, правда, по минималке.
– Чувствую, практичные знакомства заводишь, не зря свой хлеб ешь… культурный воспитатель, – Егорыч посмеиваясь, похлопал Ковалёва по плечу.