скачать книгу бесплатно
– Чего там «какая»! Самая в натуре и есть. Будь вон Лариска годков на десять постарше, неужто б ее Володька не трахнул? В пятнадцать лет она б по кустам не кузнечика с ним словила, а чего покрупней! Вас, девки, видно, папы-мамы берегли пуще глаза да жареный петух в жопу не клевал, вот вы и верите сказкам про любовь.
И Зина сердито отвернулась. Ее соседка Наташа, та, что говорила о «феминизации мужчин», сказала сочувственно:
– Не сердитесь, Зина, ни на нас, ни на жизнь. Настоящая первая любовь ведь и вправду не всем выпадает. А кому выпадает, те как раз почему-то не умеют ее беречь. Иначе бы все семьи по первой любви создавались, но ведь этого нет давным-давно, да и раньше было ли? Сейчас как раз моя очередь, и я вам расскажу историю своей первой любви, которую я предала самым глупым образом.
История четвертая,
рассказанная инженером Наташей, повествующая о такой классической первой любви, что автору неинтересно писать этот подзаголовок. Правда, в конце будет рассказано о довольно редком для юного существа коварстве, проявленном двоюродной сестрой Наташи, но коварству у нас будет посвящена особая глава, поэтому пока я передаю слово самой Наташе
Ко мне первая любовь пришла не слишком рано и не слишком поздно, а в самом подходящем для этого возрасте, в шестнадцать лет.
Девятый класс я закончила отличницей, и вот мои родители, чтобы я отдохнула перед трудным десятым классом, отправили меня на все лето в Сухуми, к нашим дальним родственникам грузинам. А чтобы было кому за мной присматривать, туда же поехала моя старшая двоюродная сестра Наденька, студентка медицинского института и тоже «вечная отличница».
Обе мы были девушки домашние, академические, что ли. Кроме учебы занимались только музыкой, да и то немного, для себя. Обе были послушными дочерьми и даже носили косы, хотя тогда уже их мало кто из ровесниц донашивал. Первое, что мы сделали с моей Наденькой в Сухуми, – отправились прямо с вокзала в парикмахерскую и косы свои остригли, сделали себе прически «под мальчика». Вырвались, что называется, на свободу! Дальше этого, правда, наше свободомыслие не пошло: ни на танцы, ни в кино мы вдвоем ходить не решались, потому что наслушались рассказов о том, как грузины и абхазцы похищают русских девушек, а днем на пляж нас, самоотверженно забросив хозяйство, ежедневно сопровождала тетя Этери, зорко оберегавшая племянниц от пляжных знакомств. Но местные парни нас сразу же заметили. Не знаю, как сейчас, после родов, но тогда, в шестнадцать лет, поверьте, я была красотка хоть куда. Да и сестренка не хуже. Когда вечерами все семейство усаживалось на балконе пить чай, и мы с Наденькой тоже, мимо нашего дома взад-вперед прогуливалась целая ватага ребят. Они бренчали на гитарах, пели песни и изредка, если за столом не было тети Этери, будто бы шутя звали нас прогуляться. Мы с Наденькой томились, скучали, но на приглашения парней даже глазом не поводили. И это очень нравилось нашей тете. Мы же втайне только и думали, как бы уйти из-под стражи.
Помог счастливый, вернее, несчастный случай. Однажды на море поднялся шторм. Мы пошли с утра на пляж, но купаться нам тетя Этери не разрешила. Наденька смирилась, а я принялась уговаривать:
– Тетя, милая, ну хоть разочек разреши сплавать недалеко! Мы тоже росли у моря, у Финского залива, и плавать с рождения умеем как лягушки!
Наконец тетя смилостивилась и отпустила: «Только недалеко!»
Какое там «недалеко»! Мы поднырнули под первые волны, а там пошли саженками вымахивать в море… Наплавались, нанырялись вволю, на волнах покувыркались – надо назад возвращаться. А на берег-то нам и не выйти! Только подплывем, встанем на ноги, тут же нас волной накроет, закрутит – и о камни! Тетя увидела такое дело, бросилась к воде. Бегает по краешку, руками машет, кричит, как курица. Нам от этого только хуже, тетина паника и нам передалась. Гляжу, у Наденьки уже рот кривится. «Давай, говорю, снова в море отплывем, отдохнем немного – и назад». Выплыли мы снова в море, плаваем, но уже без прежней удали: отдыхаем на спине, чтобы сил набраться для нового выхода на берег. Тут видим, к тете подошли два парня, она им что-то объясняет и на нас показывает. Скинули они рубашки, брюки и бросились к нам на выручку. Объяснили нам, как надо выходить: оказывается, возвращаясь, надо тоже подныривать под волны, а потом, на мелком месте, сразу бросаться бегом на берег, пока волной не накрыло. Выбрались мы на берег, держась с ними за руки. Тетя парней благодарит, а нам с Наденькой не до этого, мы их даже не разглядели.
Два дня нас тетя на пляж не пускала в наказание, а на третий сжалилась, повела. Только мы расположились на песочке, как тут же появляются наши спасители и прямо к ней:
– Тетя Этери! Если вы хотите, мы будем охранять ваших девушек в море! – говорит один.
– И на суше! – добавляет другой.
Тетя поглядела на них подозрительно, но согласилась, отпустила нас с ними плавать, все же спасители! А после стала и на прогулки с ними пускать. Только закон был у нее такой: ходить гулять и купаться только днем, и чтобы они нас домой приводили и сдавали прямо ей.
Конечно, мы быстро разобрались и влюбились: Наденька в Шалву, а я в Амирана. Первое время гуляли вместе, после стали разделяться, договариваясь о встрече на потом, чтобы к дому вместе подходить. А немного погодя мы научились с Наденькой спускаться из окна нашей комнаты по толстой виноградной лозе. Тетя нами не нахвалится: «Мои девочки по улицам не бегают, как другие, вместе с курочками ложатся!» Ложились-то мы и вправду вместе с курочками, но зато потом гуляли до первых петушков. Домой влезали когда уже светать начинало.
Поначалу мы только за ручку держались и разговаривали, разгуливая по ночному бульвару. Потом как-то сидели мы с Амираном у моря на камушках, а он взял и поцеловал меня в щеку. Я со страху заревела. Он, бедный, ходит вокруг меня и не знает, как успокоить. Вошел в воду прямо в брюках и в ботинках и говорит.
– Пока ты будешь лить соленые слезы, я буду пить соленую воду!
И начал горстями черпать воду и пить, приговаривая: «Ой, гадость какая! Ой, вот-вот помру, наверно!»
Я испугалась и кричу:
– Перестань сейчас же, я уже не сержусь!
А он, хитрюга, отвечает:
– Перестану, если сама поцелуешь!
Пришлось мне уступить, А потом я во вкус вошла и целовалась с ним столько, сколько он хотел. Но больше ни-ни!
Ах, девочки, какое же это было прекрасное лето!.. Амиран водил меня по всем заповедным местам, которые знал с детства. Мы собирали орехи в горах, раковины у моря, ходили на лодке ловить скумбрию. Как водится, строили планы на будущее: он тоже через год кончит школу и приедет в Ленинград учиться, а каждое лето мы будем возвращаться сюда, к морю. Плавать он меня научил так, что каждый шторм для меня стал праздником, я дельфинчиком на волнах кувыркалась. И расцветала с каждым днем, за лето лифчик пришлось два раза сменить – мал становился.
Пришла пора нам с Наденькой возвращаться в Ленинград. Всю ночь перед отъездом мы с Амираном просидели у моря, прощаясь. Провожать он меня пойти не мог из-за тети Этери: она бы сочла это недопустимой дерзостью. Но только наш поезд тронулся и мы с Наденькой грустно уставились в окно, как в наше купе постучали и вошли улыбающиеся Шалва с Амираном. У Амирана в руках была стеклянная банка с цветущими ветками магнолии – он знал, что я от нее без ума. Если бы вы видели, как на меня смотрели в Ленинграде, когда я шла по Невскому с этим букетом от Московского вокзала домой на Лиговку! Ребята проводили нас до Адлера, и тут уж мы расстались, как мы тогда думали, до будущего лета.
Дома уже начиналась осень, первые желтые листики летали… А мне, стоило закрыть глаза, слышалось шуршание ночного моря, тихий голос Амирана. И привычка у меня дурная появилась – губы облизывать. Это я его соленые поцелуи вспоминала. Долго у меня потом эта привычка сохранялась. А сухая ветка магнолии висела у меня над кроватью, я ее гвоздиком прямо к стене прибила. Лепестки опали, бутоны высохли и стали коричневыми, но когда я прижималась к ним носом, мне слышался тонкий-тонкий далекий запах магнолии. Особенно если закрыть глаза.
Мы с Амираном переписывались. В своем школьном портфеле я носила его фотографию, которую он прислал мне сразу же после лета. Я стала немного хуже учиться, потому что все время отвлекалась и уносилась мыслями назад, к морю.
Примерно через три месяца, когда уже выпал снег, приехала к нам в гости Наденька. Я обрадовалась ей страшно, поскорей увела ее в свою комнату и набросилась с расспросами: «Ну как? Шалва пишет тебе? Ты очень скучаешь?» Наденька поглядела на меня недоуменно:
– Ты о чем, Наташка? Неужели об этом маленьком летнем романе? Брось об этом и думать, это же все было несерьезно. Мальчишки в курортных местах всегда летом ухаживают за приезжими. Кто этому придает значение?
– Я придаю значение. Мы с Амираном всерьез друг друга любим.
Наденька расхохоталась и долго не могла успокоиться.
– Какой ты ребенок, Наташка! Неужели ты не понимаешь, что ничего у вас не выйдет? Вы же люди разного круга, кроме всего прочего. Ну-ка, дай мне последнее письмо твоего Амирана.
Я, дурочка, послушно вытащила из портфеля конверт и подала ей. Наденька начала читать, улыбнулась. Потом она взяла из стаканчика на моем письменном столе красный карандаш и начала им отмечать ошибки в письме. Я почувствовала, как кровь у меня прилила даже к ушам, но остановить сестру не могла, только смотрела, как на каждой строке появляются красные отметки, будто красные колючки вырастают. Когда Наденька избезобразила все письмо, она вернула его мне и сказала.
– А вот теперь покажи это письмо своим подружкам в классе. Похвастайся, какой у тебя дружок появился.
Я молча сунула письмо обратно в портфель, но не для того, конечно, чтобы показывать его в классе.
Уже в следующем письме Амирана я сама заметила все ошибки, а за ошибками перестала понимать написанное, уже не слышала его голоса за каждой строкой. Дав мне время подумать, Наденька явилась через месяц.
– Ну, ты уже поумнела? Поняла, что вы не пара? Учти, что твои родители никогда не разрешили бы тебе выйти замуж за полуграмотного грузина. Погоди, ты еще увидишь его на Кузнечном рынке торгующим мандаринами или мимозой! В кепке-аэродроме!
Так уж нас воспитывали, что торговля, да еще на рынке, казалась нам делом крайне неприличным, почти позорным.
– Давай-ка я помогу тебе написать прощальное письмо. Мы так его напишем, что он сразу позабудет все ваши глупости.
И я, дурочка, послушно согласилась. Ну и стервозное же она мне письмо продиктовала! Я уж вам не буду его пересказывать, хоть и помню до сих пор каждую строчку. Смысл его в том был, что нечего тебе, мальчик, не в свои сани примеряться, знай свое место. Ваше дело, дорогие «нацмены» – попутно Наденька мне это слово объяснила, – мандарины для нас выращивать да на курортниках наживаться.
Пока Наденька гадость эту мне диктовала, я тайно приняла решение ни в коем случае этого письма не отправлять, порвать его, как только она уйдет. Но Наденька была хитрее, она письмо с собой взяла.
– Ты еще передумаешь, а я, как старшая сестра, должна позаботиться, чтобы ты не увязла в этой глупейшей истории. Иначе мне придется все рассказать твоим родителям.
Так и отправилось это письмо к Амирану. Он ничего мне не ответил, ни слова. Ветку магнолии я сняла со стены, оставила только один листочек, спрятала в книжку. Потом и он потерялся.
А лет через пять, когда мы с Наденькой обе благополучно вышли замуж, она мне как-то призналась:
– Ты помнишь еще свой маленький летний роман? А знаешь, я ведь сама была по уши влюблена в твоего Амирана и очень злилась, что его приятель, а не он стал за мной ухаживать. Потому и заставила тебя с ним порвать, что сама не могла его забыть. Но видишь, все оказалось к лучшему, он действительно был не пара тебе.
Я своего мужа любила и люблю, но всю ночь после Наденькиного признания я проревела в подушку от обиды за свою доверчивость и от страха перед человеческим коварством. С тех пор Наденька стала для меня чужой и мы почти не встречаемся.
Подивились женщины коварству Наденьки и решили непременно один из дней посвятить рассказам о женщинах-стервах.
Тут заговорила Валентина:
– Конечно, это нехорошо, Наташа, что ваша сестра прививала вам шовинистические настроения. Государство у нас многонациональное, вы могли бы спокойно выйти замуж за грузина, никто бы вас не осудил. Но в одном ваша сестра была права: навряд ли у вас с вашим мальчиком появились бы общие интересы и устремления. А без них крепкой семьи не построишь… Вот у меня, дорогие мои, первая любовь была не от фантазий. Это было настоящее крепкое чувство, основанное на общих интересах и общей работе. Слушайте!
История пятая,
рассказанная работником горисполкома Валентиной, очень назидательная, но, слава Богу, и очень короткая, а потому и подзаголовок у нее должен быть коротким.
Мы с моим Павлом Петровичем оба пришли на работу в райком комсомола прямо после института. Его назначили старшим инструктором, меня – ему в помощники. Сработались мы, подружились, а потом решили создать здоровую советскую семью. Товарищи нас поддержали, стали хлопотать для нас квартиру. Получили мы ее и сразу поженились. Сын у нас родился, а дочь запланирована через три года. Мы счастливая советская семья, и я думаю, это потому, что создавали мы ее на трезвую голову, без всяких там романтических фантазий.
Женщины выслушали короткий рассказ – чуть не написала «доклад»! – Валентины и приготовились слушать Алину, эффектную блондинку, которая даже в родильном доме не переставала делать прически и макияж и принесла с собой на роды целую сумочку дорогущей импортной косметики.
– Вот вы, Валентина, как вас там по батюшке, про свою здоровую семью нам отчитались, про своего образцово-показательного мужа доложили, – начала Алина, – а вот я считаю, что тот мужик пригож, у которого… хорош! Так в народе говорят, верно, Зина? А еще настоящий мужчина должен обеспечить женщину комфортом. Но в одном я с вами согласна, что все беды наши женские – от фантазий. А фантазии откуда берутся, спрошу я вас? Исключительно от сексуальной необеспеченности. Вот на вас, Валентина, поглядеть: вроде вы номенклатурная единица, типичная партийная дама: фигура чурбанчиком, прическа как у бухгалтерши. А румянец живой и глазки поблескивают, хоть вы их и прячете, Лекцию вот о здоровой семье нам прочли… Но я-то вижу, что у вас с мужем в постели разговоры ведутся не о решениях последнего пленума ЦК КПСС, уж это вы мне не вкрутите!
А теперь я вам, девочки, расскажу, какая у меня была красивая первая любовь, вам такое и во сне не снилось!
История шестая,
рассказанная стюардессой Аэрофлота Алиной и повествующая о том, как развлекается современная «золотая молодежь», а также содержащая ряд полезных сведений о сексуальной революции в СССР, на фоне которой и разворачивается история первой любви стюардессы Алины, прошедшей в ожидании оной любви огонь, воду, медные трубы и много чего прочего.
Было это под Новый год. Только я вернулась домой после очередного аборта, как начали мне друзья названивать: «Давай, Алька, с нами Новый год встречать». Я девка компанейская, друзей у меня навалом, все больше сынки и дочери богатых родителей или сами обеспеченные. В общем, «золотая молодежь».
В компанию пойти – это, конечно, здорово было бы: выпить, подзакусить дефицитиком, потанцевать, «травки» подкурить… Что? Не знаете, что такое «травка»? Ну-у, вы, девки, даете! Отсталые вы тут собрались люди, как я погляжу. «Травка» – это план, марихуана, анаша, конопля индийская. Слабенький такой и совсем безвредный наркотик. Но приход от него отличный, особенно если в хорошей обстановке. Что такое «приход»? Ну, не поповский же приход! Кайф это по-русски. В компанию, где обычно все свальным грехом кончается, мне после аборта идти не хотелось… Ну, что это за детский крик на полянке? Не нравится – не буду рассказывать дальше. Терпеть не могу ханжества, жизни вы настоящей не видели. Небось пусти вас в такую компанию, так еще на порожке расставили бы ножки, такие в ней крутые парни собираются… Так продолжать или нет? То-то же…
Решила что-нибудь поспокойней на этот раз выбрать и для начала к подружке заглянуть, которая «дедушку» обещала привести, а если она мне лажу подсунет – вызвать мотор и в другую компанию отправиться.
Заявляюсь к подружке, а там тьма болотная, но все чинно до одури: сидят они, она со своим дружком и еще мужик, и на Пугачеву в телевизор пялятся. Присела я в креслице, глаз кошу на «дедушку», да в полутьме не разглядишь. Мужчина как мужчина, а вот костюмчик-то на нем фирменный, это я по силуэту сразу угадала. Подружка со своим дружком приобнявшись сидят, как примерные супруги. Он директор гостиницы, мы через него знакомились с иностранцами. Зачем знакомились? Чтобы о международной политике разговаривать, не ясно, что ли…
Кончила верещать Пугачева, включила подружка верхний свет, и тут я, девочки, с первого взгляда на своего «дедушку» наповал влюбилась! Костюмчик, рубашечка, часики – все на нем «оттуда», все как есть до ниточки! И не то фуфло, что морячки из загранки возят, а самая что ни на есть фирма. Я ему сразу глаза, улыбочку, грудку выставляю, напролом иду. А он оглядел меня внимательно, полулыбочки выдал да и говорит:
– Что там у хозяюшки в баре сохнет? Надо бы выпить посошок на дорожку.
Подружка моя в бар полезла, а у меня так сердце кусками и опало. Песец, думаю, не приглянулась я ему. Но собралась с силенками, с кресла поднялась и – ножка за ножкой, попка сзади! – пошла подружке помогать, рюмочки к столу носить. Смотрю, начал коситься на меня мой красавец одобрительно – чего и добивались. Я к магнитофончику, включаю его и обратно шествую уже под музычку, бедрышками покачивая. Тут он в кресле откинулся, чтобы лучше меня видеть, и глазками всю обмерил. Чувствую – дошло.
Ну, что там долго рассказывать, подцепила я его, девочки. В ту же ночь повез он меня к себе на квартиру, и тут такая у нас с ним любовь началась! Для начала он велел мне все мои тряпки выкинуть, одел-обул и на Черное море повез. После я с ним побывала даже и за границей, он меня как переводчицу возил, хотя я ни слова тогда ни по-каковски не спикала, не шпрехала. А как вернулись, заставил он меня языки учить, и я ему за то по гроб жизни благодарна – теперь в загранрейсы летаю. И дома, если подработать надо, всегда легко найду себе на худой конец демократика, а то и западного кадра склею. За три года, что мы с ним жили, я такую жизнь повидала, какая вам, девочки, и во сне не снилась, в таких местах побывала, куда вас и поглядеть не пустят. А как мое время вышло – он девочек только до двадцати лет признавал, – не бросил он меня, как другие подлецы делают, а устроил в Аэрофлот стюардессой. Вот у меня какая первая любовь была!
Алина закончила свой рассказ, над которым одни женщины ахали, а другие посмеивались:
– Ну, спасибо тебе, просветила! Теперь будем знать, что у передовой молодежи «первой любовью» зовется. Ай да Алина!
Одна бичиха Зина за Алину заступилась:
– Чего расквохтались? Может, девка не от хорошей жизни на такое пошла, вы к ей в душу не лазали! Меня из лагеря на целину заслали, так я видала, во что там чистеньких сознательных комсомолочек с путевочками уделывало свое же начальство. Грязи они боятся, понимашь!..
Подошла очередь Гали, худенькой светловолосой женщины с короткой прической, похожей даже не на девочку, а скорее на мальчика-подростка. Обычно она лежала, уткнувшись в книжку, но теперь оживилась и слушала рассказы женщин с вниманием, даже что-то иногда записывала в записную книжку.
История седьмая,
рассказанная «диссидентской женой» Галиной и повествующая о том, как умненькая дурнушка благодаря своей несусветной доброте и готовности пойти на любую авантюру ради дружбы находит свое счастье в одном из политических лагерей Советского Союза – не в качестве узницы этого лагеря, конечно!
Слыхали вы, кто такие «диссиденты»? Так вот я нечаянно стала диссидентской женой. Это и была моя первая любовь.
Вы сами видите, что я не из тех невест, что нарасхват идут: и худая, и в очках, и вообще не очень чтобы очень, чего уж… Мне уже двадцать лет было, а я ни разу не целовалась и как-то мало о таких вещах думала. Любила театр, поэзию, училась на архитектурном в Академии художеств. Друзья, конечно, у меня были и даже довольно много. А еще была у меня школьная подружка Людмила, с которой мы в институтские годы встречаться стали реже, но уж если встречались, то всегда нам было о чем поговорить, расходились заполночь.
Подружились мы с ней еще в школьные годы на любви к стихам: когда все девчонки зачитывались Есениным да потом еще Асадовым, мы с нею доставали стихи Ахматовой, Цветаевой и Мандельштама. Еще мы обе любили Киплинга, и была у нас любимая песенка на его слова, к которой мы музыку подобрали и распевали вдвоем под гитару моей подружки:
А в солнечной Бразилии,
В Бразилии моей,
Такое изобилие
Невиданных зверей!
Бразилия, Бразилия,
Владычица морей,
Увижу ли Бразилию
До старости моей?
Так вот, как-то уже в институтские годы прихожу я к моей Людмиле, а она в фанерный ящик посылку собирает и превесело так напевает нашу песенку, но совсем с другими словами:
А в сказочной Мордовии,
Мордовии моей,
Такое изобилие
Порядочных людей!
Мордовия, Мордовия,
Владычица идей,
Увижу ли Мордовию
До старости моей?
Только, милые женщины, давайте уговор: то, что я вам сейчас расскажу, сразу же забыть и не вспоминать ни при каких обстоятельствах! Лишнего я все равно не болтаю и имена все изменю, но на всякий случай лучше предупредить. Вас, Валентина, это в первую очередь касается. Государственных тайн я все равно не знаю, так что пускай ваша партийная совесть спит себе спокойно, но расскажу кое-что такое, о чем где попало и с кем попало болтать не стоит. Договорились? Тогда я продолжаю.
Догадывалась я еще и прежде, что подружка моя связалась с диссидентами: то новость такую расскажет, какую из газет не вычитаешь, то перескажет книжку, о которой все говорят и никто толком сказать не может, потому что не читал никто, а издана она за границей. Да она своих взглядов от меня особенно и не скрывала.
В другой раз захожу я к своей Людмиле, а она сидит в слезах над столом, на котором разложены редкостные продукты: колбаса копченая, банки растворимого кофе, какие-то консервы с иностранными этикетками, даже банка черной икры. «Что же ты, спрашиваю, Людмила, над таким богатством сидишь и слезы льешь? Нелогично». Тут Людмила подняла голову, поглядела на меня внимательно и говорит: «Кажется, Галка, тебя мне Бог послал. Слушай, какая история. Про последнее “самолетное дело” знаешь?» – «Знаю, ты рассказывала». – «Так вот, я два года ездила на свидания к одному парню, получившему кошмарный срочище по этому делу». – «Куда ездила?» – «Как куда? Во Владимир, в центральную политическую тюрьму. Под видом невесты. Родственников у него – одна мама старенькая, больная, из дому не выходит. Я добиваюсь разрешения на брак, но пока не дают. Сейчас его перевели в лагерь, подошло время свидания, а никак не могу ехать: маму в больницу вчера положили, скорее всего будут делать операцию. Ехать за меня совершенно некому, да и не пустят никого, потому что в деле у него одна я записана. Мы с тобой немного похожи, возраст одинаковый – поезжай за меня!»
Сначала я просто опешила. Испугалась, конечно: шутка ли, в политический лагерь ехать! Но Людмила так ревела, так жалела того парня и так убивалась, что мать ей тоже не на кого оставить, что я начала колебаться. Она мне его письма дала почитать, а в них столько благодарности за заботу, столько тепла, что и мне его жаль стало. Думаю, будет ждать человек, мучиться, а никто не приедет… К тому же с Людмилой мы действительно похожи, в детстве нас даже за сестер принимали: обе типичные ленинградки, голубоглазые и светловолосые… Да и романтично! И я решилась на эту поездку.
Людка от радости меня чуть не съела, стала вперемежку с поцелуями рассказывать, что делать, куда ехать, кому что говорить… Ну, еще кой-какие подробности, о которых я умолчу.
Добиралась я в эту распроклятущую Мордовию разве что чуть легче, чем декабристки в Сибирь ездили. Сумки с продуктами руки оттягивают, транспорт – что поймаешь, обстановка незнакомая и какая-то полудикая, непривычная… Честно говоря, страшно было. Если бы не Людка и ее больная мама, я бы назад повернула, наверное… Но ведь нельзя! Да и человек ждет, хоть и незнакомый еще, но уже вроде как и не чужой… Нашла лагерь и еще больше испугалась: как в кино про фашистов… Попрошу, Валентина, без комментариев! Лагерь есть лагерь, и под звездой он или под свастикой – это для тех, кто там сидит, одинаково, наверное. Не забывайте, сколько ваших коллег, партийных деятельниц, прошли через это. Нет, я не у Солженицына вычитала, хотя его я тоже читала. Эго ваш Хрущев с высо-о-кой трибуны всенародно объявил. Вот и молчите! Впрочем, рассказ не об этом, а о первой любви.
Оформили мне какие-то бумаги и, едва живую от волнения, повели через лагерный КП – контрольный пункт – в комнату для свиданий. В комнате этой посередине стоял длинный стол и стулья по ту и по эту сторону. Усадили меня на стул и велели ждать. Осталась я одна, сижу и дрожу. Думаю: а что же мне делать, когда «жениха» приведут? Как с ним поздороваться, чтобы он догадался, что я – вместо Люды? Вдруг он спросит: «Кого это вы ко мне на свидание привели? Никакая она мне не невеста!» Или приведут не его, а кого-нибудь другого? Вдруг тут, в этой комнате, еще одно свидание должно состояться? Что будет, если я чужого брата или мужа женихом назову? И вообще, как мне с ним здороваться, просто так или обнимать придется? Разволновалась я до того, что с меня пот начал градом лить. Думаю, сейчас завалю я это свидание, посадят меня с Людкиным-то паспортом, а за мной и саму Людку, лет на десять! И как только я увидела, что охранник пропустил в комнату высокого парня в зэковском костюме, кинулась я ему на шею с воплем: «Славочка! Любимый!» и начала целовать его не разбирая куда. А сама на ухо шепчу ему: «Я вместо Люды приехала, с ее паспортом… Он меня тоже обнял, смотрит мне в лицо, глазами хлопает. Да вдруг как прижмет к себе, как начнет целовать – я чуть сознание не потеряла. А он мне шепчет между поцелуев: «Передайте Люде, что Гек в больнице в тяжелом состоянии. Нужна операция, а его кормят анальгином. Боимся за его жизнь. Срочно нужно шум поднять».
Развел нас охранник по обе стороны стола, сам сел неподалеку, слушает, о чем мы говорить станем. А нам и говорить-то не о чем. Два раза я его о здоровье спросила, два раза он меня. Помолчали минуты две, а потом меня осенило, и я давай ему про настоящие дела рассказывать: что у меня, слава Богу, все здоровы, а вот у подруги моей мама тяжело заболела, подозревают рак, возможна операция прямо на днях. Потом перещла к моим делам: дачу на это лето снимал не папа, а я сама, и потому она будет в этом году не в Зеленогорске, а в Токсово, причем в довольно комарином месте, на озере, рядом с большим трамплином. Он вдруг оживился, голос потеплел:
– На озере Хеппо-ярви?
– Ну да, прямо на полуострове за трамплином.
– Специально выбрала место, где моя бабушка живет или нечаянно?
– Нечаянно! У меня все нечаянно получается! Ты уж не сердись на меня, нескладеху…
– Чего ж тут сердиться, я просто счастлив. Вы с бабушкой моей обязательно подружитесь. Кстати, ты поразительно похорошела с нашей последней встречи!
