скачать книгу бесплатно
– С воздуха бомбят, – мелькнуло в голове.
Грузовики тронулись в сторону леса. Оставшиеся на месте поспешно заканчивали сборы. Враг кружил низко, издеваясь, высматривая, выжидая, словно зная, что никуда они от него не уйдут.
– Чтоб ты сдох, – злобно шептала Лёля в адрес немца, таща на своём плече солдатика с перевязанной головой, этот был тяжёлый, не ходячий. Последний раненый в грузовике. Уходим. Лёля запрыгнула в кузов и машина рванула с места.
Послышались оглушающие взрывы. Немец заходил на второй круг. Первые грузовики скрылись уже в лесу. Лёля была в числе последних. В грузовике было тесно, раненые лежали друг на друге. Лелю сильно прижали к борту, но она не чувствовала боли, продолжая держать на плече голову того самого, тяжело раненого, солдатика.
– Ничего, мой хороший, ничего, сейчас выберемся. Тут недалеко наши. Алёшка мой там, – шептала она горячо, – Они нас в обиду не дадут.
Громыхнуло позади. Послышался свистящий, режущий уши звук, и Лёля увидела чёрный дым, поваливший из-за елей.
– Сбили! – радостно закричала она, – Сбили гада! Молодцы ребята!
Послышался глухой удар и снова выстрелы. Грузовики тем временем въехали под сень деревьев и продолжили путь. Раненые стонали. Иные сидели молча. Аркадий Иванович хлопотал над усатым бойцом, у того пошла горлом кровь. Внезапно колонна встала.
– Что такое? Что случилось? Почему стоим? – послышалось со всех сторон.
Кто-то крикнул:
– Засада!
Медсестры побледнели. Бойцы, те, что были в сознании встрепенулись. Аркадий Иванович поднял усталые глаза.
Глаза… Последнее, что помнила Лёля это были глаза доктора, их доброго, умного Аркадия Ивановича, заменившего им, молоденьким девчонкам, на фронте и мать и отца. Сколько раз утешал он их, когда не было писем от любимых, или когда от усталости не хватало сил подняться, чтобы идти к раненым. Как хвалил он их, когда выносили они с поля боя на своих хрупких плечах очередного бойца.
– Молодцы, молодцы, девоньки вы мои! Ещё одну жизнь спасли! Всех к награде приставим, как война кончится!
Аркадий Иванович, который, казалось, никогда не уставал. Выкурит самокрутку, и снова к столу – оперировать, шить, вынимать осколки из израненных бойцов. Он и не спал почти. И правда, когда он спал? Лёля не видела.…
Глаза… Теперь мамины. Так близко. Да нет, это же Алёшкины. Он склоняется всё ниже и ниже над нею, Лёля тянет к нему свои руки, хочет обнять. И понимает, что это не глаза, это звёзды. Звезды, что светят с ночного неба.
– Погоди, какие звёзды? Ведь на дворе был день, когда они начали эвакуацию госпиталя.
Лёля попыталась встать, и у неё это получилось на удивление легко. Она поднялась на ноги и огляделась. Туман окутывал всё кругом, стлался понизу, свисал седыми рваными клочьями с ветвей деревьев.
– Аркадий Иванович, – прошептала тихо Лёля.
Ей было страшно. Тишина кругом. Ни звуков выстрелов, ни шума моторов, ни голосов людей, ничего.
– Где же вы все? – снова прошептала Лёля.
Она тихо, стараясь не шуметь, двинулась по тропинке, и внезапно увидела всё.
Раскорёженные грузовики, тела на земле, раскиданные взрывом носилки и медицинский скарб, клочья чего-то, бывшего живым ещё утром. Лёля зажала руками рот, чтобы не закричать от ужаса, и медленно присела.
– Что смотришь? Убили нас. Всех убили, – послышался сзади грубоватый знакомый голос.
Это же Катюха, её простуженный прошлой зимой, да так и оставшийся хриплым, голос. Лёля стремительно обернулась.
– Катюха! Как хорошо, что ты здесь. Что случилось? Я не помню ничего. Где наши?
– Так перед тобой все, Лёля, – ответила тихо Катюха, – Убили нас.
– Что ты такое говоришь, Катенька? – прошептала Лёля, а про себя подумала, – Контузило, точно контузило.
– То и говорю, пойдём, покажу тебе, – Катюха взяла Лёлю за руку и повела в туман.
– Гляди, – остановилась она и кивком головы указала куда-то вниз.
Лёля медленно опустила глаза и увидела Аркадия Ивановича, он лежал, широко раскинув руки, словно обнимая напоследок всех своих девчат, которых так жалел, будто говоря:
– Простите, что не уберёг…
Лёля подняла, полный ужаса взгляд, на Катюху.
– Дальше идём, – потянула она Лёлю за собой.
Они шли меж деревьев и Лёля видела то тут, то там своих девочек – Машу, Ниночку, Тамару, Олесю… Размётанные волосы, раскинутые руки, застывший взгляд. Все убиты, все.
– Катя, да как же?! – обернулась она к подруге, но сзади неё никого уже не было.
Лишь туман стлался по земле, укрывая своим саваном погибших.
Мысли лихорадочно прыгали в голове:
– Не может быть, вот ведь она я – стою посреди поляны. Значит живая. И наверняка должен быть кто-то ещё живой, надо только найти. Нужно обойти всё, осмотреть каждого. Где же моя сумка?
Лёля бросалась от одного лежащего к другому, склонялась, припадая к груди, тщетно пытаясь обнаружить хоть какие-то признаки жизни. Но все были мертвы.
Тем временем небо на востоке заалело. Подул первый утренний ветерок. Защебетала где-то пичужка. Лёля обрадовалась ей, как родному человеку:
– Запела миленькая, пой, пой. Возвращайся в своё гнездо. Ушёл враг.
– И наши все полегли, – с тоской добавила она, и упала в траву.
Сжимая руками высокие стебли, она кричала и билась в рыданиях, скребла ногтями, покрытую чёрной копотью, землю и кусала горькую траву до боли в зубах. А когда слёзы перестали душить её, Лёля встала на ноги, и покачиваясь, медленно побрела назад.
– Алёшка не мог её бросить, он где-то рядом, он вернётся за ней. А может их рота ещё там? Она пойдёт и проверит.
Внезапно на опушке показались несколько человек. Лёля пригляделась, это были наши. Да, точно! Эти солдаты помогали им сегодня грузить раненых в грузовики. Она так и знала, что кто-то уцелел! Со всех ног бросилась Лёля к ним. Она махала им руками, но они отчего-то не видели её. Лёля подбежала ближе:
– Ребята, я здесь!
Четверо бойцов прошли мимо неё, будто Лёли и не было тут вовсе. Ужас охватил девушку. Она подбежала к одному из солдат, самому молодому, попыталась схватить его за рукав, но рука её прошла сквозь него.
– Я не понимаю, – прошептала Лёля.
Тем временем солдаты начали собирать тела товарищей и таскать их к воронке от бомбы, что чернела меж сломанными берёзами. Лёля поняла, что они хотят захоронить усопших. Она медленно подошла к воронке, и, усевшись на краю, свесила ноги вниз и стала смотреть на тех, кого укладывали туда, на самое дно… Вот Верочка с чёрными косами, вот Полинка с рыжей чёлкой, Аркадий Иванович, Петька – молоденький солдатик, он уже шёл на поправку… Внезапно Лёля передёрнулась, словно от удара током, и вскочила на ноги. То, что она увидела, было выше её сил. Там, на дне воронки, лежала она сама без обеих ног. Комья земли летели на её широко открытые глаза, глядящие в небо.
– Я умерла! – стучало в висках, – Катюха не соврала.
Лёля вскочила с места и побежала, не разбирая дороги. Теперь ей было всё равно.
– Я только хочу знать, что Алёшка жив, – думала она, – Хоть бы он был жив.
Лёля пронеслась до того места, где стояла ещё утром рота. Никого. Пусто. Ушли. Медленным шагом Лёля вернулась к берёзе, под которой обещала она встретиться вечером с Алёшкой. Ей больше некуда было идти. Она будет ждать его здесь. Всегда. Теперь у неё в запасе вечность. Лёля села под деревом и прикрыла глаза, погрузившись в темноту.
II
– Ребята, кажется этот последний, – парнишка в пятнистой форме низко склонился над корнями дерева.
Отряд поисковиков работал здесь уже вторую неделю, вахта подходила к концу. Они искали на месте, где предположительно, шестьдесят лет назад, в 1942-ом году, шёл короткий бой, здесь немцы напали на эвакуирующийся госпиталь, погибли почти все, выжили лишь четверо. Они-то и захоронили наспех всех погибших в братской могиле, в воронке из-под бомбы. Отряд поднял наверх уже тридцать останков, теперь предстояло установить их личности, и попытаться отыскать родных. Среди погибших была установлена личность Мещалкиной Ольги Михайловны, медицинской сестры, уроженки деревни Алиповки Н-ского края, погибшей в возрасте двадцати одного года.
Стоял солнечный летний день, священник совершал отпевание, пахло ладаном и зеленью, перед собравшимися людьми стояло тридцать, обитых красным сукном, гробов, в которых покоились воины, положившие за Отечество живот свой. Приехавшие родственники утирали слёзы, старые раны вновь давали о себе знать, но теперь боль ушла – их близкие найдены, отпеты, и теперь упокоятся с миром. А в стороне, под берёзами, стояли сейчас молоденькие сестрички, пожилой доктор с добрыми глазами и самокруточкой в уголке губ, да солдаты в форме.
– Ну что, девчата, можно и на покой? – улыбнулся Аркадий Иванович.
– Теперь можно, – ответили ему Полина и Катюшка.
Лёля стояла чуть поодаль и напряжённо всматривалась вдаль.
– А ты кого ждёшь, Олюшка? – позвал её Аркадий Иванович, – Иди к нам, батюшка уже заканчивает.
– Сейчас, сейчас, – проговорила Лёля, не отрывая глаз от дороги.
Вдруг на горизонте показался силуэт, он шёл прихрамывая.
– Он пришёл, как и обещал, – обернулась Лёля к своим и глаза её засияли, как звёздочки.
– Ну беги, беги к своему бойцу, – махнул рукой Аркадий Иванович.
И Лёля, словно только и ждавшая приказа командира, рванула с места. Она бежала по дороге, раскинув руки. А ей навстречу бежал смуглый, высокий солдат и кричал:
– Лёлька! Лёлька!
Наконец, Лёля добежала и, упав в объятия Алёшки, осыпала его поцелуями:
– Вот и ты, родной, вот и ты! Пришёл!
– А я до Берлина дошёл, Лёля, – улыбнулся Алёшка, – И даже домой вернулся в нашу деревню. Только старые раны дали о себе знать, я умер в 47-ом, Лёля. И всё ждал тебя.
– Отчего же мы не встретились раньше, Алёшка?
– Душа твоя была не отпета, не могла ты уйти от своего места. Знаешь сколько раз я водил сюда их?
Алёшка махнул рукой в сторону поисковиков, стоящих рядом с гробами.
– И вот они вас нашли. Тебя нашли, Лёля. Теперь мы всегда будем вместе.
– Всегда, – прошептала Лёля и прижалась к любимому.
– Ребята, пора! – позвал их Аркадий Иванович, затушив папироску, и отбросив в сторону.
Лёля с Алёшкой подошли к своим. Батюшка закончил отпевание. Внезапно с неба полился тёплый яркий свет, постепенно обволакивающий каждого из бойцов, волны света обнимали, ласкали, качали, свет становился всё ярче и ярче. Лёля с любовью смотрела в глаза Алёши и руки их переплелись. Девчата улыбались, солдаты, из бывших раненых, подмигивали сестричкам, а Аркадий Иванович притворно сердито качал головой. В последний раз бросили они взгляд в сторону своих родных, провожающих их в последний путь, и растаяли в этом ярком, неземном свете.
– И нет больше той любви, ежели кто положит жизнь свою за брата своего, – произнёс священник, – Вечная память павшим за Родину и положившим за Отечество живот свой. Вечный покой. Аминь.
Тайна старого колодца
Баба Маня жизнь прожила долгую, трудную. Девяносто восемь, почитай, исполнилось, когда на погост её понесли. Пятерых детей подняла, семнадцать внуков вынянчила, да правнуков с десяток. Все на её коленях пересидели до единого, ступени крыльца стёрты были добела от множества ног и ножек, что бегали и ступали по нему за все эти годы, всех принимала старая изба, которую ещё до войны поставил муж бабы Мани – Савелий Иваныч. В сорок первом ушёл он на фронт, да там и сгинул, пропал без вести в сорок третьем, где-то под Сталинградом, холодной суровою зимою. Баба Маня, тогда ещё просто Маня, вдовой осталась, с детьми мал-мала меньше. До последнего дня своей жизни, однако, ждала она своего Савоньку, не теряла надежды, что он жив, часто выходила к палисаднику и стояла, всматриваясь вдаль, за околицу – не спускается ли с пригорка знакомая фигура. Но не пришёл Савелий Иваныч, теперь уж там, чай, встретились.
Но не только мужа проводила на войну баба Маня, а и старшего сына своего – Витеньку. Ему об тот год, как война началась, восемнадцатый годок пошёл. В сорок втором ушёл добровольцем, а в сорок пятом встретил Победу в Берлине. Домой вернулся живым на радость матери. Ну, а младшей Иринке тогда всего два годика исполнилось, последышем была у родителей. Мане под сорок уж было, как Ирка народилась. Война шла по земле… Всяко бывало, и голодно, и холодно, и тоска душу съедала и неизвестность. Однако выстояли, все живы остались, окромя отца.
Когда пришла пора бабе Мане помирать, то ехать в город, в больницу, она категорически отказалась.
– Сколь мне той жизни-то осталось? Сроду в больницах не бывала, дайте мне в родной избе Богу душу отдать.
Дети о ту пору сами уже стариками стали, внуки тоже в делах да заботах, ну и вызвалась за прабабкой доглядывать правнучка Мила. Больно уж она прабабушку свою любила, да и та её среди других правнуков выделяла, хоть и старалась не показывать того. Приехала Мила, которой тогда девятнадцать исполнилось, в деревню, в бабыманин дом. Ну, и остальная родня, чем могла помогала, кто продуктов им привезёт, кто на выходных приедет – с уборкой помочь. Так и дело пошло. Баба Маня не вставала, лежала на подушках – строгая, задумчивая, ровно что тревожило её. Подойдёт к ней Милочка, постоит, поглядит, спросит:
– Чего ты, бабуленька? Что тебе покоя не даёт? О чём всё думаешь?
– Да что, милая, я так… Жизнь вспоминаю.
– Ну, вот что, давай-ка чаю пить.
Принесёт Мила чашки, варенья да печенья, столик подвинет ближе, и сама тут же пристроится. Потечёт у них разговор задушевный, повеселеет бабушка, и Миле спокойно. Но с каждым днём всё больше бабушка слабела, всё чаще молчала, да думала о чём-то, глядя в окно, за которым стоял старый колодец. Выкопал его тоже Савелий, муж её, тогда же, когда и избу поднимали. Теперь-то уж не пользовались им, вода в избе была нынче, все удобства. Но засыпать колодец не стали, на добрую память о прадедушке оставили.
И вот, в один из весенних дней, когда приближался самый великий из праздников – День Победы, подозвала баба Маня правнучку к себе, и рукой на стул указала, садись, мол. Присела Мила.
– Что ты, бабонька? Хочешь чего? Может кашки сварить?
Помотала баба Маня головой, не хочу, мол, слушай.
– Праздник скоро, – с придыханием начала баба Маня, – Ты знаешь, Мила, что для меня нет его важнее, других праздников я и не признаю, окромя него. Разве только Пасху ишшо. Так вот, вчерась Савонька ко мне приходил. Да молчи, молчи, мне и так тяжело говорить-то, болит в груди, давит чего-то. Приходил молодой, такой каким на фронт уходил. Скоро, бает, увидимся, Манюша. Знать недолго мне осталось. И вот что хочу я тебе поведать, Милочка, ты слушай внимательно. Никому в жизни я этой истории не рассказывала доселе. А теперь не могу молчать, не хочу я, Милочка, с собой эту тяжесть уносить. Не даёт она мне покоя. Вот как дело, значит, было…
У Савелия в лесу заимка была, охотился он там, бывало, ну и избушка небольшая имелась. Как на войну я сына да мужа проводила, так и сама научилась на зайцев да на птиц силки ставить. Уходила в лес с утра, в избушке всё необходимое хранила для разделки, а на другой день проверять силки ходила.
И вот, однажды прихожу я, как обычно, к избушке, захожу, и чую – есть кто-то там. Ой, испужалась я до чего! Может беглый какой, дезертир. Тогда были и такие. А то вдруг медведь? А у меня ничего и нет с собой. Нащупала я в углу избы лопату, выставила её вперёд себя, да пошла тихонько в тот тёмный угол, где копошилось что-то. Вижу – тёмное что-то, грязное, а оконце в избе махонькое, да и то света почти не пропускает, под самым потолком оно. Замахнулась я лопатой-то, и тут гляжу, а это человек. Ба, думаю, чуть не убила, а самой страшно, кто ж такой он? Может из наших партизан кто?
– Ты кто такой? – спрашиваю я у него.
Молчит.
– Кто такой, я тебе говорю? – а сама снова лопату подняла и замахнулась.
А он в угол зажался, голову руками прикрывает. Вижу, руки у него все чёрные, в крови запёкшейся, что ли. И лицо не лучше.
– А ну, – говорю, – Вылазь на свет Божий.
