скачать книгу бесплатно
– Я был бы вам очень благодарен, но мне, право, неловко, что вы тратите на меня свое время.
– Талантливые люди должны поддерживать друг друга, но это еще не все, Кирилл. Кроме публикации в альманахе, которая может пройти незамеченной нашими любимыми народными массами, я надеюсь составить вам протекцию в журнале, где публикуюсь сама.
Кирилл снова поблагодарил и осторожно поставил пустую чашку на столик.
– Может быть, по бокалу вина за грядущие успехи?
– Простите, думаю, что это лишнее.
Полина засмеялась, с удовольствием наблюдая, как Мостовой становится неловким и скованным. А глазки-то разгорелись, уже небось предвкушает славу и успех. Сейчас главное – не показать своего интереса. Наживку он заглотил, теперь никуда не денется.
Она запрокинула голову, давая ему возможность оценить свою тонкую длинную шею без единой морщинки.
– Ну, раз выпить не хотите, придется нам с вами как следует поработать.
На это Кирилл охотно кивнул.
Полина выпрямилась и нахмурилась, как строгая деловая женщина:
– В первую очередь нужно выбрать четыре лучших стихотворения, два я положу на стол редактору и два передам в журнал. Потом надо довести их до совершенства, чтобы у редакторов руки затряслись от вожделения. Ну и наконец вы напишете краткую автобиографию, а я – небольшой вам панегирик. Согласны вы с таким планом?
Кирилл все так же деловито кивнул.
Полина встала:
– Недели вам будет достаточно?
– Вполне.
Кирилл поднялся, рассыпаясь в благодарностях. Полина протянула ему руку ладонью вниз, надеялась, что поцелует, но он ограничился быстрым рукопожатием.
На пороге Полина не удержалась, быстрым, почти неуловимым жестом смахнула несуществующую пылинку с его шарфа. Кирилл в сотый раз сказал: «Спасибо, Полина Александровна», – и ушел.
«Обещал позвонить, как будет готово, – пробормотала Полина, упав навзничь на мамину кровать, – и что-то мне подсказывает, что ты несильно станешь с этим тянуть. Главное ты понял, Кирюшенька, что я – твой пропуск в мир славы и народного признания. Не угодишь мне, так и останешься чернорабочим на заводе, или где ты там пашешь. Спасибо, спасибо… Знаешь, свои спасибо куда засунь? Взрослый вроде бы человек, должен понимать, что за любовника женщина будет впрягаться, а за чужого мужика – ни при каких обстоятельствах. Даже за тысячу спасибо! Даже за миллион! Ладно, будем считать, что ты первый и последний раз тут дурака из себя строил».
Интересно, о чем он вообще думал? На… сколько там ему? На тридцатом году жизни еще верит, что когда девушка приглашает молодого человека пить чай, то на самом деле хочет чаю? Неужели бедняга Кирилл настолько наивен, что верит, будто кто-то реально станет суетиться исключительно ради умножения славы великой русской поэзии?
А если она ему не нравится? Полина засмеялась. Ничего, главное – лечь с ним в постель, а там уж она подарит ему такое наслаждение, от которого он никогда в жизни не сможет отказаться.
* * *
Старый хирург из ЦРБ, вызванный замещать Семена, пока он ездил на похороны матери, не спешил уезжать. Молча сидел в ординаторской в накинутом на манер бурки тулупе и курил, стряхивая пепел в старую чашку Петри. Отчитываться ему было не в чем, за три дня, которые Семен провел в Ленинграде, никто не заболел и не поправился.
Семен думал, что этот тощий жилистый старик найдет в его работе кучу недостатков, но хирург, возвращая пачку историй, сказал только: «Добро, добро…»
Заглянул механизатор Калюжный и стал канючить, что хочет домой.
– В палату иди, – цыкнул хирург.
– Но я нормально себя чувствую.
– Так, Калюжный, здесь я врач и я решаю, кто здоровый, кто больной.
Вихрастая голова исчезла.
– Завтра выпишешь его. Лень было с эпикризом возиться, – сказал старик и глубоко затянулся. – Ты что сидишь-то? Доставай давай.
Семен заглянул в шкаф. Местные были люди благодарные, носили ему то десяточек яиц, то молочко, то шматочек сала, то картошку, но алкоголь дарили редко, сами испытывая в нем острую потребность. К счастью, с лета стояла на верхней полке бутылка хорошего коньяка – благодарность дачников за ущемленную грыжу.
– Летучий пленник, запертый в стекле, – улыбнулся он, – напоминает в стужу и мороз, о том, что лето было на земле[1 - В. Шекспир, сонет № 5, пер. С. Маршака.].
– Наливай, шекспировед. Больно ты культурный для этих мест.
У Семена не было рюмок, и он сходил на пост, взял две мензурки толстого зеленого стекла. От них тянуло лекарством, но Семен решил, что ничего страшного.
– Ну, помянем, – сказал старик, – пусть земля пухом.
Семен молча выпил, зная, что это не поможет.
– Ты как вообще, держишься?
– А куда деваться? Вы уедете, так кто-то должен здесь остаться.
– Вот и правильно.
Хирург быстро наполнил по второй, заметив, что с этим делом вообще надо быть поаккуратнее.
– Да я уж понял.
– Смотри, не увлекайся, горе не заливай.
– Не буду. Я вообще как-то не верю, что это по-настоящему и ничего уже не исправить.
– Понимаю тебя.
– А вы еще раз сможете подменить? – спросил Семен. – Не сейчас, ближе к весне?
Хирург пожал плечами и уставился в окно:
– Не знаю, парень. Не буду обещать. Через пару недель – пожалуйста, а дальше не знаю. А что тебе?
– Да вот машину хочу на рынке купить. Мне мама, оказывается, копила, – Семен глубоко вздохнул, чтобы не расплакаться, – надеялась, что буду возить ее сюда на выходные… Деньги собрала и умерла. Так тут и не побывала.
Старик молча покачал головой.
– И я не успел. Все думал, что как-нибудь отпрошусь, подменюсь, может, и все откладывал, откладывал… И вот не успел.
– Да, без машины тут тяжело, – невпопад вздохнул дед.
– А с другой стороны, теперь зачем? Теперь мамы нет, можно ехать работать куда хочешь. В Комсомольск-на-Амуре вот звали… Просто никак не пойму, что больше меня здесь никто не ждет.
– А ты хочешь отсюда уехать?
– Ну конечно! Здесь будущего нет.
– А, ясно, – старик ухмыльнулся и снова налил.
Семен взял из его пачки папиросу, почему-то решив, что если покурит, то не так быстро опьянеет.
– У меня рак, Сеня, – сказал хирург, – три операции я перенес, можно сказать, бежал от смерти, как от голодной собаки, кидая ей куски своего тела, но сейчас уже неоперабельно. Поэтому я и не уверен, что смогу тебя подменить ближе к весне, так что про «будущего нет» это ты кому другому расскажи.
– Извините, – смутился Семен.
Но хирург бодро махнул рукой:
– Осталась мне пара месяцев, наверно, но сегодня я жив точно так же, как и ты.
– А я, с другой стороны, завтра могу поскользнуться и шею себе сломать.
– Вот именно. Будущего, Сенечка, нет вообще ни у кого. Есть настоящее, им и живи.
Они подняли свои мензурки и сильно, от души чокнулись.
– Женись на хорошей девушке, и найдешь счастье даже в этой глухомани. Я ведь тоже сто лет назад подавал большие надежды. Тоже был мальчик из хорошей семьи, наукой занимался, а потом война, и полетел я на нее заурядврачом. После победы хотел восстановиться, доучиться шестой курс, в ординатуру поступить, но куда там… Новая поросль подошла, и оказался я в деревенской больничке, и ни одного дня об этом не жалел.
– Хотел бы и я так. Но только у меня уже диссертация была написана! Почти.
– А защититься не дали?
– Не дали.
– А дали бы – что изменилось?
Семен озадаченно взглянул на старика.
– Третий глаз у тебя открылся бы? Или что? Да ничто, только в заднице бы засвербило, что пора докторскую писать. А тут ты настоящее дело делаешь.
– Угу, – хмуро буркнул Семен. – Алкашам слюни утираю.
– Однако ж ты не мог просто так взять и уехать. Меня прислали.
– И что?
– Стало быть, нужен ты здесь. А на кафедре – сваливай хоть на месяц, никто и внимания не обратит.
Выпив, Семен подумал, что дед, пожалуй, прав. Завтра он протрезвеет и снова станет с тоской заглядывать в свое безнадежное будущее, жалеть об упущенных возможностях, и пытаться понять, что мамы больше нет, и терзаться, что упустил эти последние полгода, когда мог быть рядом с нею. Будет злиться на Полину Поплавскую, из-за которой произошла их разлука, словом, отчаяние снова зажмет его в свои тиски.
Но это все завтра, а сегодня он понимает, что у него ничего нет, кроме этой минуты.
* * *
Володя заплакал, и Ирина дала ему грудь. Это было, конечно, неправильно, все авторитеты, включая ее собственную маму, твердят, что кормить надо строго по часам, а в остальное время вообще не подходить к ребенку. Пусть плачет, привыкает, что жизнь – суровая штука. Ирина слушала, теоретически соглашалась, но делала по-своему. Жизнь действительно не пряник, так что нечего самой прибавлять этой жизни суровости.
Сын ел, а Ирина смотрела на спящего мужа. В отблесках уличных фонарей лицо его казалось незнакомым, будто кто-то чужой прилег на ее постель.
Да и постель не ее, здесь все чужое. Дом, в котором она не росла, мебель, которую не покупала. Просторная кладовка забита старым хламом, как у всех, но это хлам Кирилла, а не ее. Свой она вынесла на помойку при переезде.
Ей некуда отсюда уйти. Ирина вздохнула.
Володя уснул, выпустил грудь и засопел, сосредоточенно хмурясь. Ирина осторожно положила его в кроватку, а сама вышла на кухню – попить чаю с молоком для лучшей лактации. Ну и с печеньем, что уж стесняться. Уже все равно.
Хоть и не было тому никаких прямых доказательств, но Ирина почти не сомневалась, что муж ей не верен. Влюбился в кого-то и или уже изменяет, или только собирается. Снова звонила девушка, просила Кирилла, и по тому, как издевательски она растягивала слова, Ирина поняла: она прекрасно знает, что его нет дома, просто хочет поиздеваться над обманутой женой.
И только удалось убедить себя, что это ничего не значит, как Кирилл задержался якобы на работе и пришел домой поздно, явно пахнущий духами «Пуазон», отвратительными, но модными.
И это можно было бы как-то объяснить, только Кирилл всегда был с нею честен, не привык обманывать, поэтому не сумел произнести «я задержался на работе» хоть сколько-нибудь правдоподобно.
Ирина сделала вид, что верит, и молча накормила мужа, а потом легла рядом с ним, но ничего не случилось. Кирилл нежно поцеловал ее, отвернулся и уснул.
Все эти поздние возвращения, следы чужих духов, звонки… Сами по себе они ничего не значат. Нормальная женщина на них и внимания не обратит, если не чувствует древним первобытным инстинктом, что муж к ней переменился. Неверный муж может соблюдать конспирацию не хуже Штирлица, но нельзя скрыть от жены, что больше ее не любишь и мысли твои заняты другой.
Последнюю неделю Кирилл сам не свой. Хмурый, рассеянный… После рождения Володи муж, вернувшись с работы, сразу включался в хозяйство, так что Ирине приходилось гнать его на диван или за письменный стол, а теперь он дежурно спрашивает, нет ли для него поручений, и уходит сидеть над своими бумагами.
Допустим, Кирилл врет, потому что снова ходит в свой рок-клуб и не хочет, чтобы она об этом знала. Но зачем скрывать, если Ирина тысячу раз говорила, что не против, а, наоборот, очень даже за. Да и пахло бы от него после сейшена, прямо скажем, совершенно по-другому.
Она налила себе чайку, щедро добавила молока из бумажной пирамидки и протянула руку к вазочке с сухарями.
Все равно уже. Потеряла привлекательность, так и без разницы, сколько весить, восемьдесят килограммов или сто.
У нее двое детей, так что выступать со сценами ревности нельзя. Егор привязался к Кириллу, относится к нему как к отцу, кто знает, как в нем отзовется новое мужское предательство? Родной папа бросил, а новый мамин муж сначала стал родным папой, а потом тоже бросил… Нет, такие перегрузки не нужны детской психике.
Придется терпеть, изо всех сил не замечать очевидного, потому что если она ткнет Кирилла носом в доказательства его неверности, то тут два варианта. Или он с облегчением предложит развод, или просто перестанет стесняться. Детям нужен отец, поэтому будем жить как жили, но от любовницы я отказываться не собираюсь. Терпи.
«Дорогая Ирина Андреевна, – усмехнулась она, – а ведь когда вы сами валялись с женатым мужиком, вы же его нисколько не порицали. Наоборот, он казался вам очень умным и порядочным, это жаба-жена была во всем виновата. Так и оставайтесь объективны, не катите теперь бочку на своего мужа».
* * *
Наконец до Ольги дошла очередь читать сборник зарубежного детектива. Улегшись в кровать, она с нетерпением раскрыла слегка потрепанный томик, но буквы оставались буквами, слова – словами, и в текст не получилось окунуться, как в море.
Ольга попробовала другую повесть – и снова ничего.
Неужели она навсегда утратила способность погружаться в книгу? Если так, тогда беда.
Вошел муж, театрально поежился и направился к окну:
– Милая, давай все-таки закроем форточку!
Ольга закатила глаза. Она не понимала, как это человеку может не хватить одного «нет», зачем снова и снова возвращаться к тому, что решено?
