скачать книгу бесплатно
– …И когда твоя благословенная мамаша, которая, кстати сказать, ужасно относилась к Надюше, скончалась, от девочки потребовалось немало мужества и душевных сил, чтобы фактически стать хозяйкой дома. Ты не знаешь, каково это – в тринадцать лет стать матерью семейства! Убирать, готовить, стирать твои пеленки, ходить в магазин… А ведь еще учеба, поступление в вуз. Ты, выросшая на всем готовом, просто не можешь представить, какую гигантскую жертву принесла тебе Надя.
– Я все оценила. Но нужно отличать жертву от вложения капитала. Первое понятие предполагает бескорыстие, душевный подвиг, и человек находит отраду в самом деянии, а не в возмещении его земными благами. – Недавно Вероника увидела по телевизору кусочек православной передачи, и сейчас цитировала речь священника близко к тексту.
В трубке многозначительно помолчали. Вероника явственно представила себе прищуренные глаза и поджатые губы тети Марины.
– Как только у тебя хватает совести читать мне проповеди! Господи, сколько мы натерпелись с тобой! Твои вечные болезни в детстве, ненормальное, патологическое поведение, это кошмарное замужество в девятнадцать лет! Теперь ты взрослая женщина, Вероника, прошу тебя, оцени свои юношеские поступки и признай, что ребенком ты была ужасным. А расхлебывать все приходилось Надюше. Не всякая мать станет терпеть от родной дочери то, что приходилось ей выносить от единокровной сестры.
Вероника уже давно привыкла, что семейство считает ее «патологической личностью». Подростком в ответ на подобные речи она готова была кричать, доказывать, что хочет только одного – жить с близкими в мире и любви. Но если она пыталась спорить, сестра с отцом находили множество аргументов, подтверждающих, что Вероника – эгоистичное чудовище. Повзрослев, она научилась пропускать нравоучения мимо ушей, а потом все это перестало иметь для нее значение.
Но сейчас она вдруг снова обиделась.
– Тетя Марина, если бы не мое кошмарное замужество, нам нечего было бы обсуждать. Вы все были против моего брака, так с какой же радости теперь претендуете на его плоды? Вы убеждены в том, что я эгоистичная и жадная, но при этом считаете, что я должна подарить квартиру сестре. Вы не видите здесь противоречия?
– Что?
– А то, что вы хотите, чтобы я была плохая, а вела себя, как хорошая! – заорала Вероника.
На другом конце провода раздалось странное посвистывание и хрюканье. Наверное, таким образом тетя Марина пыталась изобразить бурное и праведное негодование.
Выдержав паузу, родственница произнесла:
– Вероника, твоя сестра – прекрасная женщина, добрая, порядочная и самоотверженная! А ты просто неблагодарная дрянь!
– Вот и отлично!
Смысловская повесила трубку.
«Нет уж, пусть эта добродетельная женщина выкатывается из моей квартиры! К тому же я весьма невысокого мнения о сестре и не могу считать ее такой распрекрасной. Или я просто не в состоянии оценить ее замечательных качеств? Ладно, пусть я ошибаюсь… Но как бы я действовала, если бы моей сестрой была, например, Катя Колдунова? Катя не стала бы, конечно, ничего требовать и взывать к справедливости, но она могла бы попросить… И что бы я ей ответила? Уступила бы или придумала достойную отговорку?..»
Тут телефон зазвонил снова. Наверное, тетя Марина доложила в главный штаб о результатах своей атаки, и решено было бросить в бой тяжелую артиллерию.
– Вероника, вот уж не думал, что доживу до дня, когда одна моя дочь будет выгонять другую на улицу!
– Папа, не передергивай, – мирно сказала она. – У вас есть квартира.
– Да, но для четверых она тесна. А мы с тобой вполне уживемся.
– Но я не собираюсь жить одна. Я хочу выйти замуж и зажить своим домом. Вполне естественное желание. Почему я должна отказываться от этого ради Нади?
– Ты собираешься за того красавца, с которым ходила к Семену Петровичу на юбилей?
Миллер оставался для Вероникиной родни фигурой туманной. Он еще не сделал официального предложения, и Вероника считала, что навязчивое вовлечение в орбиту семьи могло бы напугать его. К тому же она сильно сомневалась, что общение с ее родственниками доставит ему удовольствие.
Все же однажды она решилась показать его родне, но тогда это никого ни к чему не обязывало.
Дальний родственник, успешный бизнесмен, праздновал свой юбилей в дорогом ресторане. Приглашая Веронику, он сказал: «Приходи с хахалем», – вот она и пришла. В суматохе поздравлений она не стала по всей форме представлять Миллера родне, к тому же они пробыли в ресторане недолго. Вероника решила, что отец не успел толком разглядеть ее спутника, но следующие его слова показали, что это не так.
– Он слишком молод и красив для тебя, – веско произнес отец. – Этот брак не принесет тебе счастья, да и продлится он скорее всего недолго. Так что лучше не начинай.
– Это еще почему?
– Потому что ты влюблена в пустоголового красавчика, как кошка, а он просто пользуется твоими чувствами. Скорее всего, он и встречается-то с тобой ради квартиры. Чем раньше ты это поймешь, тем лучше.
– Папа!..
– Не возражай. Мне горько сознавать, что моя дочь готова предать свою семью ради охотника за приданым!
Вероника, всегда остро реагировавшая на ложный пафос, даже поморщилась, будто услышала звук вилки, скребущей по тарелке.
– Приданое – это то, что достается девушке от родителей. А квартира – это лично мое имущество, которым я могу распоряжаться сама. О Миллере я вообще не буду с тобой говорить. Глупо убеждать тебя в том, что он порядочный человек, главное, что я сама это знаю.
– Но если он такой порядочный, как он посмотрит на твое поведение? – переменил тактику отец. – Подумай хорошенько, Вероника. Понравится ли ему, что ты выжила из квартиры родную сестру ради того, чтобы наслаждаться собственным счастьем? Ты ведь не собиралась рассказывать ему об этом нюансе, правда? Меня бы, например, такое поведение невесты заставило задуматься. Если женщина ради собственного комфорта готова перешагнуть через сестру, не значит ли это, что она может предать и собственного мужа?
– История повторяется, – хмыкнула Вероника. – Вспомни, как вы из кожи вон лезли, чтобы расстроить мой брак со Смысловским. Как вы ходили к нему и рассказывали обо мне гадости…
– Вероника, как ты можешь?! Никуда мы не ходили…
Но ему не удалось остановить ее.
– Я понимаю, Надьке была невыносима мысль, что я выхожу замуж раньше ее. Ты хотел, чтобы я вообще не выходила замуж, а оставалась при тебе до конца жизни. Это объяснимо. Но я не понимаю другого: ведь вы просили Смысловского не рассказывать мне о своих визитах и надеялись, что он исполнит вашу просьбу! Почему вы решили, что злобствующие родственники будут ему милее, чем молодая невеста?
– Мы заботились только о тебе! – высокомерно произнес отец. – Мы знали, что это замужество не принесет тебе счастья, и пытались спасти тебя. Но что нам было делать, если ты не хотела нас слушать? Признай, мы были правы, этот брак ничего не дал тебе, кроме страданий.
– И квартиры, на которую вы сейчас претендуете.
– Не на квартиру мы претендуем, нет! Мы семья, Вероника, и хотим, чтобы ты наконец это поняла. А в семье люди заботятся друг о друге, делятся друг с другом. Надя отдала тебе свою юность и молодость, разве она не заслужила благодарности? Хотя бы временно поживи у меня, пока не прояснится ситуация с твоим красавцем. Ведь иначе нам придется сидеть друг у друга на головах. А потом, если ты все-таки выйдешь замуж, разменяете ту квартиру…
– Почему друг у друга на головах? В одной комнате Надя с мужем, в другой ты с мальчиком. Многие так живут.
– Неужели ты не понимаешь, что у меня должна быть своя комната! – отрезал отец, после чего раздались короткие гудки.
Вероника пожала плечами и положила трубку на место.
Потом она долго пыталась растравить себя, вспоминая особо обидные Надины поступки и слова, но в голову настойчиво лезла мысль: а вдруг отец прав? И все ее обиды – не более чем способ оградить себя от естественной необходимости делиться с близкими тем, что у нее есть?
Ответа на этот вопрос не было.
Глава 3
Вероника Смысловская дорабатывала в министерстве последние дни. Она уже сдавала дела своему преемнику, и ей приходилось задерживаться на службе. Выйдя поздним вечером из метро на своей станции, она решила не ехать на маршрутке, а прогуляться пешком.
Вероника шла не торопясь, разглядывая ярко освещенные витрины, потом заглянула в «Иль де Ботэ» и долго нюхала там разные духи.
«Мне не к кому идти, – грустно думала она, – никто не ждет, чтобы я приготовила ужин или принесла что-то вкусненькое… Раньше я сочувствовала женщинам, которые сломя голову несутся забирать ребенка из садика, и не думала, что наступит время, когда я буду завидовать им!»
Она наблюдала, как множество людей спешат мимо нее, торопятся домой, несут покупки… Наблюдала, как на скамейках бульвара целуются подростки, как женщины встречаются с мужчинами и, сверкая глазами, садятся в их автомобили…
«А я? Меня словно бы нет. И кто будет горевать, если меня действительно не станет? Миллер? Он быстро утешится. Надя? Радость от наследства пересилит боль утраты…»
– Я не помешаю? – Услышав звук открываемой двери, Миллер вышел встретить ее в коридор.
– Я так рада, что ты приехал! – искренне сказала Вероника, обнимая его.
– Сегодня была нейрохирургическая секция на ежегодном конгрессе онкологов. Ночь я провел в поезде, потом сразу на заседание, потом к тебе. Ночным поездом уеду.
«Мог бы и не рассказывать про конгресс! – подумалось Веронике. – Сказал бы, что соскучился… Но нет, он же приехал сюда не для того, чтобы повидаться со мной, он просто хотел освежиться с дороги и поесть нормально. Я пришла почти на три часа позже, чем обычно, а он даже не позвонил, не поинтересовался, где я болтаюсь, не попросил быстрее вернуться домой! Наоборот: он, кажется, был рад, что меня нет и никто не мешает ему отдыхать».
Эти размышления расстроили ее, и она весьма прохладно ответила на интимные поползновения Миллера.
– Слушай, – сказала она, когда все закончилось и они устроились на кухне пить чай, – возможно, мне придется пожить у тебя.
– Не понял?
– Сестра не хочет уезжать из моей квартиры. И я думаю: вдруг она права? Наверное, будет справедливо, если я…
– Что? Подаришь ей квартиру? С какой стати?
– Дима, ну ты же сам мне рассказывал, что заменил родителей своей младшей сестре. Разве ты не считал бы справедливым, чтобы она отблагодарила тебя?.. В общем, чем больше я думаю об этом, тем больше мне кажется, что я должна оставить Надю у себя.
Миллер повертел пальцем у виска и тяжело вздохнул.
– Ты уверена, что сама этого хочешь? – спросил он после долгой паузы.
– В каком смысле?
– Я имею в виду: тебе на самом деле хочется отдать квартиру Наде?
– Нет, но… – Она замолчала: слишком многое нужно было объяснять.
Миллер провел рукой по лицу и уставился в пол.
– Это непростой вопрос, Вероника. Я могу ответить за себя, если мой опыт тебе интересен. – Она кивнула. – Да, мне было тяжело воспитывать сестру и заботиться о больной матери. В качестве утренней зарядки я мыл полы в булочной, потом бежал в институт, а потом на станцию «Скорой помощи». Я варил обеды, стирал и сторожил мать во время припадков. Иногда я готов был возненавидеть и ее, и даже сестру. Мне хотелось плюнуть на все и купить себе новые штаны взамен школьной формы для сестры. Не буду врать, я считал, что приношу огромную жертву и за это достоин награды. Но от жизни, а не от сестры. Я возился с ней не для того, чтобы она в будущем отблагодарила меня, я просто хотел, чтобы она выросла нормальным человеком. Сейчас, после того как ее муж ушел из армии и начал торговать крабами, она стала вполне состоятельной женщиной, и я, конечно, рад за нее. Но я не буду просить у нее денег, хотя бы и для покупки квартиры. Мне такое даже в голову никогда не приходило.
Вероника закурила и рассказала Миллеру обо всем, что последовало за ее первым звонком Наде. В том числе и об обещании отца открыть Миллеру ее истинное лицо.
– Я понял, – усмехнулся он. – Дай-ка сюда телефон.
– Дима, что ты задумал?
– Номер подскажи… Выступлю в роли твоего представителя.
– Нет, прошу тебя, не надо! Давай поживем немного у тебя, а потом продадим эту московскую квартиру и твою комнату и приобретем себе новое жилье. На эти деньги мы сможем прекрасную квартиру купить, или даже загородный дом. У меня ведь еще дача есть, и коллекция картин… А у Нади совсем ничего. Разве это справедливо?
– Оставь, пожалуйста, свои коммунистические замашки. Номер давай.
Веронике вдруг стало весело, и она продиктовала номер.
Когда трубку сняли, Миллер вежливо поздоровался, попросил Надежду Васильевну и назвался представителем Вероники. Судя по всему, Надя сразу дала ему достойный отпор – тон Миллера резко изменился.
– …Хотите вы или не хотите, вам придется со мной разговаривать! Нет, это не семейное дело, все гораздо проще. Вы, мадам, незаконно занимаете чужую жилплощадь, и я хочу вас проинформировать, что если Вероника Васильевна по приезде увидит вас в своей квартире, то обратится в милицию… Она хочет жить в своем собственном доме, на что имеет как законное, так и нравственное право. У вас было достаточно времени, чтобы собрать вещи и переехать, а долг и совесть тут ни при чем… Ах вот как? В таком случае она вызовет ОМОН! Но жить в этой квартире вы точно не будете.
Не слушая Надиных воплей, он сказал «до свидания», положил трубку и повернулся к Веронике:
– Не волнуйся. Мы с Колдуновым встретим тебя на вокзале, поедем все вместе на Васильевский и выкурим твою сестричку. А то что же получается? Ты вышла замуж по расчету, терпела старого мужа, и ради чего, спрашивается? – Миллер засмеялся.
Вероника молча встала из-за стола и ушла в комнату. В темноте белела разобранная постель. Отодвинув занавеску, Вероника села на широкий подоконник и опять закурила, глядя на московский пейзаж. Светились загадочные огоньки окон, горели огни фонарей внизу, и фары летящих мимо машин чертили во мгле загадочные стрелы.
Вероника снова подумала, что кто-то спешит домой, а многие уже наслаждаются семейным уютом, не думая о том, кто кому сколько должен. Люди дружно пьют на кухне чай, обмениваясь впечатлениями о прожитом дне, смеются или, наоборот, утешают друг друга.
И эта жизнь, столь обыденная и привычная для миллионов, кажется ей несбыточной мечтой!..
Вероника росла гадким утенком, училась средне, и в школе у нее поклонников не было. Ее никогда не звали в гости, не приглашали танцевать на школьных дискотеках, не говоря уже о более существенных знаках внимания. В классе она была главным объектом насмешек. Тогда это очень обижало ее, но теперь, вспоминая школьные годы, она понимала, что характер у нее был не таков, чтобы преуспеть в коллективе. Неизвестно, как сложилась бы дальше судьба Вероники, если бы не Эсфирь Давыдовна, сыгравшая в ее жизни роль доброй феи.
Как и многие девочки, Вероника мечтала о любви, но в отличие от них у нее в ту пору не было никаких надежд на романтическую историю. Для успокоения сердца, истерзанного муками полового созревания, Вероника пробавлялась влюбленностью в киноактеров, выдумывая целые эпические поэмы с собой и, например, Олегом Янковским в главных ролях. Она жила в иллюзорном мире, который был гораздо лучше реального, лишь изредка приходя в себя. Дошло до того, что действительность стала представляться ей глупой и бессмысленной, она целыми днями грезила наяву, с неохотой, будто в тумане, выполняя школьные задания и работу по дому, чтобы тут же погрузиться в счастливый мир своих мечтаний.
Только в выпускном классе она познакомилась с Эсфирью Давыдовной, и та заставила очнуться девочку, чуть не захлебнувшуюся в собственных грезах. Ах, если бы она была жива!..
Благодаря ей Вероника поступала в институт уже совсем другим человеком – и внешне, и внутренне.
Это был счастливый год для нее. Год, пролетевший, как ясный летний день, год, каждая секунда которого была согрета счастьем…
Все было ей внове. И собственное красивое тело, и доброжелательное отношение однокурсников, и новые подруги, с которыми так интересно было бегать по магазинам и кафе… А строить глазки мальчикам, вот уж упоительное занятие!
Практичная Эсфирь Давыдовна устроила ее в одну из клиник Военно-медицинской академии – ходить на дежурства и учиться азам хирургии. «Во-первых, – говорила она, – чем раньше ты начнешь практиковаться, тем лучшим специалистом станешь. Во-вторых, в академии школа в сто раз лучше, чем в вашем мединституте, здесь тебя научат такому, о чем там и не слыхали. И наконец, самое важное: военные – лучшие мужья, и в академии ты имеешь все шансы такого заполучить».
Как же ей там нравилось!.. Как ласково и доброжелательно принимали ее старшие товарищи, видя, что она работает добросовестно и искренне стремится к знаниям!..
Ведущими хирургами в академии были в основном мужчины средних лет, прошедшие либо Афганистан, либо отслужившие на подводных лодках, но никто из них не считал Веронику глупой и никчемной девицей. Напротив, они называли ее Вероника Золотая ручка и угощали чаем с бутербродами. А она училась у них, как правильно держать скальпель и пинцет, как пользоваться ножницами в глубокой ране, как определить симптомы перитонита, как наложить гипс…
Через месяц Вероника без всякого страха входила в сводчатый вестибюль и поднималась по мраморной лестнице с широкими перилами, чувствуя, что упорным трудом заслужила право находиться в этом святилище хирургии. На этой лестнице она и встретила свою любовь.
Она спускалась, перепрыгивая через ступеньки, поскольку опаздывала на лекцию. Вдруг кто-то обогнал ее и преградил дорогу.
– Девушка… – Парень взялся за перила, и смущенная Вероника уставилась на его руку. Широкая кисть с крупными пальцами и неухоженными ногтями вдруг показалась ей такой родной…
Она долго не могла разглядеть Костино лицо: ее любовь окутывала его словно вуаль, и, думая о нем, Вероника представляла скорее собственный трепет и смущение, чем Костину внешность. Кажется, он не был записным красавцем, но это не имело никакого значения. Позже Костя признался, что точно так же не может разглядеть Веронику, ибо любовь совершенно ослепила его.
В самых смелых мечтах, самых несбыточных грезах Вероника не могла представить себе, что на свете бывает такое счастье. Через неделю они уже не могли понять, как раньше дышали друг без друга, и не было ничего, о чем бы они стеснялись говорить.
Костя учился на два курса старше, был отличником, но одновременно и «флотским сиротой», то есть юношей, приехавшим учиться из деревни и не имеющим влиятельных родственников. Поэтому продолжение службы в Питере, несмотря на научные успехи, вряд ли ему светило. Само собой подразумевалось, что Вероника поедет вместе с ним, и она легко примирилась с мыслью, что не успеет получить диплом врача. «Буду работать медсестрой!» – решила она радостно.
Но Костя не позволил ей запустить учебу. «Ты такая способная, – говорил он, – тебе обязательно нужно доучиться. И ведь совсем необязательно меня распределят в глушь. Может быть, это будет город с мединститутом».
Они так верили, что в жизни будет все – любовь, дети, работа… Обоим казалось, что раз уже произошло чудо и они нашли друг друга, дальше можно ничего не бояться.
Веронике еще не исполнилось восемнадцати, поэтому пожениться они могли только с согласия родителей. Понимая, что появление на горизонте зятя без жилья и питерской прописки не вызовет в семье бурю восторга, Вероника предложила полгода подождать. Костя согласился, но своим друзьям представлял ее как жену. Да и к ней самой часто обращался: «Жена моя любимая».
Их бесконечно тянуло друг к другу. После занятий в институте Вероника, если не было дежурства, ехала к Косте в общежитие. Дежурный по КПП вскакивал и, дурачась, отдавал ей честь, в ответ она приседала в реверансе. В Костиной комнате она делала уборку, гладила его форму и готовила обед чуть ли не на весь этаж – при ее появлении из своих комнат выскакивали голодные курсанты, готовые внести лепту в приготовление супа или котлет. Если Костя задерживался, ребята поили ее чаем с деликатесами, присланными из дома: тягучим прозрачным медом, сушеными абрикосами и украинским салом такой толщины, что страшно было представить себе размер свиньи. Иногда на свет божий извлекалась бутылка с прозрачной, как слеза, жидкостью – Лёне Собко родня присылала из Львова самогон. Ребята напористо угощали Веронику, и она, не чинясь, выпивала глоточек. Курсанты постарше помогали ей готовиться к занятиям, и все без исключения подсовывали нуждавшуюся в починке одежду.
