скачать книгу бесплатно
– Товарищи, – обращаясь к Жакову с Бортником, начал Дудин. – Я вас вызвал для того, чтобы… – он на мгновение задумался, подбирая нужную фразу. Не найдя ничего путного, решил закончить по-простому: – Короче, вам предстоит выполнить очень важное…
– При этом исключительно секретное… – беспардонно перебивая его, подчеркнул незнакомец в штатском.
– Да, гм… и одновременно секретное задание… – продолжил полковник. – Вы люди проверенные и опытные… Весь ваш славный боевой путь тому подтверждение. Когда встал вопрос, кому поручить это дело, командование группы советских войск в Корее, политический отдел и, естественно, руководство Управления контрразведки СМЕРШ Приморского военного округа, которое я здесь представляю, не раздумывая, назвали ваши фамилии… Вот и товарищу Козыреву, когда он ознакомился с вашими личными делами, к вам не было никаких претензий. Правильно я говорю? – обратился он к очкастому. – Тот в ответ многозначительно кивнул. – Ну а сейчас товарищ Козырев сам вам обо всем расскажет.
Очкастый не сразу начал говорить. Вначале, прикрыв глаза и пожевывая губами, о чем-то некоторое время поразмыслил, и только потом, вскинув свой толстый подбородок, измерил взглядом сидящих перед ним офицеров. Вначале посмотрел на одного, потом на другого и наконец уставился в какую-то точку между ними.
– Товарищи офицеры… – начал он. – Я не случайно употребил слово «секретное»… Поясняю… Как вы знаете, после разгрома японских милитаристов и освобождения Кореи эта страна автоматически была поделена нами и нашими союзниками в борьбе против оси Рим – Берлин – Токио на две части. Северную часть заняли наши войска, в южной пока что правит американская военная администрация. Кстати, с самого начала эта администрация вынашивает реакционные планы, препятствуя естественному процессу, происходящему на Корейском полуострове. При поддержке американцев реакционные силы страны пытаются подавить демократическое движение и, по существу, ведут к расколу Кореи.
– Можно вопрос? – неожиданно произнес Жаков. Очкастый кивнул. – Впрочем, это даже не вопрос, а так, кое-какие размышления… – получив разрешение, начал капитан. – Скажите, товарищ Козырев, в Москве уже решили, что будет с Кореей? Точнее сказать, с ее северной частью… Надо полагать, юг так и останется за американцами. Ведь они никогда не пойдут на то, чтобы уйти из этого региона. Китай они уже, по существу, профукали, теперь вот Корея… Хотелось бы узнать, какие планы у Москвы на этот счет? Даст ли она корейцам возможность самим определиться в выборе, или же мы предложим им нашу модель развития?..
Этот вопрос мог бы смутить многих. Отсюда и эта внезапно повисшая в кабинете тишина.
– Тебе это надо? – недовольно ткнул товарища в бок Бортник. – Тоже мне, нашел время…
А Жаков уже и сам понял, что допустил ошибку. Вон как пристально посмотрел на него этот москвич. Видно, недоволен: дескать, не по Фомке шапка. Но, к его удивлению, тот даже не повысил голос, напротив, он снизошел до того, что стал что-то объяснять.
– Пока, – говорит, – правительство наше не решило что-то окончательно. Да, нас не устраивает поведение американцев, и поэтому мы попытаемся взять инициативу в свои руки. О юге Кореи мы пока говорить не будем – корейцы в будущем сами решат этот вопрос. Нам нужно здесь, на севере, утвердить народную власть. Во-первых, мы должны помочь корейцам создать органы управления, укрепить обороноспособность этой части страны, поделиться с корейскими товарищами опытом политической борьбы, в конечном счете – создать полнокровное государство.
– Государство? – удивился Алексей.
– Да, вы не ослышались – именно государство, – ответил Козырев. – Вспомните наш опыт. Когда-то во время Гражданской войны советское правительство пошло на то, чтобы на Дальнем Востоке страны была создана отдельная республика – ДВР. Кстати, буржуазно-демократическая по форме. Это было вызвано главным образом международной политической обстановкой. Нам нужен был буфер, этакий волнорез, который бы сдерживал натиск интервентов.
– Выходит, будут две Кореи?.. – произнес Алексей и покачал головой.
– Выходит, так… – подтвердил Козырев. – Однако никаких установок наше руководство еще не давало. Но, я думаю, в любом случае оно не пойдет на то, чтобы в ближайшее время вывести наши войска с Корейского полуострова.
– Будем ждать революции? – тут же отреагировал на эти слова Жаков.
Козырев нахмурился.
– Революций не ждут, товарищ, их готовят, – жестко проговорил он. – Ну да ладно… теперь о главном… Как я уже сказал, мы должны помочь корейцам установить народную власть. Для этого в первую очередь нужно создать государственные институты управления… Кое-что товарищи из руководства Трудовой партии Кореи уже предпринимают. Наша с вами задача – доставить с территории Советского Союза группу корейских революционеров, которые во время японской оккупации работали в подполье, но потом по разным причинам вынуждены были покинуть свою страну… Это задание может показаться кому-то легким, – заметив, что его слова не вызвали большого восторга у капитанов, произнес он. – Но это не так. Американская разведка не дремлет. Она прекрасно осведомлена о том, что несколько видных руководителей корейского революционного подполья находятся в настоящее время на нашей территории. Поэтому ее лазутчики постоянно отслеживают каждый наш шаг – видимо, кто-то хочет воспрепятствовать возвращению этих людей на родину. Об этом говорят и донесения, полученные нашей внешней разведкой. Так что в пути может случиться всякое. Я имею в виду провокации, диверсии и все в этом роде. Поэтому мы должны быть очень осмотрительными.
– Так это понятно… – произнес Бортник, и его широкое скуластое лицо покрылось румянцем. Он уже начал глубоко переживать суть момента. И так у него перед каждой серьезной операцией.
Бортник был года на два старше Алексея, однако эту разницу вряд ли кто мог заметить. Более того, внешность пышущего здоровьем Георгия часто обманывала людей, и они считали, что старшим по возрасту среди них двоих является не он, а Жаков. Может быть, это болезненная худоба так старила Алексея – незадолго до окончания войны он получил серьезное ранение, – а может, людей просто сбивала с толку эта вечная его сосредоточенность и задумчивость.
Жора – балагур, весельчак, известный бабник, тогда как Алексей отличался сдержанностью, рассудительностью и аккуратностью в моральном плане. Да и внешность их являла полную противоположность. Бортник был на полголовы выше своего товарища и выглядел гораздо мощнее. Такое впечатление, что этот славянский темноволосый Голиаф был вырублен из ноздреватой глыбы застывшей вулканической породы. У него были огромные кулаки, которые не раз выручали его в рукопашном бою. Что касается Алексея, то он, несмотря на свою болезненную худобу, был хорошо сложен – до войны был чемпионом города по спортивной гимнастике. У него чуть бледное умное лицо с ярко выраженным мужским подбородком и темно-каштановые с ранней проседью волосы, которые он аккуратно зачесывал назад.
До войны Жора жил где-то под Киевом и так же, как его товарищ, работал в органах НКВД. Только пришел он туда не в сороковом, как тот, а несколькими годами раньше, и не из заводских цехов, а сразу после окончания школы. Что-то подсказало ему, что это именно то, что ему надо.
Он был женат, более того, в отличие от Алексея, он даже детей успел «настрогать». Двое у него их было – мальчик и девочка. Когда началась война, когда люди в панике рванули из своих разрушенных городов и селений в глубь страны, Бортники побежали вместе со всеми. О том, что тогда творилось, Жора не любил вспоминать. Слишком больная это была для него тема. И все ж однажды, не имея, видимо, уже больше сил держать эту боль в себе, он вдруг открылся другу. Знал, что тот никому ничего не расскажет.
Так и узнал Жаков всю правду. Оказывается, вовсе не в эвакуации была его семья, как было написано в его личном деле. Убегая от немцев вместе с толпами таких же отчаявшихся и несчастных людей, Бортники проделали большой путь, пока вдруг не вышли к широкой реке. Там еще каким-то чудом работала переправа, хотя немецкие самолеты то и дело бомбили ее. Им пришлось выстоять большую очередь, прежде чем попасть на паром. Крики, давка, плачущие дети… Первым взошел на спасительный плот Георгий. И в этот момент в небе появились немецкие штурмовики. Людские пронзительные крики тут же смешались с диким ревом моторов. Потом раздались взрывы, засвистели пули… Паромщик отдал швартовы и повел свой плот на другой берег.
– Давай руку!.. Руку давай! – кричал Георгий жене. – Прыгайте, прыгайте!..
Но было уже поздно. Несколько потерянных секунд – и все: жена и дети остались на берегу. Он метался, рвал на себе рубаху, с ужасом глядя на то, как паром, удерживаемый натянутым через реку тросом, все дальше и дальше уходит от пристани.
Хотелось крикнуть паромщику: «Стой!», но разве тот остановится, когда вокруг свистят пули, когда то справа, то слева вода в реке вздымается от взрывов бомб, норовя всей своей тяжестью обрушиться на дощатую платформу плота и перевернуть его.
Так и остались в его памяти наполненные ужасом глаза жены и эти утонувшие в тумане времени беспомощные образы его детей – пятилетней Дашки и трехлетнего Тараса. А еще немецкие штурмовики, которые с воем летали над пристанью и безжалостно расстреливали находившихся на ней людей.
2
После того случая Жора решил, что остался вдовцом. А тут перед самым концом войны, когда корпус вел бои на вильнюсском направлении, сошелся с полковой радисткой Зинаидой, которая и стала его гражданской женой. И если раньше они часто встречались с Жаковыми, то сейчас это было делом достаточно сложным. Это тебе не Рига и не Харбин, где их воинские части стояли рядом, отчего они могли ходить друг к другу в гости хоть каждый день. Теперь все было по-другому: Бортник из Харбина вслед за Жаковым выехал в Нампхо, что на побережье Желтого моря, тогда как Алексея направили в небольшой портовый город Гензан, расположенный на берегу Японского моря, где они с Ниной теперь и обретались, с нетерпением дожидаясь отправки на родину.
…Им даже с женами не дали проститься. Все, что необходимо было в дороге – бритвенные принадлежности, полотенца, зубные щетки с порошком, вплоть до последней бархотки для обуви, – друзьям принесли в штаб в небольших чемоданчиках. А потом их заставили снять военную форму и переодели в гражданское платье. Теперь они в этих новеньких бостоновых костюмчиках мышиного цвета, в пальто из легкой ткани и фетровых шляпах были похожи на лондонских денди. Смотрели друг на друга и не узнавали.
На улицу во избежание всяких случайностей им выходить запретили. Вот и сидели они взаперти до самой ночи, словно проштрафившиеся школяры, с неподдельной завистью глядя в окно, за которым кипела городская жизнь. Работали магазины и лавчонки, суетились люди, дышали восточными ароматами небольшие ресторанчики и харчевни, у которых обычно не было вывесок с названиями – только характерные для этих заведений красные бумажные фонарики у входа. То и дело мимо окон штаба, смешно семеня короткими ногами, рысью пробегали дзинрикиси, перевозившие в двухколесных колясках знатных корейцев. А то вдруг среди потока рикш апофеозом последней здешней моды возникал новенький педикеб – этакая забавная коляска с велосипедом, в которой восседала какая-нибудь местная купчиха в японском цветастом кимоно. И повсюду велосипеды, велосипеды, которые непрерывной волной, вереща звонками, катили в обе стороны улицы. И тысячи узкоглазых лиц. В широкополых остроконечных соломенных шляпах, в холщевых кепках, в простеньких синих штанах и таких же простеньких сермяжных халатах, сосредоточенные и задумчивые, улыбчивые и безликие… Молодые, старые, мужчины, женщины, дети… И все куда-то спешили, и все чего-то ждали от этой жизни, подспудно понимая, что только в этом хаосе движения рождается высокий смысл их существования, что только так, спеша куда-то, они достигнут чего-то нужного и важного.
– Прямо муравейник какой-то! – сказал Жора, глядя на все это. – Вроде война закончилась, япошек прогнали из страны – можно и отдохнуть. Так нет ведь, крутятся будто заведенные… Послушай, – обратился он вдруг к Алексею, – а тебе не кажется, что наше начальство немного переигрывает? – ему надоело скучать у окна, и он решил поделиться с товарищем своими мыслями.
– Ты что имеешь в виду? – не понял его Алексей.
– Да я про секретность эту… Кому они нужны, эти корейские подпольщики? Ну, убьют одного – и что? На его место десять таких придут, – Бортник вытащил из пачки, что специально оставил для них Дудин, «беломорину», закурил. – А нам из-за этого страдай… – выпуская из ноздрей дым, сказал он. – Сейчас бы сидели в какой-нибудь харчевне и попивали сури, нет ведь, торчим у этого окна…
Жаков хлопнул его по плечу.
– Потерпи, Гоша, скоро все кончится…
– Ты это об операции? – спросил Бортник.
– Я это про то, что мы скоро с тобой домой поедем, – улыбнулся Алексей. – Вот там и погуляем… Да так, что стены будут дрожать! За все отгуляем, за все эти годы… И-их! – взмахнул он в чувствах рукой.
Бортник хмыкнул.
– А кто-то еще с весны празднует… – с нескрываемой завистью проговорил он. – Как только объявили о победе – так и началось… Счастливые!
– Ничего, мы свое наверстаем, – сказал Алексей. – Жизнь впереди большая – еще напразднуемся. Главное, что мы живы… А ведь сколько нашего брата полегло – жуть… Ты понимаешь, капитан? Вся страна в могилах да руинах! Считай, фашист нас на несколько десятков лет назад отбросил… А сколько людей из-за этого не родится на свет!
Жора согласно кивнул.
– Много не родится… Вот где-то и мои лежат в сырой земле… А ведь мы с женой приготовились сто лет в счастье и согласии прожить. И кто бы мог подумать!..
Жаков внимательно посмотрел на товарища.
– Никак не забудешь?
– Да разве забудешь такое! – сказал Бортник, и глаза его стали влажными.
Чтобы как-то убить время, они решили переброситься в картишки. Жаков вырос среди самарской беспризорной шпаны и потому толк в картах знал. Его ни в «дурака» никто в корпусе не мог обыграть, ни в покер, ни тем более в преферанс. «Штукарь! – говорили о нем. – Играет, будто бы живет. Да его ни один шулер на свете не обыграет. В общем, без куска хлеба на гражданке не останется. Главное, чтоб по статье за азартный промысел не привлекли».
Но у Алексея и в мыслях не было, чтобы промышлять карточной игрой. Нет, он будет жить честным трудом. Вернется на родной завод, выучится, станет инженером. Потом у них с Ниной родятся детки. И будут они жить долго и счастливо. Впрочем, можно ли загадывать? Вон Жора с женою загадали – и что? Только и осталось, что страдать мужику.
Жаков любил Бортника, потому ни разу не упрекнул его за то, что тот когда-то не смог спасти своих близких. «Видно, такая была обстановка, когда человек не в силах был что-то сделать», – мысленно оправдывал он его. Конечно, сам бы Алексей никогда не оставил любимую женщину в беде. Тем более своих детей. Правда, детишек у него покуда нет – о них они с Ниной только мечтают. Ведь скоро будет десять лет, как они женаты, но пока тишина… Нина-то, как оказалось, в сорок первом на фронт беременной ушла. И никому ничего не сказала, а то бы не взяли… А тут контузия, выкидыш… Теперь бы ей полечиться, но кто отпустит?.. Но ничего, скоро ее демобилизуют, и уж тогда Алексей сам отвезет ее на курорт. На самый лучший! Пусть его героиня придет в себя после всего, что ей пришлось пережить. Ведь столько лиха хватила! Однако никогда не пожаловалась на судьбу. Так и несет в себе терпеливо все эти годы как неизлечимый хронический недуг это светлое чувство некоего ожидания.
…Как только стемнело, за ними прислали машину. Жаков думал, что их придут провожать товарищи из Центрального Комитета Трудовой партии Кореи, но этого не случилось. Тех даже не поставили в известность о предстоящей операции, боялись, что об этом узнает американская разведка – «Каунтер интеллидженс кор», или, как ее сокращенно называют, Си-Ай-Си. А это чревато…
Даже машины с охраной не было. Так распорядился руководивший операцией Козырев. Причина все та же – боязнь, что это насторожит тех, кто неусыпно наблюдает за передвижением русских. Интересно, мол, куда это они под покровом ночи рванули? Уж не задумали ли чего?..
Впрочем, присутствие русских на полуострове сейчас тревожило не только американцев. Вся Корея внимательно следила за их действиями. Вроде и рады освободителям, и рукоплескать им готовы, однако что-то все-таки не давало им свободно дышать. Вроде как подвоха какого-то ждали. Что ни говори, а чужая армия всегда непредсказуема. А вдруг возьмут эти освободители да начнут перестраивать все на свой лад? А они уже устали от всего чужого. Сорок лет под японцем жили, но разве то жизнь была? Одно сплошное рабство. Со скотиной и то лучше обращаются. А попробуй не подчиниться – тут же поставят к стенке. Многих людей замучили эти самураи и еще больше бы замучили, если бы не пришли русские. Но теперь и этих нужно бояться. Ведь неизвестно, что они замышляют. Вот говорят же, что они уже и правительство свое хотят здесь поставить. Но пока чего-то тянут. Может, ищут подходящие кандидатуры?..
Была глубокая ночь, когда они подъехали к военному аэродрому, где их уже ожидал фронтовой бомбардировщик ТБ-7, один из тех, что еще недавно в составе эскадрильи дальней авиации летали бомбить Берлин, а позже громили японские позиции на севере Китая и в Корее. Машина надежная, оснащенная пушкой и двумя пулеметами, за штурвалом которой прошедшие две военные кампании опытные летчики. Этих, как говорится, на испуг не возьмешь. Если что – будут драться до последнего.
В целях конспирации взлетали при погашенных огнях. Взлетная полоса была короткой, а так как был полный штиль, самолет пришлось поднимать на форсаже. Короткий разбег, прыжок – и вот они уже растворились в черном бархате неба, на котором крупными светлячками выступили осенние звезды. Огромное ночное небо и в нем, кажется, никакого движения. Только полет тишины…
«Интересно, что там сейчас делает Нина?» – думал Жаков. Спит или переживает за него? Обычно он сам сообщал ей о своих командировках, а тут вон как вышло… Пришлось просить старлея Пахомова, чтобы тот сделал это за него. Обещал позвонить. И с Васей Гончаруком обещал переговорить, чтобы тот не спускал глаз с Нины. Время-то вон какое серьезное. А на нее уже было одно покушение. А где одно, там может быть и второе…
…Козырев оказался человеком душевным, если не сказать простым. Это он на земле из себя начальника строил, а как только сел в самолет, тут же вытащил из большого, слегка потрепанного в казенных поездках портфеля бутылку коньяка и закуску. Так, мол, полагается – это чтобы полет был счастливым.
С собой у него был только один походный стаканчик. Тот и пошел по кругу.
– Лететь нам, братцы, часа четыре, так что кто хочет, может поспать, – сказал старшой, когда они почти в полной темноте опорожнили бутылку.
Но разве уснешь – ведь на душе такое творится… Не в чужие края летят – на родину! Странно как-то… Вроде бы недавно оттуда, а кажется, будто вечность прошла.
Заметив, что офицеры проигнорировали его предложение, Козырев достал из портфеля вторую бутылку. Дескать, коль не берет сон, давайте выпьем еще. Глядишь, и поможет…
Когда прикончили и эту бутылку, их потянуло на разговоры. Говорить было трудно – мешал гул работающих моторов. Вот они и старались перекричать его. В основном говорили о том, как они будут жить после войны. Всем хотелось в мирной профессии себя найти. Например, Козырев с удовольствием бы вернулся в школу, где он начинал когда-то свой трудовой путь, работая учителем русского языка и литературы. Он знал много стихов и постоянно их цитировал: когда к месту, когда просто так – от любви к искусству. После выпитого все были в ударе чувств. Даже чуть было петь не начали. И запели бы, если бы кто-то вдруг не выглянул в иллюминатор и не увидел слева по борту какие-то две пульсирующие точки. Взглянули вправо – та же картина…
– Американцы! – долетело вдруг до их слуха из кабины пилота, и тут же двое пулеметчиков, которые до этого сидели тихо, ничем не проявляя себя, заняли свои места.
– Вот собаки, так их перетак! – чужим голосом проговорил бывший учитель. – Что им надо?.. – он прильнул к иллюминатору и, неотрывно глядя в него, тихонько паниковал. – Но как же они нас заметили? Мы ж без огней летим… А может…
Вот это «а может» больше всего и тревожило его. Он знал, что американские самолеты стали все чаще и чаще совершать ночные полеты над территорией, занятой советскими войсками. Видимо, пытались вести разведку, а заодно и следить за передвижением наземного и воздушного транспорта русских. Что и говорить, те прославились в войну своими хитроумными стратегическими решениями, так что за ними глаз да глаз нужен. Особенно ночью, которая давно стала им верным союзником в их потайных делах. А тут самолет без огней – разве не подозрительно?..
Козырев человеком был необстрелянным – испугался. Впрочем, и бывалые встревожились. Дескать, не хватало еще, чтобы их сбили! Ладно бы на войне – а то в мирное время. Что люди будут говорить на их похоронах? Досадная оплошность союзников? Так бесславно и уйдут в землю. Уж лучше бы тогда на войне убили – не так было бы обидно…
Истребители, заняв место по обе стороны «тэбэшки», будто бы и не собирались улетать. А чего им было бояться? Русские шли без прикрытия, так что, по сути, большой угрозы для них не представляли. А вот сами были ничем не защищены. Это понимали и те, кто находился внутри бомбардировщика. В любую минуту их могли сбить, а у них и парашютов-то нет.
– Но ведь это не их территория! – не выдержал вдруг Бортник. – Есть же, в конце концов, соответствующие договоренности с американской администрацией.
Козырев усмехнулся.
– Договоренности!.. А когда их кто соблюдал? Ты думаешь, мы не пасемся на чужих территориях?.. А тут еще все так зыбко… Корея-то вроде пока одна – так что кто им запретит?
– Тогда их хотя бы пугануть стоит! Ведь кого кусать вздумали? Победителей! – Бортник после выпитого был в ударе, и его тянуло на подвиги.
– Стрелять нам никак нельзя… – все так же неотрывно глядя в иллюминатор, как-то подавленно проговорил Козырев. – Мы сейчас должны думать лишь об одном – об операции. Нам доверили… На нас надеются… – он умолк.
Бортник угрюмо сопел. Он уже и сам понял, что спорол горячку. Но, может, хотя бы сообщить на землю о прецеденте?
– Товарищ Козырев! – обратился он к старшому. – Может, стоит подмогу вызвать?
Тот покачал головой.
– И этого нельзя делать. Опять же подозрение вызовем. Так что надо терпеть.
Однако летчики были настроены по-другому. Они велели всем, кто находился в машине, надеть кислородные маски и, чтобы уйти от американцев, попытались поднять самолет на запредельную высоту. Однако истребители не отставали. Тогда пилоты принялись маневрировать, то и дело меняя высоту и направление полета. Но и это не помогло…
Глава третья
1
В отличие от товарища, Жаков наблюдал картину молча. Вот ведь как… Он-то думал, путешествие на родину станет для них легкой прогулкой, а оно вон как вышло! Впрочем, ему было не привыкать. Всю войну он только и делал, что рисковал собой. Как началось все под Сталинградом, так и не отпускало до конца. Их корпус постоянно бросали в прорыв – вот и доставалось. Не успевали людей хоронить.
Алексея тоже однажды только чудо спасло от смерти. Это случилось в январе сорок пятого в Курляндии, где тогда шли ожесточенные бои. Немец стоял насмерть. Раненый зверь он и есть раненый зверь. Ему ничего не остается, как зубами цепляться за жизнь.
Жаков, не любивший отсиживаться в тылу, и в этот раз не вылезал с передовой. То в атаку с пехотинцами сходит, то оборону с танкистами организует, а то и из пушки возьмется палить, выйдя на позиции какого-нибудь артдивизиона. Он ведь казак вольный – где пристанет, там и воюет. Оттого и наград была полная грудь. Это Жора Бортник был человеком опасливым. Он и Жакову говорил, чтобы тот не лез на рожон. Дескать, не наша то забота, наша – лазутчиков ловить да с агентурой работать. Но разве Алексей слушал его! Я, говорит, заговоренный, меня пуля не берет…
Но на этот раз ему не повезло. Знал бы, что так случится, может, и поостерегся бы, хотя вряд ли. Надо было знать его характер. Тогда в одной из танковых рот убило командира орудия – вот Жаков и решил его заменить. В ходе боя его танк оторвался от других машин и был окружен немцами. Ночью Алексей передал по рации: «Я один. Машина застряла. Веду бой». На вторые сутки в роту вернулся раненый радист и рассказал, как сражался экипаж танка. Их было четверо: Жаков, механик-водитель танка, помощник механика-водителя и радист. В течение суток экипаж дрался с противником в глубине его обороны. Танк утюжил окопы неприятеля, давил тяжелыми гусеницами дзоты, пушки, минометы, автомашины. Преодолев первую и вторую линии траншей, машина попала под перекрестный огонь. Справа вели обстрел вражеские орудия, с фронта двигались неприятельские танки. Поставив свою машину в укрытие, экипаж поджег два немецких танка и бронетранспортер, а затем точными выстрелами разрушил два дзота. Но тут и ему досталось. Немецкий бронебойный снаряд прошил боковую броню и вывел танк из строя. В живых тогда остались двое – Жаков и радист. Его-то, этого радиста, и послал Алексей за помощью, потому как сам был тяжело ранен и не мог выбраться из машины.
Потом за ним пришли. Оставляя на снегу длинную кровавую полосу, его под покровом ночи поволокли к нашим позициям. Потом он попал к хирургу на стол. Глянув на его синюшное лицо, пощупав-потрогав и заглянув в его остекленевшие глаза, тот посчитал, что он уже мертв, и приказал отнести в сарай, приспособленный под мертвецкую. Так и пролежал Алексей всю ночь на морозе, а утром, когда команда санитаров пришла в сарай, чтобы похоронить убитых, кто-то из них услышал негромкий стон. Глянули, а там среди трупов живой офицер шевелится. Доложили хирургу, тот: на стол его! Так и спасли человека. Однако после этого у Жакова стала барахлить почка. Чуть непогода или простуда какая – тут же хватается за бок. Так и мучился до сих пор…
– Я же тебе говорил… говорил, чтобы ты себя берег. Нет ведь, не послушал меня! – выговаривал ему потом Бортник. – Хотя, – махнул он рукой, – горбатого только могила исправит…
Рейды в немецкий тыл тоже, казалось, были не его делом, но разве его можно было удержать! Только услышит, что где-то формируют очередной спецотряд, – он тут как тут. Дескать, пошлите меня – не пожалеете. А начальству что? Коль не дорожишь собственной жизнью, иди. Он и шел. А что ему? Он ведь круглый сирота – так что некому будет плакать. Разве что Нине сердце разорвет. Но она должна была понять его… Ведь он за нее мстил немцу, за все причиненные ей душевные и физические раны, в конце концов, за ту маленькую загубленную в ее утробе душу, которая по его, немца, вине никогда – никогда! – не увидит свет.
Впервые он попал к немцам в тыл, когда его корпус вел наступательные бои на харьковском направлении. Тогда отряд особого назначения СМЕРШ, которым командовал Жаков, только чудом уцелел. Их было двенадцать человек, большинство из которых – необстрелянные пацаны. Их наспех научили стрелять из винтовки, так что основную науку командир преподал им в пути. И это стало для них лучшим университетом. Одно дело – на мирном полигоне показать ту же взрывчатку в действии, другое – подорвать полицейский участок или хранилище с горючим на немецком аэродроме. Да и стрелять приходилось по живым мишеням, а не по фанерным. Но, самое главное, парни научились ненавидеть врага. «Есть люди, а есть нелюди, – говорил им Жаков. – В людей стрелять нельзя – это грех, можно только в нелюдей. Этих надо убивать беспощадно. Иначе они убьют ваших жен и матерей. За этими нелюдями мы и охотимся».
Вроде незатейливая психология, но без нее никак. Ведь убить человека, пусть даже если он враг, непросто. Психика потом расстраивается настолько, что впору на стену лезть. Алексей на себе это испытал, поэтому понимал новичков. Вот и надо было вбить в их голову мысль, что они не людей убивают, а извергов. Потихоньку те освоились и их чувства притупились. Страшно, конечно, когда у человека теряется чувство жалости к себе подобным, но что было делать? Если не ты врага, то он тебя…
Правда, у немца уже не было той прыти, как в начале войны. Это он тогда пер, словно тот бешеный слон, сметая все на своем пути. И то была поистине психологическая драма. Бойцы, которые в свое время восприняли доктрину о войне на чужой территории, о войне малой кровью как должное, теперь не могли ничего понять. Как же так? Мы же «непобедимая и легендарная», отчего же нас так бьют? Вот и командиры, на которых они еще недавно молились, бегут вместе с ними, рядовыми, да так, что только пятки сверкают. Да и те, что в Кремле, притухли. Ну а что так вдруг? Или слабо что-то придумать?.. И-их! Болтуны вы, болтуны…
Но теперь время другое. После поражения под Сталинградом, после успешного наступления советских войск на Северном Кавказе, на Верхнем Дону, под Ленинградом, на курском и харьковском направлениях и в Донбассе немец явно сдал. Той спеси, которую он показывал вначале, уже не было, но на смену ей пришла отчаянная ярость. Вот он теперь и цеплялся за каждую пядь земли, норовя подороже продать свою жизнь.
В ту пору в тыл противника забрасывались многие десятки, а то и сотни диверсионных групп. Кто-то шел с конкретными заданиями, кто-то действовал по обстановке. Но задача была одна – вызвать у немцев панику, деморализовать их, заставить их пугаться собственной тени. Это была большая психологическая война, в которой участвовали кроме партизан созданные контрразведкой многочисленные отряды особого назначения. Им здорово доставалось. Потому из каждых десяти посланных в тыл противника разведывательно-диверсионных групп добрая половина не возвращалась назад. И это считалось вполне нормальным. Жаков помнит, что говорил им на совещании прибывший в ставку командующего фронтом большой начальник из Главного разведывательного управления. Дескать, даже если одна группа из ста уцелеет и выполнит задание, уже будет хорошо. Так что, мол, продолжайте в том же духе. «А люди? Как быть с людьми?» – спросили московского гостя. Тот пожал плечами. Война, говорит, все спишет…
Зная об этой политике, Жаков старался лишний раз не рисковать людьми. Прытких и отчаянных останавливал, осторожных поощрял добрым словом и даже ставил их в пример. «Самая главная наша задача – это остаться живыми, – постоянно говорил он бойцам, уходящим вместе с ним на задание. – Понимаете? Живыми! Жизнь человеческая бесценна, и ее нельзя сопоставлять с лишней взорванной немецкой цистерной с горючим». Иных бойцов это удивляло. Как же, мол, так, их ведь учили совсем другому – что жизнь ничто по сравнению с долгом. А в пример ставили того же Александра Матросова, Зою Космодемьянскую, летчика Гастелло – тех, кто был на слуху в армии. Жаков и сам восхищался героизмом этих людей, однако понимал, что для разведчика важна не столько отвага, сколько умение шевелить мозгами.
«С Гастелло, – говорил он своим бойцам, – все ясно: у него другого выхода не было, кроме как направить свой горящий самолет в колонну немецких бронемашин. А вот насчет Матросова я бы поспорил. Зачем было рисковать жизнью? Хороший командир должен был найти другое решение. Не было, говорите, других вариантов? Нет, братцы, в жизни всегда найдется правильный выход, надо только башкой думать. Грош цена такой победе, которая достигнута не за счет умения, а за счет бесчисленных человеческих жертв. Вы посмотрите, как немцы воюют… Они не прут на рожон, да и геройство особо не выказывают. Они головой воюют, ищут варианты, тщательно все выверяют… Как будто в шахматы играют. Вот и нам надо так… А что касается Зои Космодемьянской, то она настоящая героиня, только это геройство было излишним. Коль шли на задание, надо было к нему хорошенько подготовиться. Ведь для того, чтобы сжечь вражескую конюшню, тоже голова на плечах нужна».
По сути, Жаков говорил крамольные вещи, отчего так испуганно и смотрели на него бойцы. В общем, рисковал – народ-то разный… У него в корпусе тоже была своя обширная агентура. Чуть что – сразу к нему бегут.
Бортник не раз говорил ему, чтобы он поостерегся откровенничать с бойцами. Дескать, сам знаешь, что за это бывает. Ляпнешь что-то лишнее – вот тебе и трибунал. А там не посмотрят, что ты контрразведчик и что за твоими плечами славный боевой путь.
Конечно же Жаков все понимал, но продолжал действовать в том же духе. Он вообще меньше думал о себе, чем о людях. Достаточно вспомнить хотя бы то, как в августе сорок пятого он в нарушение всех инструкций и приказов позволил двум подозрительным дамочкам сесть в набитый красноармейцами вагон.
Это случилось на подъезде к Харбину, куда его, прошедшего с боями вместе с механизированным корпусом до маньчжурского города Гирина, срочно командировали для выполнения ответственного задания. Машины под рукой не нашлось, поэтому до места пришлось добираться с какой-то воинской частью из второго эшелона, которая, перейдя в районе приморской станции Краскино границу с Маньчжурией и погрузившись в эшелоны, отправилась по следам недавних боев.
Откуда тогда вынырнули эти две гражданочки, неизвестно, только они очень спешили, пытаясь догнать сбавивший на подъеме скорость армейский эшелон. Одна из них была пожилой женщиной, другая – миловидная молодая девица, видимо, ее компаньонка или родственница. Удивляло то, что обе были в цивильных, хотя и не новых, платьях и шляпках из нэпманских времен на голове. И это в стране, где все вокруг было сиро и убого, где на сотни верст не встретишь ни одного европейского лица. «Неужто русские? – встрепенулись бойцы. – Но откуда они здесь? Не иначе эмигрантская сволочь…» Ну а те просят их взять с собой. Машут руками… Бегут и машут.
– Эй!.. Эй! Возьмите нас, возьмите…
Но в ответ – тишина. Бойцы сгрудились возле приоткрытых дверей теплушек и молча взирали на бедных женщин. А как иначе? Попробуй возьми их – потом греха не оберешься. А тут вдруг этот командированный особист выпрыгивает из вагона и бежит по заросшей желтыми саранками и голубыми колокольчиками насыпи. Схватив женщин за руки, потащил наверх.
– А ну-ка, братцы, помогите! – скомандовал он бойцам. Те нехотя втащили женщин в вагон.
