Доппель. Афганец

скачать книгу бесплатно


– Че?

– Месиловку.

– И че, намесил?

– Да намесил. Ему бы на срыв, а он им оборотку. Кирпидоном вроде кому-то репу поправил.

– А че взросляки тут делают? Братья, что ли?

– Пах, я не знаю, – и в этот момент голос выдал, что «Слон» не просто не знает, что он нервничает. Он сбавил голос, подался к Пахе, словно ища поддержки, совета. – Они чет уже тут начали, что мол ответить придется, что мол пацана их убаранили.

– Убил он его что ли?

– Ну, вроде нормально всек.

– А сам сорвался?

– Ну дак…

Паха понял, что дело принимает серьезный оборот. Выходило так, что некий бойкий духом, но невзрачный телом мальчуган, потащился провожать деваху заводскую. Там его попытались прихватить, но, по всей видимости, решив, что перед ними слабак, кодлу собирать не стали, хотели сначала зажать, а там уж и линчевать можно. Да только ошиблись ребятки. Парнишка оказался с заусенцем в характере. От них отбился и обратно в город слинял. Ну а отбиваться от противника, которого больше, тут уж как без кирпича. Вот только теперь незадача. Тот валяется с разбитой головой, мамаша его, небось, уже заявление в милицию накатала, а эти пришли сюда. Спрашивается зачем? Один на один уже не получится. Базары разводить пустые тоже не о чем. Получается, что они пришли просто вкатать вражину в пляж. Поэтому и пришло их много, потому и взросляки подтянулись. Дело уголовщиной уже попахивает, ясно, что менты будут искать виновника и найдут. А в этом случае, сами заводские останутся неотомщенными. А это неправильно. Они хотят свой приговор вынести, до того, как менты влезут на всю катушку. Потом уже всем будет все одно. Чистый и помытый с мамой под ручку пришел страшный преступник давать показания, или его принесли на носилках. Ментам надо дело закрыть, они его закроют. А вот заводские не зря силы подтянули, и место выбрали странное. Самая сердцевина пляжа. Так уж повелось, что драки обычно происходят ближе к лесу. Само собой так всегда получалось. Все тянутся туда, где есть дополнительные факторы. Есть где спрятаться, есть, где запутать, помотать противника, есть где и дрын прихватить. Не зря заводские время тянут, не начинают. Не в том дело, что ждут кого-то своего. Проверяют не придет ли кто еще к городским. И присматривают, чтобы никто не двинулся ближе к лесу, сдвинув планирующееся сражение ближе к спасительным деревьям и кустарникам. Взросляки может и не будут вмешиваться, но контролировать будут, чтобы никто не сбежал. Это даже почти честно. Если не считать того, что их минимум втрое больше. И взросляк-то подтянулся еще какой. Известная личность. Нервный, придурковатый. Но сидевший, и вроде при понятиях. Он уже не столько косяк со стороны взросляков, сколько честный урка, следящий, чтобы мальцы чего злого не сделали. На самом же деле, он-то первый не даст никому уйти от возмездия. Сам может в драку и не полезет, но ножку подставить, кто ж ему запретит.

Роль Пахи в этой истории рисовалась просто. Он должен подойти к взрослякам с той стороны, они ему пояснят происходящее, и он должен будет занять позицию такого же наблюдения за процессом. Это единственный вариант, который был приемлем в этой ситуации. И он присоединится и будет наблюдать, как из городских вышибают дух шесть десятков заводских ног. Даже варианта уйти нет. Раз он тут был, значит взросляки от городских были. И потом не скажешь, что их не было. И по новой заводским уже не предъявить и не вытащить их взросляк на разговор. Взросляки городских это не малолетки, эти уже ребята посерьезней. В городе секции, бокса, борьбы. У заводских взросляки или уголовники или алкоголики. Шансов со взросляками у заводских не было бы, но… и вот опять но. Паха здесь, и повода потом что-то предъявлять не будет. Раз один пришел, значит не скажешь, что не знали. Один знал, значит и другие могли знать.

Паха видел, как черная тучка у края реки расползлась вдоль берега, и медленно, охватывая горстку городских с флангов, стала приближаться. Паху было хорошо видно на фоне светлого от лунного сияния неба, и в его строну двинулись крупные мужские фигуры. Пришло время очевидному стать реальным. Паха достал еще одну сигарету, закурил и пошел в сторону приближающихся заводских. Гуськом за ним двинулись трое стоявших рядом ребят. Паха шел не спеша, как и подобает взрослому, среди детей. Для проверки, слышат ли его те, кто шел сзади, спросил:

– «Слон», ты тут? – голову он не поворачивал.

– Да, тут, «Ракита».

– Слушай меня внимательно…

Вообще, малолетки шпана очень опасная. И глуп тот, кто этого не понимает. Именно в этом чудесном детском возрасте, как ни в каком другом, сильно работает инстинкт толпы. Немало наивных мужичков лишилось здоровья, забыв эту тонкую деталь, нежного возраста. Взросляки не принимают участия в разборках малолеток не только потому, что это неправильно, или они сильней. Про силу речь вообще не идет. Тут вопрос интересов. Мелкие живут страстями, взрослый умом. Мелкие влюбляются и жаждут женщин, взрослые кормят семью, растят детей. Молодежь запальчива, агрессивна, мужик же холоден и расчетлив. Слишком разные это стихии. Одно дело совет дать, если у тебя спросили, или дать закурить, если у тебя попросили. Совсем другое, самому советы раздавать, а на просьбу о сигарете прочесть лекцию о вреде курения.

Как правило, если уж взросляки втянуты в разговор, то разговор они и ведут. Поэтому это и происходит только когда, что-то серьезное. Где нужны мозги, которыми мелкие, естественно еще не обладают. А вот такой выверт, как задумали заводские, это не просто глупо. Это опасно. Мало того, что они тут трутся. Так еще и позволят малолеткам драться. Если малолетней волной накроет, то цунами покажется, легким вечерним бризом. Очевидно, что они думали об этом, и все сделали так, чтобы у городских не было шансов. Чтобы все закончилось быстро и беспощадно. Очень грустная получалась ситуация. И Паха в нее влез. И понимал, что уже не вылезти.

Кто бы сейчас со стороны городских не попытался сбежать, он всерьез подставит оставшихся. Это уже ясно, как божий день, в эту безбожную ночь. Любой ушедший, может пойти домой и рассказать отцу, о том что на реке малолеток стравливают взрослые мужики. В этом случае прибегут отцы. Мелких они просто распинают в строны, а вот этим лбам достанется по полной. Их будут даже не бить, их будут забивать. Получится удрать, искать не станут, но скорее всего не получится. Не дадут. Будут бить пока кровью не зарыгают. Будут бить за детей.

Паха понимал, что задумали заводские, понимал он и то, что они знают, что он это понимает. Поэтому и торопятся подойти именно к нему. Перехватить инициативу, и заодно обойти десяток мнущихся городских еще и с тыла. Благо предлог есть. Типа говорить идут. Ситуация была очевидна до безвыходности. Но… нельзя недооценивать молодняк. Не та это стихия.

Паха подошел к группе городских, сзади него остановилась шедшая троица. Заводские еще не подошли, им оставалось метров десять. Городские приветствовали старшека, Паха на приветствия времени тратить не стал. Он оценил физические данные каждого. Он уже не вспоминал кого как зовут, кого знает, кого нет. Он хладнокровно инспектировал имеющийся ресурс. На одном из ресурсов он остановил взгляд дольше, чем на других. Мальцу было лет восемь, если не меньше. Головастый, вихрастый, с огромными, широко распахнутыми глазами, в которых лунный свет сливался с ясной беззаботностью цвета дневного неба.

– Этого кто притащил? – Спросил Паха, и хоть он не пытался, у него получилось зло.

– Это братан мой, – ответил парнишка не многим старше своего синеглазого брата.

– Тогда порядок, – Паха повернулся к «Слону», – Башкой не крути, – тихо процедил он, – видишь, они нас от леса отрезают?

– Ну.

– Ты и эти двое, – Паха кивнул на двоих, рядом со «Слоном», – берете тех, кто справа, следите, чтобы к лесу никто не пошел. Постарайтесь выбить самых здоровых.

«Слон» молча посмотрел на толпу заводских. По его лицу было понятно, что задание найти здоровых несложное. На долгие обсуждения времени не было. Паха повернулся к остальным. Ваше дело центр. Устраивайте кучу. Тяните на себя внимание. Я возьму старшеков.

– Они вроде говорить пришли, – без надежды в голосе, произнес «Слон».

– Вот и поговорим, – отрезал Паха и пристально посмотрел на самого мелкого, синеглазого мальчугана.

– Тебе будет самое важное задание.

Тот тяжело сглотнул.

– Когда я начну говорить со старшеками, ты ждешь десять секунд и бежишь в сторону города. За холмом поворачиваешь и чешешь в сторону леса. Там шалаш есть, знаешь?

– Да, – пискнул мальчуган.

– Под навесом, под плетеной сидухой, там дрын мой лежит. Возьми его и уже напрямки возвращайся. Найдешь, не найдешь, специально не ищи. Хватай все, что есть. Что потяжелее бери. Сушняк не бери.

– Понял, – мальчуган оживился, поняв, наконец, что про важность задания была не шутка и ему не отворот поворот дают, а реально важное поручение.

– Так, вы двое, – Паха кивнул в строну брата синеглазого и еще одного, субтильного паренька, – ваша задача, этот малец. Он должен до леса дойти. Вы идете ему навстречу по берегу. «Слон» вас прикрывает, вроде как отступаете. Полпути пройдете, дальше лупите во все подковы, дрын здесь должны быть через пять минут. Больше мы не продержимся. Если кто увяжется, в драку не лезть. Кидайтесь в ноги, валите на землю и дальше к лесу. Все поняли?

– Да, – чуть не хором ответила молодежь. Адреналин начинал поступать в кровь. Кого-то уже трясло. Паха повернулся к «Слону».

– Ты задачу понял?

– Пацанов прикрыть, пока они к лесу будут пробиваться.

– Все верно. А ты? – Паха зыркнул на синеглазого мальчугана.

– Сделаю, «Ракита».

Паха помолчал несколько секунд. Времени у него не осталось. Заводские сбавили шаг, давая поговорить городским, но они приближались. А подойти совсем близко, им нельзя было давать. Паха вздохнул и сказал напоследок:

– Из больницы выйду, все ребра вам пересчитаю, – и он направился навстречу заводским.

Разговор был обычным. Поздоровались, перекинулись парой слов, Паха начал слушать долгую, обоснованную претензию. Но в голове его не оседало ни единого слова. Как в тумане он плыл, во времени, которое стучало в висках каждую новую секунду. Бухало и отдавалось то в животе, то в районе копчика. Он старался сдерживать дыхание, чтобы не выдать волнения. В голове бухнуло девятый раз и глаза Пахи прищурились. Он уже не боялся. Прошло время страха. Теперь он думал только о том, чтобы малец точно отсчитал десять секунд. Где-то в глубине души, Паха надеялся, верил, жила в его душе тайная, неверная мечта, что он ошибся и бегство одного из городских не вызовет, того, что должно вызвать. Что заводские действительно хотят поговорить, может и подраться, но не этот мерзостный трюк с обычной бойней, перед официальным милицейским следствием. Все бы Паха отдал, чтобы ошибиться. Но он не ошибся. Последняя секунда тянулась вечность. Казалось, что воздуха не хватит дождаться. Давление в голове уже давило на глаза, и хотелось надавить на них снаружи, чтобы они не вылезли из орбит. Гудела голова, рот Пахи скривился. В этот момент, внимание заводских мужиков переключилось за спину Пахи.

– Один тикает, – крикнул над ухом нервный урка, и это сработало, как сигнал. Паха не готовился, не думал, что будет делать, когда начнется. Все уже было в руках рефлексов. Взросляки заводских дернулись к холму. Стоявший перед Пахой посмотрел на него, еще не решив что делать, как собрать ситуацию в кучу. Драка сейчас могла сбить планы, рассеять контроль. Вырвать инициативу. Но думать ему долго не пришлось. Не целясь, не готовясь, не принимая удобной позиции, Паха наотмашь послал кулак в голову противника. Попал хорошо, не вскользь. Мужик отошел на несколько шагов и схватился за лицо. Остальные стоявшие ближе, кинулись на Паху. Тот лишь мельком успел глянуть и заметить, как вокруг еще одной отчаянной фигуры сгустилась толпа заводских. Паха мог только догадываться, что это наверное, был «Слон». Крупная была фигура.

Первый подлетевший к Пахе полетел через голову на землю. В хоккее такой прием называют – «взять на бедро». В дзюдо, подобный бросок назван – «бросок через бедро». Но хоккей потому и считается игрой для самых крепких, потому что там все сильней и разрушительней. В дзюдо противник летит увлекаемый лишь своим весом, в хоккее же его толкает кинетическая энергия прерванного движения. Пахин противник стал на несколько мгновений истинным хоккеистом, потому что с земли он поднялся не сразу.

Следующий, поняв, что впереди уже нет товарища, шаг успел сбавить, но это его не уберегло от наработанного броска через то же самое бедро. В этот раз Пахе пришлось немного прихватить одежду и потянуть парня, тот полетел на товарища и по разлетевшемуся над пляжем мату, было понятно, что приземлился он неудачно.

Но удача покинула и Паху. Его сбили с ног, навалились толпой. Он пытался маневрировать и кидать не глядя кулаки, но его удары тонули в ночном воздухе, а кулаки противников уверенно и точно отбивали все новые и новые секунды в Пахиной голове. Гул и звон в ушах уже сплавился в единое, ватное множество горячечного безразличия. Не хватало дыхания, силы гасли с каждой секундой. Уже не на удары уходила вся мощь, оставшаяся в организме, а на безрезультатные попытки подняться.

И вдруг что-то изменилось. Паха уже не видел. Его много раз брошенная в сторону и полыхавшая раз за разом вспышками голова не могла различить происходящего. Даже сфокусировать взгляд на чем-то одном не получалось. Он и не увидел, что произошло. Он это почувствовал. Это почувствовали все. Это передалось с дыханием, с потом, с кровью. На миг все словно замерли. Весь мир, река, луна больше не ползла по небу, пробираясь к горизонту. Все стихло, померкло. И в следующий миг взорвалось новой жизнью, новой атакой. Что случилось, и как это было, Паха не знал. Но в какой-то момент, остатки городских вдруг слились в истерзанную и злую группу. Их было немного, но это и не имело значения. Малышне не надо много, им надо вместе. И вместе, в едином порыве они метнулись в сторону своего главного оружия, своего сверхмощного и верного спасителя. Своего бога и повелителя. Своей веры и надежды. Своего авторитетного старшека.

В последнем приступе стихийной смелости и отчаяния они кинулись на толпу самых крупных заводских, метеливших уже почти не защищавшегося Паху «Ракиту». У них не было шансов победить. Они и не пытались. Они даже не сговаривались. Они сбивали с ног, валили, впивались зубами во все, до чего могли дотянуться. До этого покрытый воплями храбрости и мата пляж, накрыла новая волна. Волна завываний от боли.

Паха сам не понял, как оказался совершенно один. Никто больше не держал его, не наваливался, не ломал руки не бил в лицо. Его вмиг оставили. Он тряс головой, силясь рассмотреть, что происходит, но не мог ничего понять. Свара сползла с него и теперь суетилась рядом. Чувств не было, тело наполненное гудением воспаленных нервов и адреналином, ничего не испытывало. Кроме одного. Холода в правой ладони. Он повернул голову и четко, совершенно ясно разобрал лицо самого мелкого синеглазого мальчишки. Лицо с размазанной по щеке кровью, с растрепанными волосами, измазанное грязное и поцарапанное. Лицо это светилось. Слезы лились из этих неестественно светлых глаз. Ясных и преданных, с мольбой и радостью глядящих на Паху. Отчего он плакал? От беспомощности или от азарта? От боли или разочарования? Может от собственного бессилия помочь хоть кому-то, хоть собственному брату. Паха опустил глаза и понял, что привлекло его. В саднящей руке он ощущал холод рукоятки увесистой дубины, когда-то выструганной на случай очередной баталии.

Дальше это воспоминание меркло. Не помнил Павел, ни как он тогда поднялся, ни что делал. Все дальнейшее представляло набор мозаичных, рваных воспоминаний. Какие-то лица, руки, чья-то рваная рубаха. Потом разговор с отцом. Но когда был этот разговор? Сразу ли после драки, или спустя какое-то время. Паха спас честь всех взросляков в тот день и надолго стал самой яркой легендой района. Даже взрослые мужики его стали узнавать и здороваться. Даже те, кого он не знал. Возможно отцы чьи-то или старшие братья. Видимо, наскладывали мальцы историй. Паху стали частенько звать на различные разговоры-переговоры. Его стали не просто слушать. Его слово получило особый вес. Павел точно помнил, что именно в то время он стал внимательнее относиться к тому, что говорит. Авторитет, это ответственность.

Так заканчивалось третье, самое яркое из трех детских воспоминаний Павла.

Глава 2

Четвертое воспоминание

Павел никогда не добивался ничего рьяно. Но нельзя сказать, чтобы он плыл по течению. Судьба была к нему благосклонна, у него получалось то, что он делал. Если он ставил задачу, то выполнял ее. Он не старался ставить себе сложные или легкие задачи. С детства он знал, что мужчина должен жениться, у него должны быть дети, он должен работать. Как работал машинист отец. Как работала мать, диспетчер на сортировочной станции. Жизнь состоит не только из великих целей, великие цели складываются из множества маленьких задач и планов. И вот эти задачи и планы, Павел выполнял ловко и удачливо. Надо было учиться в школе. Он не был отличником, но и двоек у него не было. За все время была пара двоек, но это были столь уникальные события, что мать ходила в школу разбираться. Сам Павел и не помнил этих оценок и их причин. Только со слов матери. Одна из двоек была по математике, но причина оказалась в поведении. Вторая по физкультуре. Однажды, на непозволительный тон учителя, предложил учителю пойти куда подальше, после чего, гордо покинул урок. Учитель в бешенстве, даже прорвав страницу дневника, вдавил жирную пару, и приписал прогул. Потребовал пригласить родителей.

После школы у Павла уже была невеста. Милая девушка из заводских кварталов, хорошая и внешне и внутренне, покладистая, не истеричная и преданная. Странно, но она почти не осталась в воспоминаниях. Павел не раз пытался припомнить ее имя, но оно терялось и путалось. Он временами был совершенно уверен, что звали его невесту Елена. Но иногда ему казалось, что Елена это другая девушка, которую он встретил до… невесты. Потерялось только имя, лицо он ее помнил прекрасно. А вот имя не хотело цепляться, выкарабкиваться из закоулков памяти. И что интересно, в этом случае, с невестой, память вела себя совершенно противоестественно. Чем дольше и чаще возвращался к ней в своих мыслях Павел, тем образ ее становился все более размытым, а имя сомнительным. Каждый раз, думая о ней, Павел понимал, что от нее уже почти ничего не осталось.

Павел призвался в армию в тысяча девятьсот семьдесят девятом году. Ушел, можно сказать прямо из ПТУ, где учился на машиниста. И дальше начинался хоровод рваных, зачастую мало чем связанных и ненужных воспоминаний. Иные из них были ярки, будто происходило это только вчера, другие померкли, затерлись. Это не были провалы в памяти в полном понимании. Свою жизнь Павел мог рассказать подробно. Память начинала подводить, когда хотелось вспомнить подробно, точно воссоздать картину минувшего.

Он помнил коридоры. Помнил окна. Учебку и офицеров. Помнил комнаты и плакаты с наглядными пособиями. Одного сержанта помнил очень хорошо. Его торчащие уши, злые, маленькие глазки. Помнил запахи. Некоторые застряли в голове сильно. Стоило встретить в жизни подобный запах и возникало воспоминание.

Суета. Подъем. Сонные, напряженные лица. Ночная тревога и выдача боевого оружия. Самым сильным переживанием того времени было ощущение важности происходящего. Ты держишь автомат не потому, что тебе это разрешили, выдали для выполнения учебного задания, а когда это твой инструмент, твое оружие для достижения высшей цели. Когда он естественная часть тебя, потому что ты умеешь с ним обращаться. Потому что ты военный.

В ту далекую ночь все стали равны. В эту ночь, в эти переполненные эйфорией часы со старослужащим можно было говорить, как с равным. Все делали одно, общее дело.

К неуставным отношениям в армии у Павла было спокойное отношение. Он знал что они есть везде и всегда. Он был к ним готов. Есть устав, и есть люди. Так же как и закон на гражданке. Есть закон, а есть пляж и драка, где парни решают свои вопросы по своему, так как их положено решать.

Со временем дедовщина стала раздражать, но не сама дедовщина, а некоторые представители в нее вплетенные. Конечно, молодых надо учить. Конечно, за глупость надо наказывать. Конечно, и детей хлещут ремнем за провинности их отцы. И никогда не бывает наоборот. Вот только одно дело наказать за проступок или глупость, совсем другое забить до смерти. Или инвалидности. В целом, мнение по поводу подобных инцидентов у Павла совпадало с мнением офицеров. Причины были разные, но вот отношение схожее. Офицерам вызванные чьей-то смертью или инвалидностью ЧП были без надобности. За это их не гладило по голове начальство. Так как мнение здесь сходилось у многих, то и результат был соответствующим. Те, кто портил другим жизнь, создавая ЧП, а заодно и калеча чью-то жизнь, оказывались в условиях затянувшихся «дембельских проводов». Для подобных личностей время получения благодарности от воспитанников офицеры старались продлить, задерживая их в части подольше. Семьдесят девятый год, для этих личностей и вовсе стал проклятым. Их провожали из рядов вооруженных сил СССР под аккомпанемент автоматных очередей и штык ножей. В отличие от других, им подобных, вернувшихся домой с ярким, впечатляющим бланшем, эти вернулись с посмертными медалями.

Именно в то время, об этом Павел часто думал, где-то, во времена учебки у него появилась странная способность. Может, появилась она раньше, но там он ее в себе заметил. Это была способность складывать все предлагаемые обстоятельства и принимать на их основе решение. Странным в этой особенности было то, что в отличие от обычных людей, способных к стратегии, у Павла эта способность работала самостоятельно. Решения словно выпрыгивали ниоткуда. В какой-то момент он вдруг понимал, что надо делать и тут же это делал. И осечек не было. Никогда.

Во взводе Павла были две интересные личности. Один был рядовым, как и сам Павел, с его призыва, вторая личность была сержантом. Сержанта Павел запомнил очень хорошо. Его нос, губы, непропорциональное лицо, слишком вытянуто и немного, будто скрученное вокруг оси. Голова у него была большая, похожая на огромное яйцо, которое кто-то надел на узкоплечее туловище и когда прикручивал, то немного свернул саму голову. И торчащие двумя лопухами уши. Сержант этот зверствовал особенно рьяно. Он орал и метал кулаки, когда надо и когда не надо. Если солдат падал, то сержант не унимался, он лишь входил в остервенение. Он пинал лежащего, целясь ударить по почкам, в лицо, в живот. Если не получалось, то он бил до тех пор, пока не получится, пока не попадет. Он умел доводить пацанов до слез. За глаза его называли просто – «фашист».

Рядовой, на которого обратил внимание Павел, был невысоким, крепким, но не мощным, парнишкой. С красивым, спокойным лицом, светлыми волосами и темными, блестящими глазами. Звали парнишку Булат. Всегда спокойный, неразговорчивый, хотя и не молчун. Иногда он смотрел с прищуром, прямо, неподвижно. Павел обратил внимание на этот взгляд. Однажды, когда шел по плацу. Булат стоял и смотрел в сторону главных ворот части. Стоял неподвижно, и только взгляд – живой, решительный, пристальный. Павел пошел дальше.

Однажды, когда «фашист» выдавал программу карательных действий за неудачно проведенные стрельбы, досталось и Булату. Чем именно привлек сержанта именно Булат Павел не помнил. Он лишь помнил, что сержант схватил Булата за грудки, выволок к двери и со всей силы, наотмашь двинул тому в скулу. Тут же подался вперед, чтобы начать катать по полу ногами, но наткнулся на грудь Булата, который к удивлению «фашиста» не упал, а на миг отшатнувшись, вернулся в вертикальное положение. Ярости сержанта не было предела. Он лупил Булата не останавливаясь. Пошла кровь. Нельзя было разобрать чья она, то ли это не выдержала кожа на кулаке сержанта, то ли кровоточило лицо Булата. Удары сыпались один за другим, слышалось разгоряченное дыхание сержанта, его матерные выкрики и оскорбительные слова. Он свалил-таки Булата на пол и стал бить ногами.