скачать книгу бесплатно
– Не могу! – сказал он проникновенно. – Ну, веришь – не могу! Ты же военный человек, Федор, должен понимать: существуют вещи, о которых не то что жене или отцу с матерью – самому себе вслух рассказывать запрещено!
– Запрещено или стыдно? – как бы между делом уточнил Федор Филиппович.
Бычья шея генерала Корнева налилась темной кровью.
– Федор, ты меня знаешь, – веско, чуть ли не с угрозой, сказал он. – Я двадцать пять лет служу, и служу, заметь, не за ордена и не за чечевичную похлебку! Мне стыдиться нечего! Я за четверть века ни разу чужую задницу вместо своей не подставил!
– Как же ты жив-то до сих пор? – с самым невинным видом изумился Потапчук.
Полковник Вдовиченко в кресле за накрытым для чаепития столом окончательно заскучал и начал, прихлебывая из чашки чуть теплый чай, с отсутствующим видом перелистывать какую-то историю болезни. Он не любил, когда при нем выясняли отношения генералы: в подобных случаях все шишки, как правило, достаются младшему по званию, которому не посчастливилось стать свидетелем этого боя быков. Лучше всего сейчас было бы уйти, но полковник не мог этого сделать: во-первых, это был его собственный кабинет, где, между прочим, тоже хранилось немало секретных, не предназначенных для постороннего глаза бумаг, а во-вторых, его, дисциплинированного офицера, отсюда пока никто не отпускал.
Генерал Корнев некоторое время молчал, шумно дыша носом, из чего следовало, что он по достоинству оценил шутку своего коллеги. Из этого следовало также, что в данной шутке содержалась изрядная доля правды. Иван Яковлевич очень хотел выглядеть прямым, бесхитростным служакой, и сплошь и рядом это ему удавалось. Однако бесхитростный контрразведчик – это катахреза, то есть совмещение несовместимых понятий, и оба генерала прекрасно об этом знали.
– Ну ладно, – проворчал, наконец, генерал Корнев. – Не хочешь – не надо. Подумаешь, цаца! В конце концов, это была твоя идея. Это еще разобраться надо, кого и зачем ты, Федор Филиппович, мне подсовываешь.
В кабинете наступила тишина, нарушаемая только шелестом страниц, которые нервно листал полковник Вдовиченко, да чирканьем спички о коробок – генерал Корнев, человек консервативный, не признавал зажигалок и в данный момент как раз пытался добыть огонь, чтобы зажечь очередную папиросу.
Генерал Потапчук молчал. Прошло секунд тридцать, прежде чем полковник Вдовиченко осознал, что это неспроста. Он поднял голову и увидел, что оба генерала с одинаковым выражением лиц – вернее, безо всякого выражения, – смотрят прямо на него. Полковник все понял.
– Прошу прощения, – сказал он, поддергивая рукав белого халата и глядя на часы, – у меня начинается обход. Если вы позволите…
– Конечно, – с доброжелательной улыбкой произнес генерал Потапчук.
– Свободен, полковник, – поддержал его генерал Корнев. – Ты не беспокойся, мы тебя подождем. Заодно и присмотрим, чтоб тут никто ничего…
– Собственно, это необязательно, – вставая и беря под мышку историю болезни, которую до этого перелистывал, неубедительно возразил полковник. – У меня секретов нет…
– Конечно, – повторил Федор Филиппович.
– Бабушке своей расскажи, – добавил прямодушный Иван Яковлевич. – Какие могут быть секреты после того, как Франкенштейн и Железная Маска от тебя выписались?
– Разрешите идти? – деревянным голосом осведомился полковник Вдовиченко.
– Свободен, – повторил генерал Корнев.
– Конечно, – повторил генерал Потапчук, который, казалось, временно забыл все остальные слова великого и могучего русского языка.
Выдворенный из собственного кабинета полковник медицинской службы Вдовиченко покинул помещение, унося под мышкой историю болезни какого-то не известного широкой общественности спасителя мира.
– Ну, – сказал генерал Потапчук, когда за ним закрылась дверь, – и в чем ты, Ваня, намерен разобраться?
Иван Яковлевич посмотрел вниз, где дюжий санитар в камуфляжных брюках и высоких армейских башмаках катал по цементной дорожке инвалидное кресло с обряженным в больничную пижаму человеком, и повернулся к окну спиной.
– Не то чтобы разобраться – сказал он, – а понять все-таки хотелось бы. Я же вижу, ты над этим своим человечком трясешься, как мамаша над долгожданным первенцем. И при этом пытаешься сбагрить его мне, толком даже не зная, как его станут использовать. Пойми, Федя, работа у меня такая – во всем сомневаться. Вот я и сомневаюсь: а нет ли тут подвоха?
Федор Филиппович помолчал, обдумывая ответ. Генерал Корнев его не торопил: он видел, что старый приятель не отмалчивается, а именно обдумывает формулировку. Кроме того, он был кровно заинтересован в предложении Потапчука и боялся неосторожным словом спугнуть удачу.
– Подвоха тут никакого, – сказал, наконец, генерал Федор Филиппович. – Просто, как ты верно подметил, я им очень дорожу, а обстоятельства таковы, что ему необходимо на некоторое время исчезнуть. Понимаешь, у меня провалилась операция. Причем провалилась как-то очень странно. Ей-богу, Иван, тут какой-то мистикой отдает. Об этом деле знали только я и он, больше никто. А кончилось все так, словно наш объект получил информацию из первых рук. У него, – генерал кивнул в сторону окна, – стопроцентное алиби, поскольку выжил он только чудом.
– Значит, это ты настучал, – с тяжеловесным генеральским юмором констатировал Иван Яковлевич.
– Так точно, – не оценив шутки, мрачно констатировал Потапчук. – Но я не стучал. Следовательно, мы имеем дело либо с чудом, либо с отлаженной системой шпионажа – прямо у меня под боком, в моем кабинете на Лубянке, у меня дома, где угодно. Ты не поверишь, Иван, но я даже заменил все пуговицы на своем костюме – спорол, раскусил каждую плоскогубцами, купил в магазине новые и сам, своими руками, пришил…
– Зря мы полковника отпустили, – задумчиво произнес куда-то в пространство генерал Корнев. – Я ведь даже не знаю, есть ли у него тут отделение для психических… Эк тебя, Федя, припекло!
– Припекло, – честно признался Потапчук.
– А этот парень, – тоже кивнув в сторону окна, продолжил за него Корнев, – слишком много знает… Послушай, Федор, а тебе не приходило в голову… э… гм… Ну, словом, что его лучше было бы… того?..
– Это не обсуждается, – сухо произнес Федор Филиппович.
– Ну и правильно, – с каким-то облегчением похвалил его Корнев. – Так и надо. Как в том кино: я, говорит, не за белых и не за красных, а, как во дворе, – за своих. Ну и молодец. Хуже нет, чем своих ребят сливать, уж мы-то с тобой знаем… Ну, тогда ладно. Будем считать, что все ясно. Да ты не волнуйся, у меня он будет, как у Христа за пазухой! Работа тихая, кабинетная, хотя и ответственная, секретность – э, брат!.. Ты такой секретности, поверь, даже и не нюхал. Так что, когда он в должность вступит, можешь считать его без вести пропавшим. До тех пор, конечно, пока назад не попросишь. Тогда, клянусь, получишь своего любимчика в целости и сохранности. По первому требованию.
– А чем все-таки он будет у тебя заниматься? – спросил Федор Филиппович, не до конца убежденный в искренности собеседника. – Или это секрет?
– Секрет, – с сокрушенным видом кивнул генерал Корнев. – Секрет на сто лет. Но тебе, Федя, я скажу. Не все, конечно, а только то, что можно. Он будет… как бы это выразиться?.. смотрителем библиотечного фонда.
Сделав это неожиданное заявление, Иван Яковлевич окутался густым облаком табачного дыма и из его глубины стал заинтересованно наблюдать за тем, как его коллега борется с остолбенением.
– Прости, – одержав в этой борьбе частичную победу, осторожно произнес Федор Филиппович, – но у него, мягко говоря, немного другая специальность. Библиотекарь из него… Не знаю. Я даже как-то сравнение не подберу…
– Понимаю, – выпуская на волю еще одно дымное облако, утвердительно склонил голову Корнев. – Даже отсюда видно, что окончил он вовсе не библиотечный институт. Но это, брат, такая библиотека…
– Какая? – спросил генерал Потапчук, видя, что продолжения не будет.
– А такая, Феденька, – сказал Иван Яковлевич, – что, если я тебе про нее хоть что-то расскажу, мне придется сначала пришить тебя, а потом застрелиться самому, пока другие мне не помогли. Не слишком ли высокая плата за две минуты дружеской откровенности?
В мозгу генерала Потапчука вспыхнула красная лампа и зазвенел сигнал тревоги. Похоже было на то, что Глеб с его помощью угодил из огня да в полымя. Однако пути к отступлению уже были отрезаны, да и другого варианта пока не просматривалось. Поэтому он понимающе ухмыльнулся и, делая вид, что не заметил допущенной Иваном Яковлевичем оговорки, веско произнес:
– Ну, в таком случае, это именно тот человек, который тебе нужен. Можешь на него положиться, он не подведет.
– Значит, по рукам. – Корнев ввинтил окурок в пепельницу, тяжело опустился в кресло у стола и пригубил остывший чай. – Ну и дрянь! Что это, ей-богу – нарочно?
– Недостаток финансирования, – лениво предположил Федор Филиппович.
– У кого – у них?! – Иван Яковлевич возмущенно фыркнул и сердито оттолкнул от себя чашку. – Просто этот Вдовиченко – жлоб. За копейку удавится, одно слово – хохол… Могу поспорить, для себя он такой чаек держит – закачаешься, язык проглотишь! А это дерьмо – для гостей, чтоб долго не засиживались…
– Ну и правильно, – сказал Потапчук. – На всех не напасешься. Вот что, Иван Яковлевич. Пока я не забыл…
Он полез во внутренний карман пиджака, вынул оттуда футляр из мягкой тисненой кожи и протянул его Корневу. Иван Яковлевич заглянул внутрь и удивленно поднял брови. В футляре лежали обыкновенные солнцезащитные очки – обыкновенные, по крайней мере, с виду.
– Это что? – подозрительно спросил он, так и этак вертя очки перед глазами в поисках скрытой внутри оправы шпионской аппаратуры.
– Это очки, – ответил Потапчук. – Самые обыкновенные, из магазина. Если не веришь, можешь просветить их рентгеном. Или просто выбросить и купить взамен другие, по своему выбору.
Иван Яковлевич взвесил очки на ладони. Они весили ровно столько, сколько должны весить обычные солнцезащитные очки, и ни граммом больше, а тончайшая металлическая оправа, судя по всему, не скрывала в себе никаких сюрпризов.
– Верю, – сказал генерал Корнев. – Очки как очки. Ну, и что я должен с ними делать?
– Передай ему. У него повышенная чувствительность к дневному свету, ему без них тяжело. Это может подтвердить любой окулист.
– Да ладно тебе, – благодушно проворчал Иван Яковлевич, убирая очки в футляр, а футляр – во внутренний карман пиджака. – Что ты заладил – проверь, убедись, любой подтвердит?.. Ей-богу, как подозреваемый на допросе. Передам, конечно! А на словах?
– А на словах ничего не надо. Вообще, лучше сделай вид, что ты меня не знаешь. Не надо этих разговоров.
Он снова выглянул в окно, но по цементной дорожке вокруг фонтана катали уже другого больного – крупного мужчину в байковом госпитальном халате и с марлевым шаром вместо головы. Пользуясь тем, что сидящий за столом Корнев не видит его лица, Федор Филиппович пару раз досадливо дернул щекой, покусал нижнюю губу, а затем, придав лицу приличествующее случаю рассеянно-безмятежное выражение, вернулся к столу.
Иван Яковлевич продул и закурил новую папиросу, после чего генералы еще около четверти часа болтали о пустяках, дожидаясь, как и обещали, возвращения полковника Вдовиченко.
Глава 6
Новенький «уазик», выглядевший довольно потешно благодаря литым титановым дискам колес и густо, как в джипе «нового русского», затонированным окнам, свернул с центральной улицы небольшого подмосковного городка, прокатился, подскакивая на выбоинах в асфальте, по обсаженному липами тенистому бульвару, свернул еще раз и оказался на привокзальной улице, тянувшейся вдоль железнодорожных путей. Справа, за маневровой веткой, по которой сейчас медленно проползал замызганный тепловоз с десятком порожних вагонов, виднелось недавно отремонтированное и еще не успевшее облупиться бело-голубое приземистое здание вокзала и привокзальная площадь с коммерческими палатками, торгующими всякой всячиной, хронически неработающим фонтаном, в цементной чаше которого стояла зеленовато-желтая гниющая вода, и прочими провинциальными прелестями, вплоть до пасущейся на газоне грязно-белой козы с обманчиво невинной мордой продувной бестии.
Слева промелькнуло серое, массивное здание типографии, потом закрытое кафе с треснувшей по диагонали, загороженной изнутри фанерными щитами пыльной витриной. Если верить надписи на фасаде, составленной из укрепленных на ржавых железных кронштейнах объемных букв, кафе называлось «ВОРОГ»; скользнув по нему рассеянным взглядом, Глеб подумал, что никогда не встречал предприятия общественного питания с более странным названием, а потом сообразил, что данный мрачноватый архаизм образовался путем выпадения всего трех литер из вполне обыкновенной надписи «В ДОРОГУ». В узких щелях между стенами кафе и заборами, которыми были обнесены справа – типография, а слева – какой-то одноэтажный домик казенного вида, громоздились горы слежавшегося, занесенного пылью и опавшей прошлогодней листвой, уже успевшего прорасти сорняками мусора.
За домиком, в котором, как тут же выяснилось, размещался местный архив, показалось здание клуба – массивное, трехэтажное, когда-то, несомненно, шикарное, суперсовременное, с фасадом из сплошного стекла – тоже пыльного, закопченного. Над входом нависал, опираясь на многочисленные квадратные колонны, широкий бетонный козырек, снизу, с изнанки, усеянный рядами круглых ламп – деталь, некогда, без сомнения, представлявшаяся последним словом современного архитектурного дизайна. Именовалось это сооружение Дворцом культуры железнодорожников, о чем всех, кто этого до сих пор не знал, информировала соответствующая вывеска.
Напротив этого здания Иван Яковлевич остановил машину.
– Приехали, – без особой необходимости сообщил он, затягивая ручной тормоз.
Глеб повернул голову и прочел вывеску.
– Что такое «культура железнодорожников»? – спросил он. – Здесь что, выращивают машинистов тепловозов и сцепщиков?
– А также проводников вагонов дальнего следования, – в тон ему добавил Иван Яковлевич и, хохотнув, осторожно хлопнул Глеба по плечу мясистой короткопалой ладонью. – Молодец, сынок, чувства юмора не теряешь. Значит, сработаемся!
Сиверов промолчал, хотя испытывал по этому поводу серьезные сомнения. Он по-прежнему ничего не понимал, хотя в последнее время кое-что начало, наконец, проясняться.
На улице вовсю светило солнце, стоял яркий июньский полдень, и прежде, чем выйти из затемненного тонированными стеклами салона на слепящий дневной свет, Глеб вынул из мягкого кожаного футляра темные очки и привычно нацепил их на нос.
Очки еще в госпитале передал ему Иван Яковлевич. Передал без каких бы то ни было комментариев – просто протянул футляр, сказавши: «Это тебе». Между тем, выслушать хоть какой-то комментарий по этому поводу Глеб не отказался бы, поскольку это были его собственные запасные очки, хранившиеся дома, в выдвижном ящике книжного шкафа. Их ему подарила в прошлом году Ирина. Это были те самые очки, а не их копия: Глеб убедился в этом, обнаружив на левой дужке знакомую царапинку.
Вряд ли Иван Яковлевич был знаком с Ириной Быстрицкой; скорее уж с генералом Потапчуком. Это означало, что Федор Филиппович помнит о Глебе, знает, где он находится и что с ним случилось, не переменил своего к нему отношения, но в силу каких-то известных только ему причин пока не считает возможным войти в личный контакт. Памятуя о происшествии у Белорусского вокзала, Глеб мог предположить, что это были за причины.
Еще это, по всей видимости, означало, что Федор Филиппович встречался с Ириной и, надо полагать, постарался как-то ее успокоить по поводу затянувшегося отсутствия мужа. Впрочем, с таким же успехом появление на сцене знакомых очков в комплекте с незнакомым лысым колобком по имени Иван Яковлевич могло означать и что-нибудь другое, не столь утешительное и столь же вероятное. «Поживем – увидим», – решил Глеб и, поправив на переносице очки, вышел из машины.
Вопреки ожиданиям, Иван Яковлевич повел его не к парадному входу, а куда-то вправо, вдоль загороженного серыми колоннами фасада, за угол, где в глубине, отступив от улицы метров на десять, высился трехметровый кирпичный забор. Над ним виднелась какая-то побитая ржавчиной железная крыша, а дальше торчала, вонзаясь в небо сужающимся кверху закопченным пальцем, кирпичная труба котельной. Несмотря на теплую и даже жаркую погоду, из трубы ленивыми толчками выбивался жидковатый черный дымок. На глазах у Глеба дым повалил гуще. Потом глухие железные ворота в заборе вдруг распахнулись, издав царапающий нервы протяжный ржавый скрип, и оттуда, клокоча движком, выкатился пыльный грузовик. Лязгая разболтанными бортами и воняя выхлопными газами, он медленно прополз мимо, притормозил у выезда на улицу, перевалился через образовавшуюся в этом месте выбоину, повернул направо, с ревом газанул и скрылся за углом. Когда Глеб снова посмотрел на ворота, те уже были закрыты; из трубы котельной, постепенно редея, все так же валил черный дым.
