скачать книгу бесплатно
Захлопнув холодильник, он поискал прайс-лист, не нашел и равнодушно пожал плечами: ну, обдираловка, ну и что? Слава богу, отдыхать он здесь будет не за свой счет, да и об отдыхе думать рановато: сперва надо сделать работу, к которой пока неизвестно, с какой стороны подступиться.
Докурив сигарету, Глеб разобрал багаж. Новенькие чемоданы соблазнительно пахли кожгалантереей; каждый из них обошелся генералу Потапчуку в кругленькую сумму, но дело было такого свойства, что, получив на руки счет, Федор Филиппович только крякнул, не возразив ни слова.
Разложив и развесив вещи по шкафам и тумбочкам, Глеб некоторое время обозревал стопки новеньких, упакованных в целлофан рубашек на верхней полке и выстроившиеся в ряд пять пар модельных туфель на нижней. Между туфлями и рубашками висели на плечиках четыре костюма – тоже новеньких, с иголочки. Честно говоря, Сиверов не понимал, на что ему сдалась такая пропасть одежды. Впрочем, у богатых свои причуды; хорошо было уже то, что Федор Филиппович не настаивал на повседневной носке всего этого роскошного гардероба.
Вдоволь налюбовавшись тряпками, Сиверов отправился принимать душ и бриться. Затем наступил черед одевания; покончив с этим трудоемким процессом, Слепой остановился перед зеркалом и проверил, хорошо ли видна в вырезе расстегнутой до середины груди черной рубашки увесистая золотая цепь, что обвивала его шею. Цепь была видна даже слишком хорошо; у Глеба возникло острое искушение снять проклятую побрякушку и бросить обратно в чемодан, а еще лучше – спустить в унитаз, чтоб не досталась горничной или коридорному. Однако он сдержался и даже пошел дальше, один за другим нацепив на пальцы четыре тяжелых золотых перстня. «Не порвать бы кому-нибудь физиономию этими штуками», – подумал он, разглядывая свой кулак, сверкающий золотым блеском. Ему подумалось, не перегибает ли он палку, выряжаясь форменным клоуном, но в рамках разработанного плана ему надлежало быть именно таким – богатым, наглым, вызывающе пестрым и при этом – ха-ха! – безукоризненно чистым в глазах родного российского закона.
Он защелкнул на запястье браслет тяжелых золотых часов, бросил взгляд на циферблат и подошел к окну. За огромным, во всю стену, идеально чистым стеклом тлела, медленно погружаясь в темное море, полоска заката, похожая на зарево догорающего лесного пожара. В черной, как битум, воде дрожали яркие звезды электрических огней. На полыхавшей электрическим светом набережной ворочалась толпа гуляющих, относительно редкая по случаю близкого окончания сезона. Глеб немного понаблюдал за тем, как в черноте южной ночи вращается, сияя разноцветными фонарями, чертово колесо, а потом перевел взгляд правее – туда, где в лабиринте темных улиц прильнул к каменному боку горы ветхий, утонувший в заброшенном саду домишко Стаканыча.
Стаканыч подвернулся ему под руку очень кстати – Глеб как раз бродил по городу, присматривая подходящую нору, где можно было устроить камеру хранения. Упомянув о старом фильме с Аленом Делоном в главной роли, Федор Филиппович, сам того не подозревая, подал ему отличную идею. Впрочем, когда речь шла о генерале Потапчуке, было очень трудно с уверенностью судить, о чем он подозревал, а о чем даже не догадывался, – генерал относился к той разновидности по-настоящему умных людей, которые умеют мастерски скрывать свой интеллект за простоватой внешностью и несовершенными манерами. Впоследствии выяснится, что все это генерал продумал с самого начала, сидя в тиши своего кабинета за плотно задернутыми портьерами, и что Зорро он упомянул в разговоре с Глебом неспроста, а с дальним прицелом…
Глеб не знал, спит ли сейчас Федор Филиппович, зато насчет Стаканыча можно было не сомневаться: двести граммов дешевого местного коньяка в сочетании с лошадиной дозой снотворного, подмешанного в стакан постояльцем, свалили старика с ног так же верно, как если бы Сиверов ударил его кулаком в подбородок. Старик начал храпеть, даже не успев допить до конца, и Глебу пришлось самым тщательным образом вымыть и протереть стакан, из которого он пил. Затем настал черед багажа; Слепой потратил полчаса, отыскивая во дворе подходящий тайник, зато теперь о содержимом сумки можно было не беспокоиться. Сама сумка осталась на отведенной Глебу раскладушке; если Стаканыч проснется до возвращения постояльца, он, конечно, сунет в нее свой любопытный нос, но не найдет ничего, кроме двух смен белья, нескольких пар носков да карманного детектива в пестрой обложке.
Вспомнив о багаже, Глеб вернулся к кровати, порылся в чемодане и извлек из-под фальшивого дна пухлый конверт, набитый деньгами. Физиономия у коридорного была наглая и вороватая, и во избежание различного рода недоразумений деньги лучше хранить при себе.
Он натянул пиджак, вынул из-под стопки свежих рубашек в шкафу тяжелый черный пистолет и засунул его сзади за пояс брюк. Пистолет был газовый, и разрешение на ношение этого пугача лежало у Глеба в бумажнике, в отделении для визитных карточек.
Он снова посмотрел на часы и кивнул: самое время спуститься в ресторан и поужинать, а заодно и познакомиться с местной публикой – как говорится, на людей посмотреть и себя показать. Застегнув пиджак на одну пуговицу и поправив на носу очки, Глеб вышел в прихожую и снова открыл мини-бар.
В тускло освещенном пространстве холодильника заманчиво поблескивало стекло, пестрели разноцветные этикетки. Бутылки в мини-баре тоже были миниатюрные, на один хороший глоток каждая. Глеб задумчиво потер подбородок, гадая, с чего начать, и наконец выбрал бутылочку с американским ржаным виски. Сорт был дешевый, но в здешнем прейскуранте эта отрава наверняка шла по цене коллекционного французского коньяка. Глеб взял бутылку, закрыл холодильник и включил свет в ванной.
Став над раковиной, он пустил воду, вскрыл бутылку и вылил содержимое в рот. «Глотнуть, что ли? – подумал он, старательно полоща рот дешевым виски и смахивая с ресниц навернувшиеся на глаза слезы. – Такое дело, пожалуй, на трезвую голову не провернешь. Нет, к черту! Надо будет – глотну на месте и выберу что-нибудь поприличнее этой дряни».
С минуту погоняв виски во рту, Глеб наклонился и сплюнул в раковину. В ванной запахло сивухой. Сиверов перевернул бутылку, выливая на ладонь последние капли, и старательно растер их по лацканам пиджака. Бутылку он небрежно швырнул в пустое, девственно чистое мусорное ведро; через несколько минут туда же последовали еще три штуки – из-под «Джонни Уокера», из-под армянского коньяка и из-под пшеничной водки. Зияющие дыры в плотной шеренге бутылок внутри мини-бара и груда пустой стеклотары в мусорном ведре выглядели вполне убедительно, даже если не принюхиваться к постояльцу номера; для пущей достоверности Глеб опорожнил и отправил в мусорное ведро принесенную из города бутылку пива, опрыскал ванную освежителем воздуха, чтобы было непонятно, куда на самом деле отправилась вся выпивка, закрыл кран и вышел.
В прихожей он немного постоял перед зеркалом, примеряя различные выражения лица – от вяло-тупого до тупо-агрессивного, – после чего вышел в коридор, с ненужной старательностью запер за собой дверь номера и, слегка пошатываясь, направился к лифту.
Глава 4
Кондиционер негромко шуршал, высасывая из кабинета табачный дым и отдавая взамен сухой холодный воздух. Тучный человек в милицейском полковничьем мундире тяжело завозился, извлек из кармана брюк мятый носовой платок и принялся, пыхтя, вытирать покрытую крупными бисеринками пота обширную загорелую лысину. Покончив с лысиной, он занялся шеей и могучим, в тугих складках жира, кирпично-красным загривком. Затем он убрал платок обратно в карман и вместе с креслом передвинулся поближе к кондиционеру.
– Хорошо загорел, Петр Иванович, дорогой, – сказал ему сидевший за письменным столом кавказец с фигурой и внешностью давно ушедшего на покой борца-тяжеловеса. – Даже странно для человека, который день и ночь пропадает на службе.
– Что тебе странно? – огрызнулся полковник, нервным жестом суя в зубы сигарету. – Не на Колыме живем – в Сочи!
– Что говоришь, слушай?! – притворно испугался кавказец. – Про Колыму даже слышать не хочу, понимаешь?
– Еще бы, – усмехнулся Петр Иванович. У него было безбровое жабье лицо с отвисшими щеками и широким, вяло распущенным ртом. – Вам, урюкам, на Колыме тяжело – тяжелее, чем русским. Правда, нам в вашем климате тоже…
– Кушаешь хорошо, поэтому потеешь, – заметил кавказец, явно мстя собеседнику за «урюка». – И все равно странно, что ты так хорошо загорел. Смотри: если ты всегда на службе, как начальству докладываешь, значит, в форме. Если в форме – значит, фуражка на голове. Если фуражка – голова не загорает. Правильно, нет? А у тебя не лысина, а спелый гранат, честное слово!
Полковник сердито фыркнул и немного помолчал, прикуривая сигарету.
– Что тут странного? – повторил он. – Странно ему… Один раз за три месяца на дачу выбрался, в огороде покопался, вот и загорел. Мудрено ли на здешнем-то солнце? А тебе все что-то странно… Ты еще анонимку напиши и Чумакову отправь: так, мол, и так, начальник горотдела Скрябин в служебное время принимает солнечные ванны для лысины…
– Все равно странно, – не унимался кавказец, которому, похоже, нравилось от нечего делать дразнить толстяка в полковничьем мундире. – Зачем тебе огород, э? Ты что, голодный?
– Темный ты, Аршак, как волосы у тебя на заднице, – безнадежно махнул рукой начальник городской милиции. – Ничего ты не понимаешь. Это такая форма отдыха – руки заняты, голова свободна…
– Да, – согласился Аршак, – чтобы головой огород перекапывали, клянусь, ни разу не видел.
– Тьфу, – с большим чувством сказал полковник и бросил нетерпеливый взгляд на часы. – Ну, что они там телятся? Просил же узнать поскорее!
– Тебе виднее, почему твои люди не торопятся, – заметил Аршак. – Дисциплины нет, наверное, э? Совсем тебя не боятся, слушай!
Полковник гордо проигнорировал эту попытку подрыва своего авторитета. Дотянувшись до телефонного аппарата, он придвинул его к себе и стал набирать какой-то номер. В это время дверь кабинета отворилась, и на пороге появился высокий, статный, уже начавший грузнеть мужчина с располагающим загорелым лицом, белоснежной густой шевелюрой и большими, тоже белоснежными усами, почти целиком скрывавшими рот. Несмотря на седину, глаза у него были черные, как два уголька, очень живые и острые. Плавная величавость походки и жестов, а также то, как горделиво он нес свою увенчанную благородными сединами крупную голову, выдавали в нем большого начальника. Это и был начальник – мэр, самый главный человек в городе и, как не без оснований полагали присутствующие, без пяти минут губернатор Краснодарского края.
Увидев на пороге мэра, полковник поспешно положил трубку и вскочил. Сидевший за столом кавказец слегка привстал, изобразив на своей маловыразительной физиономии горячую радость от встречи с большим начальством. Правда, едва оторвав от кресла зад, он тут же плюхнулся обратно и руку мэру пожимал уже сидя, на что продолжавший торчать посреди кабинета полковник смотрел с плохо скрытым неодобрением и завистью.
– Павлу Кондратьевичу мое почтение, – нараспев проговорил Аршак. – Сколько лет, сколько зим! Почему редко заходишь, дорогой? За здоровьем следить надо, губернатор должен быть в хорошей форме!
– Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, – усмехнувшись, ответил мэр. – Дела, Аршак, дела! Курортный сезон, пропади он пропадом! Скорей бы уж зима, что ли, а то, как моя бабка говорила, лоб перекрестить некогда.
Он повернулся к начальнику милиции. Пока мэр разговаривал с Аршаком, полковник Скрябин успел насухо вытереть потную ладонь носовым платком и теперь, подобострастно улыбаясь, протянул ее Павлу Кондратьевичу. Чумаков пожал протянутую руку и сказал, даже не пытаясь скрыть звучавшие в голосе покровительственные, слегка раздраженные нотки:
– Здравствуй, Петр Иванович. Прохлаждаешься?
– Никак нет, – принимая позу, которая здорово смахивала на строевую стойку «смирно», ответил полковник. – Заехал по делу. Поступил сигнал, ждем результатов проверки.
– Какой сигнал? – нахмурился Чумаков. – Что у тебя опять не слава богу?
– Виноват, Павел Кондратьевич, – слегка наклонив лысую голову, отчего под подбородком у него образовался толстый жировой валик, похожий на старинное жабо, сказал Скрябин. – Вы сами распорядились докладывать обо всех подозрительных лицах, которые… Ну, вы помните. Я счел, что об этом лучше доложить здесь, подальше от посторонних ушей.
– Ты счел, – проворчал мэр, всем своим видом выражая недовольство. – Что-то вы все в последнее время стали чересчур самостоятельные, полюбили решения принимать. Не успеешь оглянуться, а за тебя уже все решено и телефонограмма на столе лежит: дескать, давай-ка, господин мэр, бросай свои дела и приезжай по-быстрому… Скоро повестки присылать начнешь, а, полковник?
– Виноват, – глядя ему в переносицу, негромко, но четко ответил полковник. Видно было, что виноватым он себя не считает, но спорить с начальством не собирается, а собирается, напротив, переждать начальственное раздражение, как непогоду.
– Дело тонкое, дорогой, – вступился за полковника Аршак, который наблюдал за этой сценой с деланым равнодушием. Голос его звучал спокойно и ровно, темное лицо оставалось бесстрастным, лишь в глубине темных, как спелые маслины, глаз притаилась снисходительная насмешка. – Ведь по лезвию ножа идем, слушай. Один неверный шаг…
– Хватит, – оборвал его Чумаков. – Все это правильно, конечно, только я вам так скажу: вы меня в свои темные делишки не путайте, ясно?
– В наши делишки, – нимало не смущенный этой резкой отповедью, поправил Аршак. – Наши! И потом, что в них темного? Обыкновенная политика. Неужели ты, Павел Кондратьевич, еще не привык? Ты же у нас профессиональный политик, губернатором хочешь стать. И будешь, дорогой, обязательно будешь, если… Ну, сам понимаешь.
Некоторое время мэр, он же будущий губернатор, повернув голову, внимательно смотрел на развалившегося за столом кавказца. При этом у него очень странно менялось лицо: чувствовалось, что вспыхнувший в нем начальственный гнев постепенно отступает под напором каких-то соображений, несомненно хорошо известных присутствующим и очень неприятных Павлу Кондратьевичу. Повисший в воздухе конец недоговоренной кавказцем фразы, похоже, был даже более многозначительным, чем могло показаться на первый взгляд, и мэру, как только что заметил Аршак, было понятно, что за ним скрывается.
Наконец, по значительному, умудренному многолетним опытом руководящей работы лицу Павла Кондратьевича прошло что-то вроде легкой судороги, он опустил плечи и молча отвернулся от кавказца. Казалось, он даже слегка уменьшился в размерах и стал занимать в комнате меньше места.
– Да ты садись, – меняя гнев на милость, сказал он начальнику милиции, – в ногах правды нет.
– Благодарю, – сказал тот, но остался стоять и стоял до тех пор, пока сам Павел Кондратьевич не уселся на стоявший у стены кожаный диван. Было довольно странно видеть его сидящим на диване для посетителей, в то время как одетый в полосатую спортивную куртку Аршак продолжал преспокойно восседать на хозяйском месте за письменным столом в предельно свободной и даже развязной позе.
– Докладывай, Петр Иванович, – сказал мэр, закидывая ногу на ногу, – что там у тебя стряслось.
Полковник откашлялся, зачем-то полез во внутренний карман кителя, вынул оттуда мятый листок бумаги и стал докладывать, поминутно заглядывая в шпаргалку, хотя все это он уже вполне доходчиво излагал Аршаку своими словами буквально четверть часа назад.
– Турист, – сказал он, – отдыхающий. Поселился вчера вечером в отеле «Дельфин». Взял одноместный люкс. Буквально через час после приезда спустился в ресторан, будучи уже пьяным, заказал графин водки и графин коньяка…
– Ого, – вполголоса заметил мэр.
– Так точно, – кивнул полковник. – Однако выпить заказанное не успел – принял буквально одну рюмку и поплыл. Придрался к официантке – якобы та его обсчитала, устроил громкий скандал, затеял драку, перебил бог весть сколько посуды, расколотил зеркало в вестибюле. Угрожал сотрудникам милиции оружием и кричал, что он тут всех в бараний рог согнет, начиная от официанток и кончая… гм… э…
– Мэром, – закончил за него Аршак, уже откровенно посмеиваясь.
Павел Кондратьевич заметно вздрогнул.
– Ничего смешного, – сказал он с достоинством. – Угрожать сотрудникам милиции оружием, угрожать террористическим актом против главы исполнительной власти – это тебе не шуточки. За это сажать надо, причем надолго.
– Пистолет был газовый, – тихонько, будто извиняясь, произнес начальник милиции.
– А? – не понял мэр. – Что? Газовый? Ну и что, собственно? В общественном месте да в закрытом помещении… Паника, давка… Люди могли погибнуть!
– Незаряженный, – со вздохом глубокого и искреннего огорчения добавил полковник. – Фактически пугач. И разрешение на ношение имеется…
– Так, – веско сказал мэр после продолжительной паузы, в течение которой он, судя по некоторым признакам, боролся с бешеным раздражением. – Нечего скалиться! – прикрикнул он на Аршака, который, развалившись, как перед телевизором, с нескрываемым наслаждением наблюдал за происходящим. – Как я и говорил, это ни капельки не смешно. Глупо – да, не спорю. Ну, так за время пребывания Петра Ивановича на его нынешнем посту к глупостям уже можно было привыкнуть… Ты зачем меня вызвал?! – напустился он на полковника, который от неожиданности едва не выронил свою шпаргалку. – Если я из-за каждого мелкого хулигана буду с места срываться, знаешь, что тогда будет? Я свое нынешнее кресло потеряю к чертям собачьим, не говоря уже о губернаторском! Мне же работать некогда будет!
– Простите, Петр Кондратьевич, – пролепетал полковник, – но обстоятельства… Во-первых, он из Москвы…
– Ну и что? – грубо перебил его мэр. – Москва большая. Двенадцать миллионов человек, и все, по-твоему, в курсе наших дел? Все работают на… гм… на контору, да?
– При нем обнаружена крупная сумма денег, – гнул свое полковник. – Десять тысяч долларов и еще почти тысяча в российских рублях. Прямо в кармане, в бумажнике. На шее цепь чуть ли не в два пальца толщиной, все пальцы в гайках…
– В чем? – брезгливо переспросил мэр, делая вид, что не понял.
– В перстнях, – терпеливо перевел Скрябин.
– Вот и выражайся по-русски! – прикрикнул Чумаков. – В этом кабинете уголовников нет!
Скрябин бросил быстрый вороватый взгляд на Аршака, который, низко опустив голову, выковыривал грязь из-под ногтей разогнутой канцелярской скрепкой. Аршак, как будто почувствовав его взгляд макушкой, немедленно поднял голову и улыбнулся полковнику сладкой как мед и очень неискренней восточной улыбкой.
Эта немая сцена не ускользнула от внимания мэра. Павел Кондратьевич слегка запнулся, словно зацепившись за какое-то невидимое глазу, но вполне реальное препятствие, сердито пожевал губами, огладил ладонью усы и буркнул, адресуясь к Петру Ивановичу:
– Ладно, продолжай.
– Ну, что тут особенно продолжать, – отдуваясь и снова извлекая на свет божий свой мятый, весь во влажных пятнах носовой платок, проворчал тот. – В общем, с виду – типичное мелкое хулиганство. Эти москвичи считают, что, если у них деньги из заднего прохода сыплются, им тут все дозволено, а мы для них вроде холуев… Однако, учитывая обстановку… И вообще, уж очень много он ругался да грозился. Ворье, говорит, политические интриганы. Я, говорит, вас всех насквозь вижу, я вам покажу, как Россию чернож… гм… – Он покосился на Аршака, но тот сделал вид, что не услышал, снова с головой уйдя в выковыривание из-под ногтей несуществующей грязи. – В общем, покажу, говорит, как Россию инородцам по дешевке распродавать. Короче, я решил, что будет нелишне проверить, что он за птица. В конце концов, после того, что тут было, одна несчастная проверка – это как-то… Несерьезно, в общем. Подозреваю, что за нами приглядывают, и приглядывают пристально. Вот он, может, и есть такой соглядатай…
– Хорош соглядатай! – фыркнул мэр. – В первый же вечер нажрался до белых лошадей и пошел права качать. Несерьезно это, Петр Иванович.
– Ну, на свете чего только не бывает, – возразил полковник. – В конторе тоже люди работают. Мало ли что… Не рассчитал человек силы, или, к примеру, нервный срыв у него… У них ведь работа – врагу не пожелаешь. Я бы, например, не взялся.
– Тебе бы и не предложили, – пренебрежительно сказал Чумаков, а Аршак, не поднимая головы, коротко усмехнулся – похоже, в этом вопросе он был полностью согласен с мэром. – Нервный срыв, говоришь? Ну, допустим. Только, если это так, его отсюда должны быстренько отозвать и отправить куда-нибудь на Диксон, белыми медведями командовать. В общем, повторяю, это все несерьезно. Враг, про которого известно, что он враг, никакой опасности для нас не представляет. Даже наоборот. Через него можно гнать в Москву такую дезинформацию, что они уже через месяц сами успокоятся и нас в покое оставят. А что ты там плел про какие-то результаты проверки?
– Послали запрос в Москву, – ответил полковник. – По неофициальным каналам, разумеется. Ну, мало ли… Кто такой, откуда, чем жив… Может, он вообще в федеральном розыске…
– Тоже верно, – согласился мэр. – Лишняя галочка в отчетности тебе, Скрябин, не помешает.
– А кому помешает? – осторожно съязвил слегка воспрянувший духом Скрябин. – Отчетность должна быть налицо и в полном порядке. О нас ведь не по работе, а по отчетности судят…
– Если бы о тебе судили не по отчетности, а по работе, ты бы давно на нарах парился, – заметил Чумаков. – Скажешь, нет?
– Один я, что ли? – смелея прямо на глазах, огрызнулся полковник.
– Че-го? – раздельно переспросил мэр, будто не веря своим ушам. – Вон ты как заговорил! А не хочешь ли…
– Э! – властно окликнул спорщиков Аршак, поднимая голову от своих ногтей. – Брэк! Что такое, слушай? Зачем ругаетесь? Что, дел других нет, слушай? Отчетность, подотчетность, хулиганство-шмулиганство… Хорошо, если хулиганство! Если, как ты говоришь, нервный срыв – еще лучше, слушай! С дураками и пьяницами приятно дело иметь, они все время как на ладони. Слушай, Аршак знает, что говорит.
Спорщики притихли и с одинаковым выражением хмурой покорности стали слушать кавказца.
– Одно забываете, – продолжал кавказец, – что в конторе ни дураков, ни пьяниц не держат. Правильно говоришь: после такого прокола его сразу должны отсюда забрать, пока он нам все остальное про себя не выложил. Если к вечеру он пропадет – хорошо, лучше не бывает. А если нет?
– Да куда он пропадет, – буркнул Скрябин, – из камеры-то…
– Отпустить надо, слушай, – сказал Аршак. – Зачем человека в камере держать? Человек рожден для свободы, как птица для полета. Кто сказал, не помню…
– Горький, – машинально вставил мэр.
– Слушай, дорогой, завидую! Все знаешь, все помнишь, на любой вопрос ответить можешь! Не то что я, старый ишак. Все мозги в молодости на ринге отбили, совсем думать не могу. Только даже я понимаю, что держать гостя в камере – нехорошо. Как только факс из Москвы придет, сразу выпускай. Штраф возьми, поругай и отпусти, если он не в розыске. Пусть, в конце концов, свои деньги в нашем городе тратит, бюджет пополняет! Нет? А мы посмотрим, что дальше будет. Может, он вообще не из нашей системы, а может… Вы не думали, что он просто наше внимание отвлекает? Пока мы его будем проверять, следить за ним, кто-то другой тем временем… А?
– Хм, – озадаченно произнес начальник милиции и задумчиво почесал лысину согнутым мизинцем.
Мэр ничего не сказал, но вид у него был такой, словно Павла Кондратьевича только что тюкнули обухом по голове. Видимо, мысль о том, что он может вызвать у Москвы такой живой интерес (ведь даже операцию прикрытия организовать не поленились, как будто речь идет об американском резиденте или крупном полевом командире чеченских боевиков!), пришла ему в голову впервые и ничуть его не обрадовала. Здесь, в Сочи, он был царь и бог, и открытие, что его могут в одночасье взять к ногтю, как мелкое насекомое, естественно, трудно было отнести к разряду приятных.
Аршак наблюдал за ним пристально, с явным интересом, и в его черных глазах светилась уже не насмешка, а откровенное пренебрежение. Сейчас, когда на него никто не смотрел, он напоминал кукловода, наблюдающего за возней оживших кукол в оклеенном пестрыми картинками дорожном сундуке. Потом дверь кабинета снова открылась, и Аршак мгновенно придал своему лицу бесстрастное выражение.
Все головы повернулись в сторону входа, но ничего особенного там не обнаружилось: на пороге стоял молодой, гибкий и смазливый армянин в белоснежной рубашке и галстуке, но без пиджака. В руках у него был поднос, на котором стояла какая-то посуда. От подноса распространялся дразнящий аромат превосходного кофе. Армянин смотрел на Аршака; тот едва заметно кивнул, и молодой человек, бесшумно установив поднос на специальном столике в углу, принялся ловко разливать кофе. Наполнив первую чашку, он сделал движение в сторону хозяина, но Аршак почти незаметно шевельнул бровью, и молодой человек, на полушаге изменив направление, поставил чашку перед мэром.
– Это что? – с недовольным видом спросил последний.
– Кофе, пожалуйста, – с сильным акцентом ответил молодой человек.
– Сам вижу, что не медный купорос, – огрызнулся Павел Кондратьевич. – На кой хрен он мне сдался, твой кофе, я тебя спрашиваю! Мне сейчас водки надо, а ты мне кофе суешь…
Аршак слегка поморщился, поскольку не без оснований считал манеру некоторых начальников срывать злость на обслуживающем персонале не только свинской, но и совершенно бессмысленной. Он кивнул своему сотруднику. Тот беззвучно исчез, чтобы через минуту так же беззвучно вернуться с водкой и закуской. Чумаков щедрой рукой наполнил свою рюмку, забыв предложить присутствующим разделить с ним угощение, поднес рюмку ко рту, но спохватился и отставил ее так резко, что часть водки выплеснулась на стол.
– Черт, совсем задурили голову! – выругался он. – У меня еще два совещания, какая к дьяволу может быть водка…
– Выпей, Павел Кондратьевич, – сказал Аршак. – Выпей, дорогой. Одна рюмка тебе не повредит. Надо успокоиться, слушай. Пей на здоровье и ни о чем не волнуйся. Ну, за губернаторство!
Мэр с готовностью выпил и бросил в рот виноградину.
– Как же, не волнуйся, – жуя, слегка перехваченным голосом произнес он. – Дернуло же меня с вами связаться! А что, если выяснится, что он действительно по мою душу?
– Зачем обязательно по твою? – рассудительно возразил Аршак. – Если кому-то и надо волноваться, дорогой, так не тебе, а мне. А я, как видишь, спокоен. Что они здесь могут выкопать? Копали уже, и что? Мы все – уважаемые люди, чтим закон. Я его чту, Петр Иванович его охраняет, а ты, дорогой, его исполняешь. Ты сам – закон, так как ты можешь быть в чем-то виноват? В чем нас можно обвинить? В том, что гостей принимаем, шашлык жарим, коньяк подносим? Те, кто умер в Москве, никому ничего не сказали. Как у вас говорят, земля им пухом. Зачем переживаешь? Ты их не убивал, я их не убивал, Петр Иванович не убивал… Даже Ашот не убивал, слушай!
– А кто убивал? – уныло спросил мэр, которого горячая речь Аршака, похоже, не очень-то успокоила.
– Никто не убивал, слушай! Сами умерли. Ты что, сводку не читал, э? А если кто-то и убивал, так это тебя не касается. Все равно никто никого не найдет, никто никому ничего не расскажет.
– Уверен? – слегка приободрился Чумаков.
