скачать книгу бесплатно
Однако по территории «под ручку» ходить не принято. Все делают вид, что перемещаются из корпуса в корпус лишь по делам службы.
Но иногда гуляющие забывают о маскировке. Навстречу движется романтическая пара – он и она. Старые: обоим к пятидесяти! Плечом к плечу, ладонь в ладони! Их лица освещены улыбками. Эти двое мне незнакомы, наверно, из чужого подразделения. Заметив нас, они, как школьники застигнутые за проказами, быстро размыкают руки.
Чуть посторонясь на узкой дорожке, пропускаем встречных «романтиков». Выждав, когда их шаги стихли у нас за спиной, Марина авторитетно поясняет, что нам, если хотим укрыться от въедливых глаз сослуживцев, лучше гулять по другую сторону опытового бассейна. Ведь, чтобы обойти кругом вытянутое на два километра здание, полдня потребуется; и без особой надобности свои в такую даль не забираются. С той половины влюбленные парочки приходят к нам, а наши забредают к ним. Есть и гуляющие одиночки, но их меньше.
Но, когда идешь по делу на другую половину территории, просвещает Марина, дорогу можно и сократить. Она показывает на пешеходный мостик над крышей здания опытового бассейна – такие обычно на узловых станциях над рельсами возводят.
Возвращаться не торопимся, гуляем дальше. Немного посплетничали о незнакомой мне паре. Выяснилось, что Маринка знает фамилию мужчины: оказалось, руководитель другого подразделения. Поражаюсь ее осведомленности. От обсуждения посторонних людей разговор плавно перетекает к нашим баранам.
Маринка опять заводит речь о нашем наставнике Вадиме. Вначале поет ему дифирамбы: кандидат наук, «ума палата», эрудит, какого поискать! Я тоже вставляю словечко – он и меня успел поразить знанием редкостных поэтов и художников. Как-то нашел случай блеснуть. И как он щелкает четырехэтажные интегралы, тоже была свидетелем. Но вечная снисходительная ухмылка на его лице меня не впечатляет. Тем более, что лицо бледное, отечное, кожа несвежая. Пристрастие Вадика к алкоголю уже и мною замечено. Может, поэтому выглядит он старше своих тридцати двух лет. И совсем не красавец, роста среднего, полноват. Однако же любит щегольнуть одеждой: костюм из дорогой ткани, сшит в ателье на заказ. В общем, личность неординарная, а как мужчина – смотря, на чей вкус!
С Маринкой все ясно: она вся пылает чувствами к этому физику-лирику. Рассказывает, что недавно вместе с ним проводила измерения на стенде, кроме них двоих – никого. Оба выпили по рюмашке спирта и началось…. Перебиваю ее: удивляюсь, откуда спирт. Смеется над моей наивностью. Оказывается, сотрудникам перед командировкой на корабли, на флот, выдают канистры спирта для технических целей. Но мужики зря продукт не переводят, а внутрь употребляют. Спирт, как напиток, и название имеет – «шило». И начинают «причащаться» еще перед поездкой, на рабочем месте, а в командировке и вовсе всякие границы теряют. Вспоминаю, что несчастный Вадим, объясняя мне преобразования интегралов, часто отворачивался, дышал в сторону. И не только он. Другие парни тоже порой какие-то странные по коридорам ходят.
Марина углубляется в недавние переживания. Рассказывает, как он в любовных признаниях перед ней рассыпался, как стихи читал. Пытаюсь представить милые подробности чужого флирта в декорациях измерительного стенда: стеллажи с приборами; гул вибрирующей модели, похожей на крупную рыбину; всплески зеленоватых синусоид на экране осциллографа. И двое – уже не рука в руке, а лицом к лицу.
Подруга однако спохватывается, притормозила откровенничать. Заявляет, что с женатым не собирается связываться, но я вижу по ее заблестевшим глазкам, что ей трудно будет справиться с собой. Вадим ей очень нравится! Поколебавшись, задаю вопрос на грани фола: было? Она уходит от прямого ответа, резко меняет тему. Вспоминает вдруг, как хорошо Симаков отзывался о моей дипломной работе, предрекал мне хорошую карьеру в ЦНИИ. Но в этот теплый весенний день о карьере совсем не думается, тем более о возвращении на рабочее место. Снова болтаем о разном, обсуждаем недавний концерт непревзойденного артиста-сатирика Аркадия Райкина, где обе побывали, купив билеты у культорга лаборатории. Я ходила с мужем, а она с каким-то соседом: может, и в самом деле с Вадиком у нее – это так. Продолжаем обсуждать концерт, вспоминаем репризы, расходящиеся по народу цитатами: «в греческом зале, в греческом зале…».
Законные сорок пять минут нашего отдыха давно истекли, мы не торопимся, но все же поворачиваем назад. Возвращаемся в наш ареал – мимо яблоневого сада, мимо бассейна – заходим в опустевшую столовую. Очереди к раздаче уже нет, но и в меню почти все блюда вычеркнуты. Берем, что осталось. А оставались к этому времени обычно мочалистые, дурно пахнущие котлеты, приготовленные из несвежего фарша. Хотя посетителей мало, отыскать чистый стол трудновато: на зеленых пластмассовых столешницах рассыпаны хлебные крошки и косточки от рыбы или курицы, краснеют свекольные лужицы от пролитого борща. Поскольку самообслуживание, то посуду сотрудники относят к окошку мойки сами, но вытирать столешницы некому. С трудом находим почти чистый столик: только рассыпаны хлебные крошки – сметаю их носовым платком. На трапезу уходит десять минут: худосочные котлеты запиваем компотом из сухофруктов. Компот – неизменный и фактически единственный десерт всего общепита, всех заведений общественного питания.
У входа в корпус Отделения, нос к носу, сталкиваемся с «Андроповым». Он, шел со стороны административного здания и, безусловно, видел, как мы выходили из столовой – стометровая дорожка от двери до двери просматривается насквозь, тем более, что кроме нас на улице никого: все сотрудники давно сидят на рабочих местах. Прямой, как столб, «Андропов» возвышается над нами, и требует ответа, почему мы так припозднились. Маринка что-то лепечет, я молчу. Он предлагает нам обеим написать объяснительную записку и сдать ее секретарю.
Уныло опустив голову, возвращаюсь на рабочее место. С момента моего ухода на обед прошло полтора часа, в два раза больше положенного времени. Зато теперь усиленно тружусь над заданием, продвинулась еще чуть-чуть, но дальше – опять застопорилось. На память формулу не знаю, а нужной книги под рукой нет. Решаю посмотреть этот раздел вечером, дома. А тут и звонок в коридоре включился! Так и хочется сказать – звонок с урока! Хотя трудно назвать звонком эту вопящую над площадкой второго этажа сирену: ее звуки пробивают перекрытия и стены, достигая отдаленные уголки акустического Отделения. После звонка всем следует покинуть рабочие помещения в ближайшие полчаса (для сверхурочной работы в здании требуется письменное разрешение).
Домой с двумя пересадками добираюсь только к восьми вечера, по дороге еще захожу в магазин. В конце рабочего дня прилавки почти пусты, но хлеб-булку да плавленые сырки к завтраку покупаю. Муж Толик сейчас находится в командировке. Толик тоже работает в нашем ЦНИИ, но по смежной специальности, в другом подразделении. И начало работы у нас не совпадает, и обеденный перерыв разнесен, да и в столовые придется ходить в разные – в институте их три или четыре. Во время практики я разок в его столовую добиралась, далековато. Еще слышала от Маринки, что имеется привилегированная кают-компания, для начальства. Видимо, из нее наш «Андропов» и возвращался, когда засек нас.
Раз Толик сейчас далеко в море, участвует в ходовых испытаниях на флоте, то покупать хлеб придется мне – обычно эта обязанность закреплена за ним. Хлеб покупаю на всю нашу составную семью. Живем мы, уже говорила, вместе с моими мамой и дедом – ее отцом. Мама врачом работает, а дед пенсионер, ветеран Завода Штурманских приборов – под его влиянием я и в Корабелку поступила; дед участвовал в моем воспитании и заменил мне оставившего семью отца.
А совсем недавно с нами была еще и бабуля. Ей я обязана всем, кроме инженерной профессии: всем домашним навыкам и всем творческим взлетам. Бабушка всегда говорила, что у меня все получится! Помнится, она умирала, уже не вставала с постели, а я читала ей вслух свою первую публикацию в молодежной газете «Смена». Сейчас понимаю, что лучше б, чем мучить ее той статьей, сказала бы ей лишний раз, как люблю ее.
Мама с дедом уже поели, смотрят телевизор в своей комнате, а мне в своей еще и прибраться надо. Утром-то, как гардероб перебирала, решая, какое платье на работу надеть, все так и осталось на диване раскиданным. А комнатка восемь метров, ровно каюта, для которой я шум на работе рассчитывала – повернуться негде, если беспорядок. Наконец, убралась. Подогрела на сковороде остатки макарон, присыпала их тертым сыром. Вымыла посуду: и сковородка, и миска из-под сыра, и терка – все на меня. Тому, кто последним ужинает, всегда приходится гору посуды вымыть. А ведь надо еще и отнести все на общую кухню, и воды на газе согреть. Пока по нашему длиннющему коридору набегаешься: туда-обратно-снова туда, сил даже у меня, молодой, не остается. Смотрю на часы, пора и ко сну отходить. И голова уже не варит, чтобы какие-то формулы смотреть. Закинула учебник в сумку, завтра на работе и разберусь. И еще логарифмическую линейку туда же бросила, и таблицы Брадиса, библию каждого математика той поры.
* * *
На следующее утро, как до рабочего места добралась, сразу за вычисления, только принесенные книжки-принадлежности в ящики стола разложила – обживаю его.
Расчеты завершила до обеда: Привыкла, по-студенчески быстро работать, курсовик спихнуть и забыть!
После обеда понесла начальнику сектора «Жванецкому» выполненное задание. Он вначале не понял, зачем я явилась:
– Что-то непонятно, Галя?
– Вот, закончила расчет. Посмотрите.
Он пробежал цепочки формул и цифр, машинально почесал затылок, испытывая недоумение от быстроты выполнения работы. Так и сказал:
– Не ожидал, что вы так быстро справитесь! Что ж, молодец. Но я прямо не знаю, чем вас сейчас загрузить. Вадим только на той неделе приедет… Ладно, займитесь чем-нибудь, поизучайте старые отчеты. Те, что без «грифа» – в шкафу найдете. А у Николаева попросите для ознакомления и секретные материалы.
Я вернулась в общую комнату, поняв, что дала маху, выполнив задание слишком быстро. Открыла дверцу шкафа, где позади чайника стояли в одинаковом бело-голубом оформлении объемистые журналы несекретных трудов.
Выбрала один, наугад. Скучая, скользила глазами по лиловым буквам, едва заметным на блекло фиолетовом фоне – те самые пресловутые «синьки», над оформлением которых трудился наш Николаев. Веки слипались. Когда перед тобой нет конкретной задачи – изучать что-то про запас бессмысленно. Поборолась со сном с четверть часа, встала и отправилась «в гости» к Марине. Описала ей ситуацию, в какую попала, слишком быстро выполнив задание. Она улыбнулась, утешила, принялась наставлять уму. Говорила скороговоркой, своим звонким голосочком:
– Да, у нас никто никуда не торопится, разве что высокое начальство спешит отчитаться перед высочайшим. Или отдельные работоголики – те на работе свихнутые. Но мы же с тобой не такие?! Здесь про свои вузовские привычки забудь. В институте курсовик или экзамен сдал досрочно – хоть на Луну лети, никто тебя удерживать не станет. А здесь до звонка из-за ограды все равно не вырваться, и в проходной не выпустят, и начальство увольнительную не даст. Так что учись свою жизнь разнообразить: хочешь, вот, журнальчик у меня интересный есть?
Я взяла протянутую ею «Юность» – культовый журнал того времени – и вернулась на свое рабочее место. Положив журнал поверх синюшного отчета, погрузилась в чтение молодежной повести.
В конце дня Николаев, войдя в очередной раз в комнату, сообщил, что меня опять вызывает шеф. Я обрадовалась, что «Жванецкий» придумал для меня новое задание, и поспешила в его кабинет.
На сей раз румянец на щеках начальника показался мне более тусклым, да и все его лицо его как-то вытянулось и уже не выглядело добрым. Я поняла, что ничего хорошего для меня эти метаморфозы не предвещают. Приблизилась к его столу, он не предложил сесть на стул для посетителей. Говорил сухо:
– Мне стало известно, что вы читаете на рабочем месте художественную литературу.
– Журнал, – упавшим голосом поправила я.
– Вы должны понимать, что делать это нельзя.
– Но ведь у меня сейчас нет работы, вы сказали, что когда Вадим вернется…
– Вы инженер. Вы сами должны ставить себе задачи. И, если нет работы в данный момент, я уже говорил вам, повышайте свою квалификацию, читайте отчеты и технические книги.
Позже, встретив Марину в коридоре, спросила, кто бы мог настучать начальнику на меня.
– И ты еще сомневаешься?
– Николаев?
– Галь, ты, будь с ним осторожнее, книжки-журнальчики при нем не читай, и, вообще, держи язык за зубами.
– А что, неужели он… Известны факты?
– Фактов много, только доказательств нет! – Марина тряхнула рыжими прядями. Было непонятно, шутит или говорит всерьез. – Сама со временем разберешься, раз тебе «посчастливилось» с ним в одной комнате оказаться.
До конца дня я раздумывала об услышанном, глядя на одну и ту же страницу технического отчета. Значит, этот сухонький старичок – осведомитель? Хотя, чему тут удивляться: начальнику меня заложил, кто на обед раньше времени уходит – берет на заметку. А поначалу, когда я практику здесь проходила, казался таким доброжелательным. Заводил разговоры о тяготах жизни, делился военными воспоминаниями: застал пареньком конец войны, был авиационным техником. В общем, человек заслуженный! Только один момент в его биографии вызывает настороженность: является парторгом лаборатории, а, значит, фигурой неприкосновенной и еще значит много чего. Хотя негласная слежка за сотрудниками может может быть просто его призванием, и никак не вытекать из общественной должности.
Хотя я допускала, что бывают и честные партийцы, особенно фронтовики, но полагала, что в послевоенном поколении большинство людей вступают в партию ради карьеры. В 70-е годы общество все больше пропитывалось настроениями безверия и нигилизма, а членство в партии срабатывало, как социальный лифт.
В то время в молодежную комсомольскую организацию были вовлечены едва ли не поголовно все школьники. Но дальнейший политический выбор уже происходил в индивидуальном порядке, требовалось определенным образом подстраиваться под систему, доказывать свою лояльность, а для инженерно-технических работников в нашем ЦНИИ существовал даже лимит на вступление в партию.
Трудно сказать, был ли Николаев «штатным стукачом» – допускаю, что он всего лишь ратовал за укрепление дисциплины. Единственное, что настораживало, была его весомая должность, притом, что выполнял он простую техническую работу. Так или иначе – все сторонились Николаева. К багажу взрослой жизни присоединился новый груз: подозрительность. И еще…Во время разговора с Мариной, я почувствовала тошноту, как от вчерашней котлеты. И впервые пронзила догадка: кажется, я беременна.
Повинности и уловки
Постепенно я освоилась в секторе, возглавляемым «Жванецким», не переставая удивляться людям, с которыми меня свела судьба. В студенчестве все были схожи, что ли, а здесь в людях заметнее проявлялись различия. И разброс возраста велик, и семейное положение встречается в трех-пяти вариантах, а не в двух, как у студентов, и набор ситуаций, требующих принятия решения, больше.
Так мне встретился незнакомый ранее типаж – хозяйственной женщины в интерьере работы. Люся была средних лет плохо одетой женщиной и располагалась в закутке смежной комнаты, где стояли стеллажи с аппаратурой. Мне часто приходилось по поручению Вадима проводить эксперименты на спектрометрах и магнитофонах, установленных в той комнате, и я невольно изучила «жилище» Люси.
Прежде всего удивил необъятных размеров двухтумбовый стол, со столешницей, обтянутой дерматином в дубовой раме. Таких старинных столов на всю лабораторию осталось не более десятка, в основном у начальников, хотя у тех в лучшем состоянии. А Люсин стол, обшарпанный и поцарапанный местами, наверно, выкинули из начальственного кабинета, и она его перехватила. Монументальный стол занимал заметную часть комнаты и возвышался островом прямоугольной формы. Сходство с островом усиливалось наличием множества тропических растений на нем: какие-то папоротники, кактусы, лианы. Лишь незначительная часть дерматиновой столешницы, где можно было уместить лишь одну тетрадку, оставалась свободной от цветов. Ящики обеих тумб тоже были забиты всяким домашним скарбом.
Утром Люся вынимала из тумбы туфли-лодочки на каблуке, чтобы сменить сапоги-чулки и или туфли на толстой платформе, модные в семидесятые годы. В этой же тумбе у Люси хранились и босоножки – для летнего сезона, причем, обе пары обуви получили в рабочем столе постоянную прописку. Лежала там и свернутая теплая шаль для прохладных дней, и предметы интимного женского обихода. Люся не стеснялась меня, изредка перебирая свои сокровища, с тем, чтобы затолкать все поплотнее и добавить пространства для новых. Из других ящиков она доставала перед обедом маленькую кастрюльку, нагревала в ней кипятильником воду, чтобы заварить супы-концентраты. Все быстро съедала в первые пять минут обеденного перерыва и потом, достав из своего необъятного стола клубки с нитками шерсти, принималась за вязание. Нередко она прихватывала для вязания и рабочее время, чутко прислушиваясь, не слышны ли чьи шаги на подходе к нашей двери.
Люся работала техником, и в ее обязанности входила ручная обработка спектрограмм, прочерченных самописцами анализатора на длинных розовых лентах, подобием лент кардиограмм сердца. Она прикладывала деревянную линейку к острому пику на графике, отмечала его высоту и возвышение над колебательным фоном, и записывала считанную ею цифру в секретный журнал, прошитый веревочками. Так она порой и работала, чередуя действия: свяжет несколько сантиметров новой кофты или шарфа, отложит вязанье в ящик – снимет показания с ленточки спектрограммы. Она не спешила закончить задание, поскольку знала, что или тотчас получит от старшего инженера следующую порцию лент-спектограмм. А не получит, так будет считаться, что бездельничает – тоже нехорошо.
Кроме вязания для себя и работы на «дядю», у Люси имелась общественная нагрузка: сбор членских взносов в профсоюз. С нею она справлялась идеально: старательно обходила всех сотрудников, требуя уплатить положенные рубль-полтора (один процент от зарплаты). И в эти моменты тоже становилась немного начальством.
Тем временем, вернулся из командировки мой наставник Вадим Симаков, и, находясь в недолгом периоде трезвости, сформулировал мне новое задание, дал толчок новым поискам.
Получив свою тему, я теперь не торопилась провести исследование быстро, чтобы не скучать потом, читая запыленные отчеты. Я наслаждалась игрой с формулами и расчетами, залезая и за пределы поставленной задачи, просто из научного любопытства. Задание было связано с распознаванием объектов в военно-технической отрасли, но пособием мне служила книга для машинного распознавания почерка. И прежде чем найти решение в собственной теме, я углублялась в посторонние исследования, связанные с алгоритмизацией почерка. Это была избыточная работа, но я удовлетворяла свое не только научное любопытство. Я всегда находила удовольствие в «ненужном», даже в теоремах. Однажды я зарифмовала свои чувства относительно математики: «Когда житейских будней бури меня пытаются сломить, / то вы, Лагранжи и Бернулли, – вы помогаете мне жить. / Ведь это ваши теоремы меня позвали за собой, / где голых символов гаремы в сплетенье с логикой живой» (копирайт мой).
Однако единственным реальным осложнением в ту весну стало уменьшение нашей жилплощади, связанное с оформлением лицевого счета на занимаемые мною с мужем квадратные метры – шаг, необходимый для дальнейшего решения жилищной проблемы. И, пока я писала дипломную работу, наши две семьи – мы и старшие – разъехались по разным адресам. Нам с Толиком досталась полутемная комнатушка на Обводном канале, в коммуналке, еще менее приспособленной для жизни, чем прежняя. Особенно удручало расположение нашего дома.
Переезд из района канала Грибоедова на Обводный канал – был для меня невыразимым бедствием. Берега последнего являли собой земляные откосы либо без всякого ограждения, либо прикрытые решетками из скучных вертикальных прутьев – и это после романтических вытянутых колец старинной чугунной ограды грибоедовского канала. А из труб фабрики резинового производства «Красный треугольник» – наш дом стоял напротив – сутками клубился черный дым, оседая гарью на окнах. На мутно-коричневую воду канала я старалась вовсе не смотреть: вода содержала, вероятно, всю таблицу Менделеева.
Зато с этого места я могла добраться до института за один час на одном трамвае. Но моя, часовая по расчету, поездка, растягивалась иногда часа на два, потому что самочувствие осложнял сильный токсикоз беременности. Случалось, что я, зажав рот рукой, выскакивала из трамвая где-то в середине дороги и, склонившись над урной – они тогда еще стояли и на остановках и на улицах – извергала из себя лишнее. Дожидалась следующего трамвая своего маршрута и ехала дальше.
