скачать книгу бесплатно
– Ближе к делу, если можно, – ворчливо напомнил генерал. – Как ты намерен выйти на Юнусова?
Глеб все-таки глотнул чаю, поморщился и поставил чашку на блюдце.
– Я не случайно вспомнил Андропова, – сказал он. – В те времена проблемы исламского терроризма в нашей стране не существовало – по крайней мере, официально. Зато террористы водились, хотя и не в таких количествах. Одни захватывали самолеты с оружием в руках и требовали везти их в Турцию, другие выдвигали аналогичные требования, пугая экипаж куском хозяйственного мыла… Первых расстреливали, вторых запирали в психушке, и никто при этом не интересовался их вероисповеданием.
– Хорош чаек, – похвалил Федор Филиппович. – Кажется, я начинаю понимать, куда ты клонишь. Вообще-то, на высшую меру у нас мораторий, а публичных казней не было с тех пор, как повесили последнего изобличенного полицая, но, если нужно для дела, можно сделать исключение. Обещаю, что твой расстрел будет должным образом освещен в средствах массовой информации.
Глеб сделал вид, что поперхнулся чаем.
– Вот спасибо, – сказал он, прокашлявшись. – Вообще-то, умирать я не планировал, даже понарошку. Я уже столько раз это делал, что мне теперь никто не поверит, даже если я на самом деле при свидетелях протяну ноги.
– Ага, – сказал Федор Филиппович тоном человека, которому наконец-то открыли глаза. – Надо же, а я-то голову ломаю: как же это он, думаю, собирается выполнить задание, лежа в морге? Ладно, шутки в сторону. Излагай, что ты там надумал.
Глеб осторожно пригубил чай, вздохнул, вернул чашку на стол, решительно отодвинул ее подальше и начал излагать. Слушая его, Федор Филиппович покосился на окно. Голубя там уже не было – не то улетел искать местечко посуше, не то издох от какой-нибудь птичьей болезни, а то и просто от старости, и свалился вниз. Генерал преодолел желание выглянуть наружу и посмотреть, не валяется ли он на тротуаре под окном, и заставил себя сосредоточиться на том, что говорил Сиверов.
* * *
Потрепанный милицейский «уазик» стоял, забравшись двумя колесами на уже начавший понемногу выгорать и жухнуть газон, в жидкой тени пирамидальных тополей, которыми была обсажена улица. Передние окна с обеих сторон были сняты, но едва ощутимый сквозняк не приносил облегчения: в салоне все равно было жарко, как в раскаленной духовке. Мимо, шурша колесами по сухому асфальту, проезжали автомобили, и полуденное солнце горело в их стеклах и хромированных деталях слепящими, злыми бликами. Пахло пылью, выхлопными газами и жарящимся где-то поблизости шашлыком. Последний запах без особой необходимости напоминал о том, что и так не могли забыть присутствующие, а именно что сегодня у них выходной, и что любой из них без труда нашел бы себе куда более веселое и продуктивное занятие, чем сидеть в прокуренном, душном салоне, дышать выхлопными газами и ждать неизвестно чего.
– На море сейчас хорошо, – нейтральным тоном сообщил с заднего сиденья старший сержант Зарипов, утирая несвежим носовым платком обильно потеющий лоб, щеки и шею. – Ветерок, вода, девушки…
– Не начинай опять, ладно? – не оборачиваясь, попросил сидевший за рулем Рамзан Якубов. – Скажи, что для тебя сделать, я все исполню, только не ной! Не хочешь тут оставаться, иди на море, показывай девушкам свои кривые ноги и волосатое пузо…
– Что я сказал, э?! – немедленно завелся Зарипов. – Я сказал: на море хорошо. Это правда, нет? Здесь тоже хорошо, но на море лучше, вот что я сказал, а ты: ноешь, ноешь… Когда я ныл, скажи?
– Э, – досадливо произнес Рамзан и закурил, хотя дышать в машине и без того было нечем.
Их было здесь четверо; все они были одеты по форме, вооружены, все много курили и обильно потели, что тоже не озонировало воздух. Все они при этом злостно нарушали должностные инструкции, а заодно и неписаный закон круговой поруки. Это было весьма рискованно, но никто не жаловался: Рамзана Якубова попросил о помощи земляк, а Рамзан Якубов попросил о помощи их, и этим все было сказано. Когда хороший человек просит тебя о помощи, это честь, а отказать ему – несмываемый позор. У людей крепкая память; однажды придет день, когда ты будешь кричать со дна ямы, взывая к прохожим, но никто из них не подаст тебе руки, помня, как ты бросил на произвол судьбы человека, который в тебе нуждался.
Кроме того, все четверо, включая Рамзана, были почти на сто процентов уверены, что из опасной затеи Мамеда Джабраилова все равно ничего не выйдет. Те, на кого он решил поохотиться, уже не первый год благополучно бегали от российских спецслужб, и дилетантский замысел молодого доктора, затеявшего собственную контртеррористическую операцию, был заведомо обречен на провал. Здесь, на людной улице, средь бела дня наказывать его за самонадеянность никто не станет. Это значит, что помощь потеющих в машине милиционеров Мамеду и его сестре не понадобится, а это, в свою очередь, означает, что самим милиционерам нечего опасаться мести…
Рамзан Якубов курил, выставив в окно смуглый загорелый локоть и стряхивая пепел на мостовую. Горячий ветерок от проезжающих машин катал невесомые белесые цилиндрики, норовя загнать их под «уазик»; ударяясь о торчащие из асфальта крошечные камешки, цилиндрики рассыпались в светлую пыль, и очередной порыв ветра разносил ее во все стороны, делая невидимой.
Первый этап задуманного Мамедом безумного плана прошел, как по маслу. Для этого оказалось достаточно просто намекнуть невезучей Загидат Евлоевой, что сестра Мамеда Залина находит поступок Марьям Шариповой и Джанет Абдуллаевой, взорвавших себя в московском метро, высоконравственным, свидетельствующим о глубокой религиозности и верности идеалам ислама, а значит, достойным подражания. На следующий день об этом знало все Балахани, а спустя еще двое суток о Залине осторожно заговорили в окрестных селениях по всему Унцукульскому району, в самом райцентре и даже в Махачкале. Мнения высказывались разные, но одинаково сдержанные: слишком рьяно осуждать Залину было не менее опасно, чем одобрять. Все, однако, соглашались, что это – дело самой Залины и ее семьи, в которое посторонним соваться ни к чему.
Со слов Мамеда Рамзан Якубов знал, что Залине крепко досталось от отца, который, указывая на дом отца погибшей учительницы Расула Джафарова, спросил, хочет ли дочь причинить своим родным такое же горе, как то, что выпало на долю несчастных Расула и Патимат. Залина, у которой и в мыслях не было ничего подобного, заливаясь слезами, искренне заявила, что не хочет. Мамед, который все это затеял, на правах старшего брата обещал денно и нощно за ней присматривать и, если что, выбить дурь у нее из головы. На взгляд Рамзана Якубова, он действительно сошел с ума, и спасти его могла только очевидная глупость этой затеи: возможно, у тех, против кого она направлена, «операция» Мамеда не вызовет ничего, кроме здорового смеха…
В самом деле, на успех Мамед мог бы рассчитывать, только обратившись за помощью в ФСБ. Но связываться с федералами этот гордец не захотел, хотя как раз они-то, наверное, приняли бы предложенный им план с восторгом. Но он их, видите ли, не уважает; он им, видите ли, не верит; он, видите ли, считает, что федералам наплевать и на Залину, и на него, и на всех вокруг, и что ради достижения своих целей они с легким сердцем пожертвуют всем населением Махачкалы, не говоря уже о Балахани, лишь бы в их драгоценной Москве людям жилось тихо, спокойно и еще более богато, чем сейчас… Э! Мамед, конечно, кругом прав, но дела это не меняет: помочь ему расквитаться с убийцами Марьям могут только федералы. Обеспечить ему после этого личную безопасность не смог бы, наверное, даже всемогущий Аллах, но кто думает о своей шкуре, когда речь заходит о мести?
Параллельно Рамзан продолжал размышлять о странном сигнале, поступившем в Кировский РОВД в день, когда исчезла Марьям. Его дядю, Расула Якубова, тогда вместе с сыновьями взяли из его городского дома и доставили в отделение, обвиняя в пособничестве террористам. Его тезка и хороший приятель, отец Марьям Расул Джафаров в тот день гостил у него, и именно его звонок заставил Патимат и Марьям приехать из Балахани сюда, в Махачкалу. Как Рамзан и говорил Мамеду, от того, был сигнал на самом деле или нет, картина менялась очень мало. Такой сигнал в любое время может поступить на любого жителя горного селения. К тебе в дом приходит знакомый; ты можешь знать, что он явился из «леса», а можешь и не знать, но это ничего не значит – ни для тебя, ни для федералов: древний закон гостеприимства велит тебе усадить гостя за стол и напоить чаем, а закон Российской Федерации трактует этот поступок как прямое пособничество террористам – как минимум, укрывательство… Рамзану, как и большинству тех, кого он знал, случалось поступать подобным образом, но он (как и упомянутое большинство) продолжал оставаться на свободе и даже служить в милиции. Стучать на соседей – не лучший способ заработать уважение людей и сохранить здоровье; тот, кто на это отважился, должен иметь веские причины и вполне конкретную цель. Дискредитировать уважаемого человека, главу администрации Балахани доносом, который уже через пару часов официально признали ложным, заведомо невозможно, и вряд ли главной мишенью доносчика был дядя Расул. Неужели это действительно был способ выманить из дома Патимат и Марьям?
– Я слышал, те взрывы в Москве устроил какой-то Саламбек Юнусов, – сказал старший сержант Зарипов, скрипя старыми пружинами сиденья в безуспешных попытках пристроить поудобнее свой костлявый зад. – Поговаривают, будто он воевал с самим Хаттабом, а потом организовал целую сеть вербовки и подготовки шахидов. Вот кто нужен твоему земляку, Рамзан!
– А я слышал, что все, кто воевал вместе с Хаттабом, сегодня находятся там же, где и он, – сдержанно возразил Рамзан, слегка недолюбливавший Зарипова за чересчур длинный, прямо как у невезучей Загидат, язык и перенятую неизвестно у кого манеру постоянно жаловаться на жизнь. – И еще я слышал, будто в Москве по телевидению выступил Черный Волк – Бакаев, который взял на себя ответственность за эти взрывы. По-моему, и то, и другое – вранье. Федералы уничтожили Черного Волка почти три года назад. Даже если произошло чудо и он остался жив, вряд ли у него хватило бы пороху объявиться в Москве и прямо заявить о своем возвращении. С его известностью такая выходка – прямая дорога на тот свет. И на этот раз без обратного билета…
– Правильно! – поддержал его сидевший рядом с Зариповым Магомед Юсуфов, самый младший из их компании как по возрасту, так и по званию. – И этот Саламбек того же поля ягода. Все про него говорят, и никто не знает, кто он такой и откуда. Говорят, вся его родня погибла во время бомбежки еще в Первую Чеченскую. Э! Он что, всех нарочно собрал, посадил в доме, а сам прыгал вокруг и кричал русским летчикам: сюда, сюда бомби, вот на эту крышу, пожалуйста, сделай одолжение!
– Думай, что говоришь, – одернул его четвертый член экипажа, старшина Умаров, на правах старшего по званию занимавший «хозяйское» место справа от водителя.
– Я и думаю! – упрямился младший сержант. – У тебя сколько родни – пятьдесят человек, сто? Видишь, так, сразу, и не сосчитаешь. И я не сосчитаю. А добавь сюда соседей, знакомых – что получится? Правильно, половина Дагестана! Как может быть, чтобы всех одной бомбой накрыло, и не тут, в Дагестане, а в Чечне? Почему никто не помнит Саламбека Юнусова, не может сказать, что он за человек? Где он вырос – в подвале? В лесу? На вершине горы? Кто его видел – Хаттаб? Очень удобно ссылаться на человека, который уже не может ни подтвердить твои слова, ни опровергнуть!
– А кто, по-твоему, устроил эти взрывы – снежный человек? – лениво поинтересовался старшина Умаров.
– По-моему, это сделали сами русские, – заявил в пылу спора забывший об осторожности Юсуфов. – Федералы. Так же, как американцы, скорее всего, сами протаранили самолетами свои небоскребы, чтобы напасть на Афганистан. Они просто хотят снова ввести сюда войска…
– Вот теперь ты точно не думаешь, что говоришь, дорогой, – вполголоса заметил Рамзан Якубов. Подобные мысли не раз приходили ему в голову, но он остерегался их озвучивать, помня наставления отца и дяди Расула, не устававших повторять, что уши есть даже у стен. Особенно часто они напоминали об этом Рамзану с тех пор, как он оставил большой спорт и устроился в милицию. – Вообще, это не нашего с тобой ума дело. Об этом пусть думают генералы, а наша работа – следить за порядком.
На противоположной стороне улицы остановилась пыльная зеленая «ГАЗель», за облепленным разбившейся мошкарой ветровым стеклом которой белела обтерханная, намалеванная от руки табличка с указанием населенных пунктов, через которые пролегал маршрут. Боковая дверь, рокоча, отъехала в сторону, а потом с лязгом захлопнулась, как крышка жестяного гроба. Маршрутка выплюнула из выхлопной трубы облако дыма и укатила, заметно кренясь на правый борт. На газоне остались двое: одетый с провинциальным щегольством молодой человек и юная девушка в длинной юбке и хиджабе. Мамед Джабраилов огляделся и, отыскав взглядом знакомый «уазик», на мгновение задержал на нем обманчиво равнодушный взгляд.
– Вон они, – сказал Рамзан Якубов и повернул ключ зажигания.
Стартер заквохтал, с натугой проворачивая тяжелый вал, и умолк, спасовав перед явно непосильной задачей.
– Э! – воскликнул Рамзан, ударив ладонью по облупленной баранке. – Что делаешь?! Только не сейчас, слушай! Заводись, пожалуйста, прошу тебя, как человека!
Вопреки обыкновению, пожилой отечественный внедорожник внял увещеваниям водителя. Повторный поворот ключа заставил мотор натужно взреветь, наполнив машину неровной вибрацией; Рамзан ослабил давление на педаль, обороты упали, и движок затарахтел ровнее и тише.
– Полтора часа, – не оборачиваясь, с просительной интонацией обратился Рамзан к коллегам. – Самое большее, два. Сейчас они немного погуляют по центру и поедут назад, в Балахани. Тогда я развезу вас по домам…
– До следующего раза, – хмыкнул старшина Умаров. – Паренек выглядит упрямым, он так просто не сдастся.
– Я ваш должник, – сказал Рамзан. – Ну, что делать, если он такой ишак! Я ему сто раз говорил, а он не слушает. Не могу же я его бросить одного! А вдруг этот его план все-таки сработает?
– Не хотелось бы, – вторя мыслям Рамзана, пробормотал с заднего сиденья старший сержант Зарипов.
Залина что-то говорила брату, показывая рукой на противоположную сторону улицы. Рамзан посмотрел, куда она указывает, и подавил горестный вздох: эти глупые дети старательно разыгрывали свой любительский спектакль, повторяя буквально каждый шаг покойной Марьям. Залина показывала на тот самый магазин, куда, если верить словам Патимат Джафаровой, перед своим необъяснимым исчезновением зашла Марьям. «Ишак, – жалея, что ввязался в эту чепуховую историю, подумал о старом друге Рамзан. – Глупый, упрямый ишак, и больше ничего!»
Залина перешла улицу и скрылась в магазине. Немного помедлив, Мамед Джабраилов последовал за сестрой. Перед тем, как войти в магазин, он оглянулся и бросил на «уазик» долгий, многозначительный взгляд. «Ты еще ручкой помаши, – с досадой подумал Рамзан. – Самый настоящий ишак!»
Позади, скрипя пружинами, опять завозился Зарипов. Потом он вполголоса помянул шайтана. Сидевший рядом с ним Магомед Юсуфов коротко зашипел от боли, а следом послышался характерный лязг, который было невозможно с чем-то перепутать: похоже, Зарипов уронил автомат, и тот, падая, больно съездил соседа по колену.
– Куда ты ползешь, шайтан! – кряхтя, костерил свое табельное оружие неуклюжий старший сержант. – Как живой, клянусь, так и норовит под сиденье спрятаться! Стой, тебе говорю!
Он тяжело возился сзади, толкаясь плечами и локтями в спинки сидений и огрызаясь на Магомеда, который пытался ему помочь. Рамзан и старшина одновременно оглянулись, чтобы посмотреть, в чем проблема: помочь старшему сержанту они, естественно, не могли, но и оставаться безучастным не было никакой возможности.
В этот момент появившийся словно бы ниоткуда дряхлый «фольксваген» с пустой грузовой платформой, завизжав тормозными колодками, остановился у обочины прямо перед «уазиком». Загорелись белые огни заднего хода, дребезжащая немецкая полуторка попятилась и замерла в полуметре от радиатора милицейской машины.
– Вот баран, – прокомментировал действия водителя «фольксвагена» Рамзан, кладя ладонь на рычаг коробки передач, чтобы сдать назад и объехать неожиданно возникшее на пути препятствие.
Сзади, почти впритирку к его заднему бамперу, резко остановился белый джип, вид которого наводил на мысль об угоне, совершенном где-нибудь в Москве – то есть сначала в Европе, а потом уже в столице Российской Федерации.
– Сейчас разберусь, – с угрозой в голосе пообещал Умаров, кладя ладонь на дверную ручку. – Разве не видят, что тут милиция! Я им покажу, как мешать представителям правоохранительных органов нести службу! Совсем власть не уважают, что хотят, то и делают!
Его намерениям не суждено было осуществиться. Этому воспрепятствовала «ГАЗель», которая остановилась слева от них, окончательно закрыв классическую «коробочку». Не хватало только машины справа, но ее с успехом заменяли росший на газоне тополь и высокий кирпичный забор чьей-то усадьбы. «ГАЗель» была пассажирская, баклажанного цвета, с синей полосой вдоль борта, на которой белыми буквами было написано слово «МИЛИЦИЯ». Ниже красовался герб Махачкалы, порядковый номер и еще одна надпись белыми буквами, которая гласила: «Кировский РОВД г. Махачкалы».
Эта надпись почему-то очень не понравилась Рамзану Якубову, но он не успел разобраться в своих ощущениях, потому что дверца микроавтобуса открылась, и оттуда легко выпрыгнул незнакомый ему майор – дочерна загорелый, усатый, поджарый, как гончая или горный волк, с кобурой, сдвинутой на живот, как у офицера битого немецкого вермахта. Сделав всего один шаг, майор очутился лицом к лицу с Рамзаном, отделенный от него только дверцей «уазика», с которой по случаю жары было снято стекло.
Справа, небрежным толчком захлопнув дверь, которую так и не успел толком открыть старшина Умаров, возник еще один милиционер. Погоны у него были капитанские, а физиономия такая, что впору детей пугать. Рамзан, и сам отличавшийся крепким телосложением, по достоинству оценил ширину и крутизну плеч, на которых капитанские погоны выглядели какими-то ненастоящими, будто игрушечными, а также толщину перевитых узловатыми веревками могучих мускулов предплечий, что выглядывали из коротких рукавов летней форменной рубашки. Ручищи у капитана были волосатые, как у самца гориллы, а череп – выбритый до зеркального блеска. Из-под околыша фуражки по лоснящимся вискам стекали капли пота.
– Халтурим, сержант? – с нехорошей улыбкой поинтересовался майор, недобро поблескивая притаившимися в тени козырька глазами. – Используем служебное положение в личных целях?
Рамзан открыл рот, чтобы ответить, но не успел даже этого: справа послышался приглушенный хлопок, и отброшенный выстрелом старшина Умаров, пачкая все вокруг себя кровью, хлеставшей из простреленной головы, навалился на него всем своим немалым весом.
– Это нехорошо, – закончил свою речь майор, поднял руку и выстрелил Рамзану Якубову в лицо из старого, но безотказного армейского «кольта» с глушителем.
Сидевший позади Рамзана младший сержант Магомед Юсуфов попытался передернуть затвор автомата, и тут его сосед и коллега, старший сержант Зарипов, коротко, без замаха ударил его в бок ножом. Юсуфов ахнул, словно от удивления, и выронил автомат. Зарипов ударил второй раз; широко открытые глаза младшего сержанта стали бессмысленными, разинутый рот искривился в мучительной гримасе, и из него на подбородок волной хлынула темная кровь. Гориллоподобный капитан добил его выстрелом в голову и прицелился в искательно улыбающегося, забрызганного чужой кровью Зарипова.
– Не надо так шутить, – пробормотал старший сержант, глядя в черный зрачок пистолетного дула. – Я все сделал, как договаривались.
– Мы с тобой ни о чем не договаривались, – сказал майор. Это была правда: и его, и капитана Зарипов видел впервые. – И потом, сам подумай: ну, что ты скажешь, когда тебя спросят, как было дело? Из четверых выжил один, да и на ноже твои отпечатки…
– Я… – начал старший сержант, преданно глядя в затененные козырьком глаза, но не договорил: капитан, от которого он опрометчиво отвернулся, хладнокровно спустил курок.
Зарипов ткнулся лицом в спинку переднего сиденья и затих.
Солнце ярко светило с ясного полуденного неба, листва пирамидальных тополей блестела в его лучах, как окрашенная в темный защитный цвет стальная чешуя. По улице сновали взад-вперед автомобили, шли, переговариваясь и смеясь, легко одетые люди. Они обходили стороной две стоящие бок о бок милицейские машины, подле которых топтался угрюмый и потный автоматчик в бронежилете. Картина была привычная и уже давно не вызывала никаких чувств, кроме желания держаться подальше.
Происходящая средь бела дня на глазах у всего города кровавая работа заняла не более полутора минут, после чего нагруженная трупами милицейская «ГАЗель» фыркнула глушителем и укатила. Грузовой «фольксваген» тоже удалился в неизвестном направлении, громыхая разболтанными бортами и, как подбитый «юнкерс», волоча за собой шлейф густого черного дыма.
Белый джип сдал назад, круто вывернул передние колеса, объехал милицейский «уазик» и остановился перед дверью магазина, в котором несколько минут назад скрылись брат и сестра Джабраиловы. «Уазик» остался стоять на прежнем месте, забравшись двумя колесами на газон в призрачной тени пирамидального тополя. Его дверцы были закрыты; из переднего окошка со стороны водителя, как и прежде, торчал загорелый локоть и выплывали клубы табачного дыма. На пыльном асфальте проезжей части напоминанием о Рамзане Якубове и его коллегах осталось несколько пятнышек крови, которые быстро темнели и подсыхали на щедром солнце Северного Кавказа.
Глава 5
– Ну, извини, – слышался в телефонной трубке голос Глеба. – Кто же мог знать, что у них здесь такой кавардак в документации? Черт ногу сломит, честное слово! И я, как обычно, должен ковыряться в этом мусоре до тех пор, пока окончательно во всем не разберусь и не расставлю все по своим местам… Ты себе представить не можешь, какая это скука!
Слышимость, несмотря на огромное расстояние, была превосходная, и Ирина Быстрицкая уже не впервые подумала, как далеко и стремительно ушли технологии на протяжении жизни всего одного поколения. Она еще очень хорошо помнила, как звонок по межгороду приходилось заказывать у оператора и часами ждать соединения. А тех, кто не имел у себя дома телефона (то есть подавляющее большинство населения огромной страны), вызывали на переговоры специальной телеграммой, и людям приходилось идти на почту и, опять же, терпеливо ждать зычного оклика телефонистки, которая укажет номер кабины, а потом, вполне возможно, станет просто так, от скуки, подслушивать разговор. Впрочем, вольно или невольно эти разговоры подслушивали все, кто находился в здании почты: качество связи тогда оставляло желать лучшего, голоса терялись и глохли в тысячах километров проводов, и приходилось орать во всю глотку и по сто раз переспрашивать одно и то же, теряя драгоценные, строго лимитированные минуты соединения…
– Это хорошо, что скука, – сказала Ирина, прижимая трубку к уху плечом. В руке у нее был нож, которым она быстро и сноровисто нарезала овощи, на холодильнике мерцал цветным экраном работающий телевизор. Звук был выключен, чтобы не мешал разговору, и диктор, как рыба в аквариуме, беззвучно шевелил губами, открывая и закрывая рот. – Есть стимул поскорее закончить работу и вернуться домой. Что это такое, в самом деле? Я тут уже две недели одна, а он там прохлаждается и кормит меня байками про путаницу в документации! Я вот позвоню твоему генералу и поинтересуюсь, с каких это пор ты заделался специалистом по делопроизводству!
– Молодец, что предупредила, – деловитой скороговоркой пробормотал Глеб. – Надеюсь, я успею дозвониться ему первым и попросить, чтобы он меня прикрыл. Федор Филиппович не откажет, он добрый. Должен же я помочь девочкам… эээ… разобраться с бумагами!
– Болтун, – усмехнулась Ирина. – Виски седые, а все туда же: девочек ему подавай!
– Ты же сама говорила: седина в бороду – бес в ребро, – напомнил Глеб.
Продолжая перешучиваться с мужем, который, насколько ей было известно, в данный момент находился где-то за Уральским хребтом, разбирая завалы, возникшие в работе местного управления ФСБ, Ирина параллельно думала о том, что в их с Глебом случае угроза позвонить начальству и вывести, таким образом, подозрительно долго отсутствующего супруга на чистую воду есть не что иное, как пустой звук. Глебу незачем просить генерала Потапчука, чтобы тот его прикрыл; у них все заранее обговорено до мелочей, и добиться от этой парочки правды, верно, не сумела бы даже святая инквизиция с ее богатейшим пыточным арсеналом. Бумаги какие-то выдумали… Ах, как хорошо и удобно было бы верить, что все именно так и есть, что свое рабочее время Глеб проводит в тиши уютного кабинета или среди пахнущих бумажной пылью архивных полок, занимаясь, как он утверждает, сугубо умственной аналитической работой!
Временами Ирина действительно начинала в это верить, потому что ей очень этого хотелось. Конечно, для аналитика Глеб слишком часто выезжал в длительные командировки, но, с другой стороны, ФСБ – это не отдел демографической статистики при окружной управе, и анализировать мужу приходится не перспективы роста финансовых инвестиций в малый бизнес. А, да что об этом думать! Пытаться понять, чем он занимается в этих своих командировках, это то же самое, что гадать, как выглядят обитатели какой-нибудь Проксимы Центавра или Бетельгейзе: сочинить можно все, что угодно, а проверить ничего нельзя. Оружия в доме не осталось – по крайней мере, на виду, – и, может быть, Глеб не лжет, утверждая, что уже давно не стреляет за пределами тира и стрельбища…
Закончив разговор, Ирина положила трубку и взялась за овощи всерьез, торопясь поскорее покончить с готовкой. Нож так и мелькал у нее в руках, поблескивая в падающем из окна солнечном свете и мелко постукивая по разделочной доске. Диктор на экране телевизора продолжал беззвучно шевелить губами; спохватившись, Ирина взяла пульт и включила звук: бормочущий телевизор создавал эффект присутствия в квартире кого-то еще, заполняя пустоту, которая с годами все сильнее ее тяготила. Многие знакомые Ирины считали, что, чем меньше времени муж проводит дома, тем лучше – лишь бы деньги приносил исправно и не шастал по бабам, а так пусть хоть и вовсе не появляется, не мозолит глаза. Разумеется, оставаясь одна, Ирина умела себя занять и развлечь, но без Глеба все это казалось пустым, скучным и ненужным.
По телевизору передавали выпуск криминальных новостей. Ирина хотела переключиться, но после криминальной хроники должен был начаться неплохой, по отзывам, фильм, и она решила потерпеть. С приходом в нашу жизнь кабельного телевидения с его изобилием каналов и программ вечера перед телевизором превратились в пытку. Ты переключаешь канал, чтобы избавиться от назойливой рекламы; по другому каналу тоже идет реклама или очередной бредовый сериал, и ты снова и снова нажимаешь кнопки на пульте, пока окончательно не забываешь, что смотрел перед тем, как пуститься в это странствие. И ты весь вечер смотришь какие-то обрывки фильмов и программ, постепенно тупея от калейдоскопического мелькания пейзажей, интерьеров и лиц, и в конце концов ложишься спать измотанный, как после тяжелой и скучной работы. Наперечет зная все ловушки и капканы, расставляемые на неосторожного зрителя неугомонными рекламодателями, Ирина предпочитала браться за пульт, как за оружие, только в случае крайней необходимости. И вообще, Глеб, конечно, прав: телевидение – опиум для народа, причем опиум далеко не высшего качества…
– Главным управлением внутренних дел Москвы разыскивается гражданин Стрельников Федор Петрович, – с серьезным и даже мрачным видом вещал диктор. – В марте месяце текущего года гражданин Стрельников был задержан при попытке закладки самодельного взрывного устройства в здание силовой энергетической подстанции на Юго-Западе столицы. При задержании подозреваемый оказал сопротивление сотрудникам охраны и прибывшему по вызову наряду милиции, причинив двоим милиционерам телесные повреждения. Поведение задержанного во время следствия вызвало у сотрудников правоохранительных органов сомнения в его вменяемости. Стрельников был направлен на судебно-психиатрическую экспертизу и совершил дерзкий побег. Всех, кто располагает информацией о местонахождении этого человека, просят звонить…
– Вот уж, действительно, сумасшедший дом, – сказала Ирина.
Не выдержав, она все-таки взяла пульт и переключилась на другой канал. При этом ей пришлось повернуться лицом к экрану и посмотреть на телевизор, который она до сих пор просто слушала, как радио, занятая приготовлением воскресного обеда. Палец механически выполнил действие, на которое был заранее запрограммирован, нажав кнопку на пульте; экран мигнул, фотографическое изображение беглого доморощенного террориста сменилось видом штормового моря, снятым с мостика военного корабля. Но предыдущая картинка, прежде чем стереться из памяти, осталась в мозгу ровно на столько времени, сколько понадобилось Ирине, чтобы осознать, ЧТО она только что видела. Вернее, кого.
Не веря себе, она нажала кнопку возврата. Фотография невменяемого бомбиста все еще была на экране; она почти сразу пропала, сменившись рекламной заставкой, но единственный быстрый взгляд убедил Ирину в том, что увиденное не было шуткой разыгравшегося воображения.
Террорист Стрельников выглядел довольно неприятным типом. Он был нестрижен, лохмат и зарос бородой, выглядевшей не как дань моде, а как следствие элементарной неопрятности и полного равнодушия к своему внешнему виду. На нем был какой-то свитер с растянутым горлом; на правой щеке виднелся длинный прямой шрам, похожий на след автомобильной аварии или удара ножом. Взгляд у террориста Стрельникова был тупой, тяжелый и мутный, рот приоткрылся, как у слабоумного, позволяя всем желающим насладиться видом вставной верхней челюсти из нержавеющей стали. Даже на фотографии было заметно, что он сильно сутулится; вдобавок ко всему, беглый псих и неудавшийся террорист Стрельников был ярко выраженный блондин.
И при всем при том этот запущенный, неприятный и, похоже, и впрямь скорбный умом тип был как две капли воды похож на Глеба. Да и звали его Федором Петровичем; чтобы не запутаться, Глеб так часто пользовался этим привычным псевдонимом, что его знала даже Ирина. И даже в фамилии Стрельников чудился намек на прежнюю профессию агента по кличке Слепой.
Прежнюю ли?
Помертвевшей рукой Ирина выключила телевизор, взяла с подоконника телефон и набрала номер мужа. Телефон Глеба, как и следовало ожидать, находился вне зоны доступа.
– Аналитик, – с горечью произнесла Ирина. – Архивист. Делопроизводитель, чтоб тебя! Ну, вернись только домой!..
То, что прозвучало, как угроза, на самом деле было мольбой: только вернись! С ненавистью покосившись на телевизор, отнявший даже ту призрачную иллюзию покоя, которой она до сих пор себя тешила, Ирина снова потянулась за телефоном, но передумала: звонить Потапчуку было бесполезно. Механизм уже запущен, и его невозможно остановить, пока не кончится завод, и очередная «командировка» Глеба так или иначе не завершится.
Выдвинув верхний ящик кухонного шкафчика, Ирина достала из самого дальнего угла открытую пачку сигарет. Очередная попытка бросить курить пошла прахом – опять же, как и следовало ожидать.
Взяв пепельницу, она присела боком к кухонному столу. В марте Глеб был здесь, дома. Конечно, он уходил на работу и даже исчезал на пару дней, но пары дней маловато для того, чтобы неповоротливая машина российского следствия не только пришла к выводу, что подозреваемый не в себе, но и в официальном порядке, с соблюдением всех процессуальных тонкостей направила его на психиатрическую экспертизу. Значит, никакого задержания на самом деле не было, и можно выбросить из головы мысль о том, что Глеб снова, как это уже случилось однажды, сорвался и объявил безнадежную войну всему миру…
Намного легче Ирине от этого не стало. Конечно, если бы Глеб и впрямь подался в террористы, ему незачем было бы обрастать, как бомж, обзаводиться шрамом – несомненно, фальшивым, красить волосы и вставлять поверх своих собственных, абсолютно здоровых зубов этот чудовищный железный протез. Кроме того, если бы Глеб Сиверов решил что-то взорвать, он не стал бы возиться с трансформаторными будками и, уж конечно, не попался бы в лапы сонной охране…
Да и какое, в сущности, все это имеет значение? Что он не террорист, Ирина знает и так, безо всяких доводов и доказательств. Значит, этот жуткий образ, в котором он предстал перед миллионами телезрителей, – просто маска, прикрытие, необходимое для очередной операции. А что это за операция, для которой необходимо такое прикрытие?
Она судорожно затянулась теплым дымом. Открытая пачка лежала в ящике почти год, сигареты пересохли и выдохлись, утратив и вкус, и крепость, и аромат, но Ирина этого не замечала. Связать попытку Глеба сойти за террориста со взрывами в метро было не труднее, чем сложить два и два. Собственная проницательность не доставила Ирине никакого удовольствия. С того самого дня, когда шахидки из Дагестана разом убили сорок человек, а заодно и себя, она молча радовалась тому, что Глеб остается в стороне от этого дела, и боялась, что такое положение вещей долго не продлится. Теперь оказалось, что боялась она правильно, а вот радовалась, наоборот, напрасно. Сфабрикованное на Лубянке дело о попытке обесточить густонаселенный московский Юго-Запад означало, что Глебу поручили внедриться в среду террористов. А это, на взгляд Ирины, было куда опаснее, чем пытаться сплясать гопака в клетке с кобрами.
За стеной, в кухне соседней квартиры, бубнило радио. Поначалу Ирина не вслушивалась в его болтовню, занятая собственными мыслями, но случайно проникшая в сознание фамилия – Стрельников – заставила ее вздрогнуть и замереть в напряженной позе. По радио тоже передавали известие о побеге из психиатрической лечебницы. Здесь пошли дальше – видимо, из-за отсутствия необходимости экономить золотое эфирное время, а также потому, что широкая публика не знала диктора в лицо, – и попытались связать неудавшуюся попытку минирования подстанции с диверсиями на станциях «Лубянка» и «Парк Культуры». Как сказал поэт: «…но если хочешь довести людей до горьких слез, их безопаснее всего по радио дразнить»…
Ирина решительно поднялась, зажав в уголке губ дымящийся окурок, и открыла холодильник, где с самого Дня Победы скучала недопитая бутылка водки.
* * *
Кондиционер в магазине не работал. Здесь было жарко, душно, тесно, сильно пахло сукном и галантереей, и Мамед Джабраилов люто заскучал, как только убедился, что за полками с косметикой и вешалками с одеждой не прячутся бородатые боевики в камуфляже, мечтающие сию минуту рекрутировать его сестру в шахидки.
Залина, напротив, получала от посещения магазина видимое удовольствие. Она даже перестала вздрагивать от каждого резкого движения и неожиданного звука и, к неприятному удивлению Мамеда, вдруг повела себя, как современная европейская женщина – то есть, воспользовавшись ситуацией, принялась азартно скупать разную блестящую дребедень, без которой представительницы прекрасного пола не мыслят себе нормальную жизнь. Она купила два пакетика хны, новые сережки, очень похожие на золотые, такой же браслет и ожерелье, усеянное таким количеством сверкающих камешков, что, будь они настоящими, к Залине пришлось бы приставить не меньше роты автоматчиков для охраны.
Мамед терпел, давая сестре возможность насладиться не только покупками, но и маленькой местью. Уговорить ее принять участие в этой рискованной затее оказалось непросто: она все понимала и разделяла его чувства, но ей было страшно, и Мамед не мог ее за это винить. Зато теперь, дав себя уговорить, она вовсю пользовалась ситуацией, опираясь на простую и неуязвимую логику: брат сам привез ее в город, сам привел в этот магазин и дал денег, велев изображать заинтересованную покупательницу, так чем он теперь недоволен?
Утешало лишь то, что денег у Залины немного, а значит, скупить весь товар она не сумеет даже при всем своем желании. Мамед терпеливо ждал, подсчитывая в уме убытки (мизерные, конечно, но, если ты молодой врач, не берущий с пациентов взяток и считающий зазорным в двадцать пять лет сидеть на шее у родителей, то не такие уж и незначительные), и время от времени через стеклянную дверь магазина поглядывал на улицу. «Уазик» Рамзана, стоящий с работающим двигателем на той же стороне улицы, что и магазин, был отсюда не виден, но Мамед знал, что он рядом, и от этого на душе становилось немного спокойнее. Рамзан не одобрял его затею, но по старой дружбе согласился помочь. А если Рамзан Якубов пообещал помочь, он сделает все, что окажется в его силах, и даже немножечко больше, чтобы не дать Залине попасть в беду по вине своего чересчур предприимчивого брата.
Мамед испытывал перед школьным приятелем сильнейшую неловкость и, будь у него выбор, конечно же, справился бы с делом сам или обратился к кому-нибудь другому. У Рамзана и без него хватало неприятностей, и при прочих равных условиях Мамед Джабраилов ни за что не стал бы толкать друга на должностное преступление, которое тот совершал в данный момент.
Выступая за сборную Дагестана по вольной борьбе, Рамзан Якубов без особенных усилий окончил университет и вместе с дипломом получил на руки лейтенантские погоны. В спорте он к этому времени уже достиг своего потолка и сам это прекрасно понимал. Пойти работать по специальности означало бы поставить и себя, и своих уважаемых родственников в очень неловкое положение, проявив полнейшую некомпетентность. Некоторым людям удается успешно совмещать учебу и большой спорт, но Рамзан Якубов не относился к числу этих счастливчиков: в университете он появлялся только во время сессий, всякий раз в сопровождении тренера, а бывало, что и кого-нибудь из городской администрации, которая очень им гордилась и всячески его поддерживала. Преподаватели были люди понимающие, земляки, болельщики и патриоты, так что ни одну из книг по специальности Рамзан Якубов не прочел дальше начала первого параграфа, порой и вовсе ограничиваясь тем, что было написано на обложке.
В силу вышеизложенного он не стал возражать, когда его пригласили на работу в махачкалинскую милицию. Здесь он автоматически получил звание старшего лейтенанта, поступил заочно на юридический и в два счета дослужился до капитана. А потом случился тот злополучный юбилей военного коменданта, на который в числе прочих сослуживцев пригласили и Рамзана. Военком тоже был из местных, но служил в армии так давно, что успел заразиться широко распространенной среди российских офицеров болезнью, проявляющейся через ярко выраженную склонность к злоупотреблению крепкими напитками – чаще всего, как водится, водкой.
Хорошенько злоупотребив (на этот раз, по случаю юбилея, хорошим коньяком), военком слегка потерял берега и решил, что ему как юбиляру можно все – даже то, чего нельзя никому и ни при каких обстоятельствах, особенно если живешь на Кавказе и хочешь сохранить уважение окружающих. Раздухарившийся генерал-майор начал цепляться к женщинам – в основном, женам русских офицеров, поскольку присутствующие мусульмане, хорошо зная о прискорбной слабости юбиляра, предпочли в данном случае сохранить верность традициям и явились на торжественный ужин без жен.
Поначалу пьяные приставания военкома сходили ему с рук: присутствующие справедливо полагали, что, коль скоро речь идет об эмансипированных и в достаточной мере бесстыдных русских женщинах, то это дело касается только их и их мужей. Видно было, однако, что долго это продолжаться не может и кому-то все же придется остановить продолжающего упорно и целенаправленно позорить себя, свой род и весь Дагестан юбиляра.
Случай был из ряда вон выходящий, но все, возможно, кончилось бы миром, если бы неблагодарную миссию умиротворения разбушевавшегося генерала взял на себя кто-то другой. Да Рамзан, на плечах которого скромно поблескивали капитанские звездочки, и не собирался указывать старшему не только по званию, но и по возрасту земляку на его, мягко выражаясь, некорректное поведение. Однако воля Аллаха в тот вечер была такова, что капитану милиции Якубову пришлось-таки сделать замечание армейскому генерал-майору Джураеву. Произошло это, когда его превосходительство на глазах у Рамзана ущипнул за грудь проходившую мимо женщину. Видимо, щипок получился не только оскорбительным, но и весьма болезненным; женщина вскрикнула, чего за громом музыки и гулом разговоров не услышал никто, кроме стоявшего буквально в двух шагах Рамзана, и попыталась отвесить генералу пощечину.
