скачать книгу бесплатно
Подтексты. 15 путешествий по российской глубинке в поисках просвета
Евгения Волункова
Есть смысл
«Подтексты» – честный путеводитель по жизни в российской глубинке, написанный социальным журналистом Евгенией Волунковой. В книге собраны 15 резонансных репортажей из разных уголков страны. Каждый текст дополнен «подтекстом», небольшим авторским послесловием о поисках справедливости и надежды, эмоциональных вызовах и профессиональном выгорании, о сгущающейся тьме и просветах в ней.
Евгения Волункова
Подтексты. 15 путешествий по российской глубинке в поисках просвета
© Евгения Волункова, текст, 2021
© Оформление. БФ «Нужна помощь», 2021
Вступление. В черном-черном городе…
Россия большая, а знаем мы о жизни в ней очень мало. Как живут люди в маленьких городах? А в деревнях и селах? О чем они грустят и мечтают? Чего боятся и что преодолевают, какая им нужна помощь и как они помогают другим?
Работая корреспондентом социального медиа «Такие дела», я исколесила всю страну – чтобы не только самой ответить на эти вопросы, но и рассказать читателям о реальной жизни в российской глубинке. В поисках фактуры для своих материалов я утопала в карельских болотах, ездила на собачьих упряжках, кольцевала птиц, ухаживала за пациентами хосписа, а однажды даже подгорела во сне на деревенской печи. Завернутая в оленьи шкуры, неслась в санях ямальских оленеводов навстречу лютой стуже. Видела морских котиков в живой природе на расстоянии вытянутой руки (они очень забавные и любопытные). Гладила носы северных оленей. Забиралась в горы с великой советской альпинисткой, наряжалась в ингушское свадебное платье, пасла баранов в кавказских горах. Разговаривала с чеченскими женщинами об ужасах, в которые невозможно поверить. Водила в школу слабовидящую девочку. Обнимала плачущих от горя людей в разных концах страны и потом, в одиночестве, рыдала от бессилия, потому что не знала, как им помочь.
С 2015 года я написала для «Таких дел» много репортажей о жизни людей в самых разных точках России. У меня накопился опыт полевой работы (веселый, грустный, страшный, разный). Я воочию увидела, какая удивительная и разная наша страна. Как людям порой непросто здесь жить. И как они делают все возможное для того, чтобы жизнь стала лучше.
Эта книга – своего рода путеводитель по жизни людей в провинции. В ней собраны 15 репортажей из разных уголков России. Может показаться, что многие из них про черный-черный город из детской страшилки. Помните? «В черном-черном городе, на черной-черной улице стоит черный-черный дом…» Сплошные боль, страдание, безнадега. Ведь я в основном пишу о том, как люди живут в нечеловеческих условиях, страдают от произвола властей, еле сводят концы с концами, сражаются с тяжелыми болезнями, сталкиваются с дискриминацией и насилием. Чувствуют себя потерянными, одинокими, ненужными.
И все-таки как-то справляются. Находят в себе силы, опору – в тех, кто рядом. И идут на контакт с журналистом, чтобы быть услышанными.
Чтобы что-то изменить.
Каждый репортаж в этой книге я дополнила послесловием. В них я пишу и об изменениях, произошедших после публикации материалов, – в конкретной области и в жизни моих героев в частности. Я рассказываю о случаях, когда благодаря огласке заржавевший бюрократический механизм начинает раскручиваться. Чиновники вспоминают об обязательствах многолетней давности, а прокуратура начинает проверять учреждения, в которых годами замалчивались злоупотребления и превышения должностных полномочий. И, конечно, я пишу о том, как поменялось самочувствие (и самоощущение), материальное положение, образ жизни самих героев.
В этих-то «подтекстах» надежда и занимает место безнадеги, потому что в них виднеется просвет.
Журналистское «закулисье» всегда остается за кадром. Правда, иногда я рассказываю в соцсетях о том, что со мной происходит «в поле» во время командировок. Это небольшие зарисовки: с чем репортеру приходится сталкиваться – от бытовых условий до случайных разговоров.
Эти зарисовки часто очень эмоциональные. После таких постов читатели спрашивают меня, как я выживаю в своих командировках. Так и пишут: «Как вы выживаете, Евгения?» Потому что некоторые поездки кажутся (и иногда действительно бывают) экстремальными и эмоционально тяжелыми. Еще читателям интересно, что я чувствую, как нахожу героев, как с ними разговариваю? Не хочется ли мне все бросить, когда работа не дает результата, и каким должен быть этот самый результат?
Так что я решила рассказать и про личные, эмоциональные вызовы, с которыми сталкивается социальный журналист во время работы над текстом и после. Потому что закулисье очень хорошо передает действительность со всеми ее монстрами.
Вот из этих закадровых историй и выросла моя книга.
Бабушка в дыму
В социальную журналистику я пришла не сразу. Первое время хваталась за все подряд и особенно любила работать в жанре «журналист меняет профессию». Было интересно примерять на себя чужую жизнь, рассказывать о том, как она устроена. Мне тогда казалось, что только так, максимально погрузившись, можно рассказать историю честно. Я кормила форель в форелеводческом хозяйстве, облачившись в болотные сапоги до подбородка. Разводила пчел в маске пчеловода. Пыталась подстрелить щуку гарпуном в костюме подводного охотника. Выживала в лесу с одним ножом и зажигалкой. Жила в доме муфтия, притворяясь третьей женой. Прыгала с руферами по крышам в Петербурге. Тусила с кришнаитами, носила сари, ела ростки и распевала «Харе Кришна» на улицах. В общем, развлекалась и писала веселые и познавательные (наверное) тексты изнутри. Пока однажды не оказалась дома у Галины Жуковой.
Весной 2013 года я приехала в Олонец готовить материал про гусиные бега для карельской газеты, в которой тогда работала. После соревнований ко мне обратилась местная активистка Нина Щербакова: «У нас тут в деревянном доме задыхается семидесятилетняя бабушка, напишите про нее!» Мы зашли в аварийный дом. Я сразу закашлялась – едкий дым наполнял помещение. Пока я размазывала по щекам «дымовые» слезы, моя сопровождающая шагнула вглубь комнаты и крикнула: «Галина Павловна, я привела журналиста!» Я разглядела в дыму пожилую женщину на инвалидном кресле, закутанную в плед.
В молодости Галина Жукова жила с мужем в коммуналке. Ждали квартиру. В администрации им сообщили, что пока можно въехать в старый дом под снос – на его месте скоро будут класть дорогу. Дом снесут, и семья получит нормальное жилье. Обещание сделать дорогу мэрия сдержала. А вот квартиру Жуковы так и не увидели, потому что шоссе пролегло мимо дома. Много лет они ждали обещанного переезда, но чиновники всегда находили отговорки. Даже когда Жуковой ампутировали ногу, и она оказалась в инвалидном кресле, им не удалось выбить из администрации жилье. Муж Галины Павловны до переезда не дожил – умер. И пенсионерка осталась одна среди развалин.
Сейчас меня уже мало что удивляет. А тогда, дома у Галины Жуковой, я испытала шок. Озиралась и не верила, что человек может жить в таких условиях. Дырявый потолок (дождь заливал в доме вообще все), гнилые подоконники, черные от дыма стены, вздувшийся деревянный пол. Иногда, не удержав равновесия на кривом полу, Галина Павловна падала вместе с коляской. И лежала до приезда «скорой помощи». Но самое страшное – дырявая печь, из которой, если ее топить, валил дым, как из дымохода. «Это не передать, – со слезами рассказывала Галина Павловна. – Зимой я топила лежанку и задыхалась в дыму. Потому что если не топить, замерзаешь. А из дыр тепло быстро уходит… В доме была минусовая температура. Окна завешивала одеялами. Мыться было никак. Приезжала троюродная сестра, сажала меня на табуретку посреди комнаты и обливала водой – мыла… Все по покатому полу стекало в угол. Если ко мне приходили – сидели на шубе, я ее на стул стелила. И сама всю зиму провела дома в тулупе».
Всю дорогу из Олонца до Петрозаводска меня трясло. Я не могла понять, как Жуковой удается выжить в таких условиях. Куда смотрит местная власть, когда рядом замерзает больной человек? В тот же вечер я написала довольно эмоциональный текст. А потом позвонила мэру Олонца Сергею Кохову.
Кохов уже видел публикацию и был невесел. Он рассказал, что история пенсионерки ему известна, но решить проблему непросто: муниципального жилья для переселения в городе нет. Но он попытается что-нибудь придумать.
Пока Кохов придумывал, мы с Ниной Щербаковой создали группу помощи пенсионерке во «ВКонтакте». Везде, где только можно, я опубликовала ее историю и реквизиты для перевода средств. Собирали на лекарства, на работу печника и кровельщика, которые подлатали в доме печь и потолок. Я тогда ничего не знала о благотворительности и возможностях социальной журналистики. Действовала по наитию: хотелось хоть как-то облегчить жизнь Галине Павловне.
Параллельно я не оставляла в покое Сергея Кохова и названивала ему с вопросом, придумал ли он что-нибудь, как обещал. Он придумал.
«Я нашел для Жуковой нежилое помещение – бывший офис, который находится на первом этаже жилого дома, – рассказал мэр. – Там есть туалет, раковина и еще одно небольшое помещение, в котором можно установить душевую кабину. Сами понимаете, чтобы там жить, нужно много чего сделать. Перевести помещение из нежилого фонда в жилой, установить душ, электроплиту, перегородку в комнате, пандус на крыльце, провести общий ремонт… Я займусь всем этим, и бабушка переедет».
Я написала новость с комментарием мэра, обрадовала Галину Павловну, и мы стали ждать. В конце августа я вновь созвонилась с Сергеем Коховым узнать, когда же переезд. Мэр сообщил, что на помещение был наложен арест, и он очень долго с этим разбирался. Теперь арест снят, документы готовы, администрация приступает к работам. Градоначальник заверил, что до холодов они закончат.
Наступили холода, Жукова продолжала жить в аварийном доме. В декабре Кохов говорил мне, что ему очень жалко бабушку и стыдно, что в его городе творится такое безобразие. Рассказывал, что бумажная волокита «заволокитилась», но ремонт в будущей квартире пенсионерки уже идет. Специально нанятая строительная фирма расширяет проходы, огораживает комнаты, кладет плитку. Так что к Новому году – ура, Жуковой будет преподнесен «жилой» подарок. Все время, пока чиновники обещали, решали бумажные вопросы и якобы делали ремонт, Галине Павловне помогали не умереть обычные люди, прочитавшие ее историю. Переводили деньги, покупали продукты, Олонецкий молочный комбинат даже подарил ей новый диван в «будущую квартиру».
Наступил Новый год. Закончились январские праздники. У меня раздался звонок: «Галина Павловна задыхается дома в дыму. Помогите!» И я снова помчалась в Олонец.
В минус двадцать пять у Жуковой все было нараспашку. Она сидела за дымовой завесой, до подбородка закутавшись в серую шаль: в доме было почти так же холодно, как на улице. На вопрос, заходил ли к ней глава и показывали ли ей обещанное жилье, бабушка ответила отрицательно. К ней заглядывает только социальный работник. Да и тот старается побыстрее убраться из квартиры, в которой нечем дышать.
В офисном помещении, которое обещали Галине Павловне, я застала представителя строительной фирмы-подрядчика и нескольких работников. Меня провели внутрь и показали недоделанный ремонт. «Осталось немного, – рассказал строитель. – Мы положили плитку, расширили проемы, сделали перегородки. Осталось купить унитаз, бойлер, раковины и еще кое-какие мелочи. Я уже выписал все необходимое в строительном магазине и отнес в администрацию счет. Сергей Кохов его оплатил. Но деньги вернулись обратно, потому что счет оказался недействительным. А теперь этот счет заморожен судом, и провести повторный платеж невозможно. Денег нужно – семьдесят семь тысяч рублей. Но я же не могу со своего кармана!»
Сергей Кохов отказался со мной встречаться, сославшись на неотложные дела, мы пообщались по телефону. (Надо сказать, что уже с осени мэр очень неохотно шел на контакт, было очевидно, что я его достала.) Он рассказал, что бухгалтер по ошибке перевела деньги не туда. И теперь они заморожены, и ничего не поделаешь.
– Но когда замерзающая Галина Жукова сможет наконец переехать?
– Я пока не могу ничего сказать. Сделаю все возможное.
– Вы обещали сделать все возможное полгода назад!
– Да, но я не всегда могу справляться с обстоятельствами… Произошла ошибка со счетом. Я не виноват!
– Неважно, кто виноват. Важно найти деньги.
– Да найду я эти деньги! Сам куплю эти унитазы, раз в них весь затык!
– А может, бабушку уже можно поселить в этом помещении? Дома у нее все равно нет ни унитаза, ни воды. Зато здесь тепло, и не будет дыма…
– Переезжать заранее – это ненормально. Она въедет только тогда, когда все будет доделано по-человечески.
– Если доживет…
– Я обещаю сделать все как можно скорее. Дайте мне неделю.
Я вернулась к Галине Павловне и рассказала, как выглядит ее будущий дом: большая ванная, туалет с широким входом, две комнаты, душ с теплой водой. Бабушка как будто посветлела лицом, хотя было понятно, что в рассказы про новую квартиру она больше не верит. Я спросила, не хотела бы она провести оставшиеся недели в больнице, под присмотром врачей, в тепле? Много раз Нина Щербакова уговаривала пенсионерку уехать из дома до переезда, предлагала разные варианты, но Галина Павловна всегда отказывалась. Отказалась и сейчас. «Я боюсь, что лягу в больницу, и про меня забудут, – объяснила она. – Отсюда – только в новое жилье. А если не доживу, значит, не доживу».
Я уехала в Петрозаводск, написала заметку о том, что Галина Жукова все-таки переедет, и на обустройство ее квартиры понадобятся деньги. Читатели начали переводить. Я отсчитала неделю, потом вторую. Собралась звонить мэру, но тут позвонила Нина Щербакова: «Евгения, приезжали из аппарата правительства с начальником отдела проверок выполнения решений правительства Абрамовым. Изучали вопрос расселения граждан из аварийного фонда и фактическое положение вещей. Первым делом они навестили Галину Павловну, а с ними пришел и Кохов. Мэр сказал, что восьмого марта будет с ней пить чай в новой квартире. А еще соцзащита выискала для бабушки какую-то причитающуюся помощь. Шумиха помогла!»
В феврале я снова ездила в Олонец проверять, как движется ремонт. К этому моменту установили сантехнику, сделали полы и положили плитку. Доклеивали обои. К восьмому марта действительно успели. На деньги, которые перевели неравнодушные люди, удалось купить необходимую мебель и материалы. Стиральную машинку и микроволновую печь Галине Павловне подарили бывшие сотрудники детского сада «Звездочка», в котором она когда-то работала. Кто-то из жителей Олонца купил бабушке телевизор, кто-то прихожую.
Галина Павловна расплакалась прямо на пороге новой квартиры. Я и сама едва не разрыдалась, когда увидела, что все получилось.
История Галины Жуковой изменила мой взгляд на журналистику. Я поняла, что она может быть не только инструментом информирования, но и средством помощи. Может обнажить проблему и объединить вокруг себя людей, которые хотят помогать другим. Может заставить чиновников работать. Что она способна менять жизнь к лучшему. Пусть точечно, не глобально, но оно того стоит. И главное, я поняла, что мне ужасно нравится рассказывать истории «маленьких» людей – тех, о ком редко говорят современные медиа. И что эти истории вызывают у читателей интерес и отклик.
Свое место
После истории про Галину Жукову я написала много материалов о жизни и трудностях простых людей. Рассказывала о благотворительных организациях, которые помогают сиротам, людям с инвалидностью, наркозависимым. Писала о матерях-одиночках, врачах, которые спасают людей в жутких условиях районных больниц.
Материалы не всегда были мрачные. Социальная журналистика – это, как мы любим говорить в «Таких делах», не только боль и страдание. Правда, наш бывший главный редактор Настя Лотарева, когда писала эту фразу, всегда в скобочках указывала: «только».
Я рассказывала о женщине, которая восстановила старинный деревянный дом – ради этого она продала все, что у нее было, даже фамильные украшения. О семье, которая переехала из Москвы на глухой карельский север, чтобы развивать ездовой спорт. О женщинах, спасших от вымирания родную деревню. О девушке с ДЦП, ставшей чемпионкой по плаванию, несмотря на болезнь и кучу преград, которые выставило перед ней общество. Мне часто сообщали, что после моих историй кто-то стал волонтером, кто-то – донором крови, кто-то начал приводить в порядок старинный бабушкин дом, кто-то взял себя в руки и начал бороться с болезнью. Все эти письма и отклики, в свою очередь, вдохновляли меня: значит, все не зря. Но кое-что смущало.
Я постоянно металась между границами «активист» и «журналист». Например, написав репортаж про детский дом в глубинке, где у детей нет даже игрушек, я не смогла просто опубликовать и забыть. Когда несколько читателей позвонили в редакцию и предложили передать вещи для подопечных, я сказала: «Конечно, привозите, мы что-нибудь придумаем». Придумывать, в общем-то, было нечего – отвезти в детский дом подарки (приближался Новый год) можно было только на личном транспорте. Мою идею поддержал коллега, Михкель Алатало, который и стал водителем. Ехать предстояло пять часов по карельскому бездорожью. Ради нескольких пакетов с игрушками, которые нам принесли в редакцию, отправляться в такую даль не хотелось, поэтому я написала в соцсетях, что хочу привезти к Новому году подарки в сельский детский дом. И все, про работу журналиста мне пришлось на несколько дней забыть.
Мне бесконечно звонили и писали, привозили домой игрушки, книжки, одежду. К кому-то я ездила сама. Через несколько дней моя квартира была завалена пакетами – даже после тщательной сортировки все вещи не влезли в машину. Поездка заняла целый день: выехали в семь утра, вернулись в полночь. Я очень устала за неделю подготовки к ней, но заметку о том, как рады были дети получить к Новому году подарки, писала с удовольствием. А потом, в Рождество, я в образе Снегурочки разъезжала с гостинцами по малообеспеченным семьям. Чтобы собрать все необходимое, потребовалось много времени: договориться с семьями, узнать, что ждут в подарок дети, встретиться с людьми, которые покупали эти игрушки…
Позже, снова в редакции, я принимала от читателей вещи для многодетной матери, на материал о которой откликнулось много народу. Я отвозила ей посылки, помогала собирать справки, общалась с читателями, связывалась с администрацией, ЖКХ, социальными центрами. Тогда-то я и начала размышлять о том, где грань между журналистикой и активизмом? Должна ли я как журналист брать на себя так много и лично включаться в решение проблем, о которых я пишу? Как на самом деле должна работать социальная журналистика? Насколько эффективна адресная помощь?
Ответы на все эти вопросы я получила, когда в 2015 году стала работать в интернет-издании «Такие дела», медиапроекте благотворительного фонда «Нужна помощь». У всех материалов, опубликованных на портале, конкретная цель – помочь их героям. Но переводить деньги предлагается не конкретному человеку, а профильному фонду, который помогает большому количеству людей с похожими проблемами. Журналист в этой цепочке выполняет свою прямую обязанность и только: рассказывает историю, привлекая внимание к проблеме.
Писать, чтобы менять
Вообще-то журналистика – это в первую очередь информирование. Но выпуская новый проблемный материал, я подспудно жду, что он как-то повлияет на непростую ситуацию героя. Я не всегда пишу статьи просто для того, чтобы донести информацию. В социальной журналистике все сложнее и глубже. Многие герои – люди в трудной жизненной ситуации, и хочется, чтобы она разрешилась, жизнь наладилась. Каждый раз, когда после выхода текста происходит что-то хорошее, журналист радуется. И переживает, если ничего не выходит.
Работая над этой книгой, я пересмотрела все свои опубликованные тексты и с радостью отметила, что чаще всего для героя что-то менялось к лучшему. От глобальных перемен, когда, например, жители Карелии больше года спасали свой бор от вырубки, а после материала «Таких дел» власти расторгли договор аренды леса с девелопером и перенесли строительство в другой район (тут надо справедливо заметить, что положительный итог этой истории – совокупность большой работы и самих героев, и активистов, и других журналистов). До финансовой поддержки, которую читатели оказали самым разным героям. И просто внимания. Как, например, в случае с модником из Кирова, дедушкой, который шьет себе невообразимые костюмы и гуляет в них по городу. После моей статьи его атаковали телевидение и режиссеры, и он остался очень доволен.
Но так бывает не всегда. Случались и провалы, некоторые из них я переживала особенно тяжело. Я понимаю: когда не получается – это нормально. Но не переживать все равно невозможно.
Но даже, несмотря на провалы, моя работа показала, что в силах журналистов что-то менять к лучшему. Пусть точечно, но мы зажигаем свет в черном-черном городе. А когда у нас это не выходит, он все равно то там, то тут горит: его зажигают герои материалов и читатели.
Я приглашаю вас отправиться со мной в путешествие. Мои репортажи перенесут вас в 15 уголков нашей страны и расскажут о непростых судьбах простых людей.
Было сложно выбрать, какие истории должны стать частью этой книги, потому что все – важные и нужные. Поэтому я сделала ставку на разнообразие: захотелось, чтобы вы увидели работу журналиста в разных жанрах и с разными темами. И чтобы финал историй тоже был разный, от триумфального до нейтрального (да, иногда после выхода истории совсем ничего не происходит, и это нормально).
Если вам станет грустно в начале чтения, не бросайте и не отчаивайтесь. Да, мы живем в такой разной и не всегда приглядной действительности. Но все, что происходит, – точно не конец света. Вот увидите.
Путешествие первое. Чужие
Место: село Хворостянка, Самарская область
Время: февраль 2019 года
Сюжет: восьмиклассник Азат заступился за свою маму-инвалида, которую оскорбляли его ровесники. Мальчика избили, а мать объявили «врагом народа».
В начале учебного года в селе Хворостянка Самарской области возле школы избили восьмиклассника Азата Алгалиева. Бил одноклассник Кирилл Макаров, остальные ученики снимали процесс на телефон. Азат попал в больницу с сотрясением мозга и переломом носа. Но прежде, чем его удалось госпитализировать, классный руководитель и директор школы пытались помешать маме Азата Найпе Алгалиевой, инвалиду третьей группы, обратиться в «скорую». Ведь тогда информация о драке «уплывет» в полицию, а это пятно на репутации школы и проблемы у руководства. Найпа не согласилась, что репутация директора важнее здоровья ее ребенка. И не могла даже представить, что ввяжется в настоящую войну против школы, а ее сыну Азату в классе объявят бойкот.
Рабство
Найпу Алгалиеву в Хворостянке называют Ларисой – так проще и по-свойски. Алгалиева переехала в Хворостянку из соседнего села Владимировка в 2015 году. Во Владимировке у нее были большой дом и хозяйство. И муж, который, когда Азат был маленький, ушел за хлебом и не вернулся. «За хлебом – это не шутка, – рассказывает Алгалиева. – Дома не было хлеба, он взял у меня деньги и пошел в магазин. Больше я его не видела». Когда муж уехал, Найпа осталась одна с двумя детьми (старшая дочь Найля в прошлом году окончила школу и уехала учиться в Самару) и сестрой Ольгой. У Ольги – умственная отсталость, Найпа ухаживает за ней, как за ребенком. А Оля, в свою очередь, помогает Найпе на работе и везде водит ее под ручку. Женщины почти никогда не выходят из дома порознь и, кажется, срослись друг с другом, как сиамские близнецы.
У Найпы сломан позвоночник и правая нога в трех местах. Когда она была беременна Найлей, быки замотали ее цепью и протащили из хлева до самого дома. Ребенка она не потеряла, но здоровье ушло навсегда. Операции, аппарат Илизарова, костыли. Нога и спина у Найпы сильно болят, но не было ни дня, чтобы она не работала. Во Владимировке работы для инвалида не нашлось. Зато в Хворостянке ее взяли на автомойку (стискивая зубы, она старательно мыла машины и доказала, что хромота ей не мешает). Она ездила туда на автобусе, захватив с собой Найлю и Азата.
«Ездить было тяжело, и я решилась продать скотину – овец, коров, чтобы купить машину, – рассказывает Найпа. – Какое-то время возила их на машине, а потом решила, что проще переехать в Хворостянку. Да и школа там лучше… Ради кого жить, если не ради детей?» Найпа продала дом, машину и купила в Хворостянке квартиру.
Найпа уходит из дома в восемь утра, а возвращается в девять вечера. После автомойки вместе с Ольгой моет полы в продуктовом магазинчике. На две пенсии по инвалидности с двумя детьми жить невозможно, и Найпа не отказывается ни от какой работы. Помыть окна в суде, прополоть кому-то огород…
«В первый же день, как мы переехали, я пошла в школу, – рассказывает Алгалиева. – Нас хорошо встретили, и дети сразу стали учиться. Азат закончил четвертый класс, а когда перешел в пятый, начались проблемы. Его классная, учительница по английскому, Ольга Васильевна Обухова, сказала мне, что Азат слабоват в английском и других предметах и нужно репетиторство. Ольга Васильевна занимается с детьми у себя дома, к ней очень много ребят ходит. Я сказала, что денег у меня нет, и что она должна прямо на уроке подтягивать отстающих, на то она и учитель. Но Обухова сказала, что заниматься на уроке бесплатно не будет, но, если у меня нет денег, можно устроить по-другому. И предложила нам на нее работать, и тогда она будет Азата подтягивать. Я согласилась. И мы всей семьей как будто попали в рабство».
По словам Найпы, она, Ольга, Азат и Найля делали уборку у учительницы дома. Мыли полы, окна, сантехнику. Зубными щетками, которые Обухова им выдала, драили душевую кабину и швы на кафеле. Мыли баню и убирали курятник. Таскали мешки со строительным мусором. Пололи огород. Рубили кур и индюшек: ощипать, нарубить, разложить по отдельным пакетам – адский труд, за который с Найпой Обухова расплачивалась оценками, а с ее сестрой Ольгой – деньгами: «Когда сто рублей даст, когда двести пятьдесят, когда пятьсот».
«Когда я поняла, что сил на такую адскую работу у меня нет, стала отказываться. А она во-о-от такую двойку ставит Азату в дневник и потом названивает. “У Азата двойку видали?” При этом дочка моя у него проверяла уроки, все было в порядке. Однажды, пока я была на работе, Обухова приехала к нам домой и забрала работать мою сестру. Ольга с умственной отсталостью, с ней такое легко провернуть. Я домой вернулась – Ольги нет. Туда-сюда, к соседке. Та говорит, мол, учительница ваша ее увезла. И тут вернулась Оля, от усталости еле на ногах стоит. Я ее спрашиваю, чего она там делала, она рассказывает, что Обухова уселась голая в бане и приказала себя мыть».
«После этого случая я стала скрываться, – продолжает Найпа. – Не отвечала на ее звонки, а когда та приезжала, делала вид, что меня нет дома. Натурально боялась выйти из квартиры. Успеваемость Азата резко упала. Я не хочу сказать, что он отлично учился, но столько двоек у него не было никогда! Я твердо решила, что хватит с меня этого рабства за копейки, как-нибудь доучимся. А через три месяца случилась эта история с дракой».
«После уроков тебе хана»
Найпа Алгалиева проходила мимо школы, где на первом этаже у 8 «Б» класса шел урок русского языка. Когда она, держась за Олю, поравнялась с окнами класса Азата, его одноклассник Кирилл Макаров увидел в окно хромающую женщину и закричал на весь класс: «Смотрите, хромоногая инопланетянка!» Ученики повскакали с мест к окнам и начали смеяться и обзываться. Азат тоже привстал посмотреть, кто так развеселил одноклассников. И увидел, что это его мама.
«Мне стало плохо, – рассказывает Азат, глядя себе под ноги. – Я смотрю на учителя, а она ноль внимания. Ни замечания Макарову не сделала, ничего. Я не помню, как досидел этот урок, так стало обидно за мамку. Я дождался перемены, вызвал Макарова на крыльцо и говорю: “Не смей обзывать мою маму!” Тот в ответ начал смеяться, я замахнулся, он увернулся, нас разняли. А потом в столовой он мне сказал: “Азат, тебе после уроков хана”».
Алгалиева отвели в укромное место неподалеку от школы, окружили, достали телефоны. «Я попросил убрать телефоны, и тут в меня прилетел кулак Макарова. В глазах потемнело, я упал. Поднялся, все как в тумане. Еще два удара, я снова упал. Когда все ушли, я почти ничего не видел. Мой одноклассник, Костин, помог мне подняться, дал мне салфетки, и я пошел домой».
Дома Азат быстро прошел в ванную, но мама зашла следом и увидела распухшее лицо, кровь и разорванную одежду.
«Я дала ему холодное полотенце, уложила на кровать. И тут приехала Обухова: “Давай, мол, быстро, бери Азата и поехали разбираться в школу!” В школе была директор, те, кто снимал видео драки, Кирилл Макаров и его мама Татьяна Ефунина. Мы посмотрели видео, и Обухова велела его быстро удалить. Никто не спросил, как Азат себя чувствует, сразу стали пихать мне деньги за майку и штаны. Я говорю: “Какие деньги, у меня ребенок избит! Нам в больницу надо. Вызовите мне такси!” Обухова запротестовала: “Какое такси! Бери деньги, иди домой, пять дней отлежится, а я с питания его сниму”. Я смотрю на Азата, а у него глаз заплыл, лицо распухло, он еле стоит. И нас мать Макарова отвезла в больницу.
В больнице нам велели идти на “скорую”. Ольга Васильевна стала кричать: “Скажи, что он сам упал, не говори про драку! Иначе нам прилетит по шапке, а Азату еще учиться!” Но я, конечно, рассказала все, как было. Азату сделали снимок – перелом носа. Врач сказал, что лор в отпуске, но как только выйдет, нас сразу примут. Я сказала, что не буду ждать и поеду с Азатом в Самару к платному врачу».
До дома Найпа с Азатом доехали вместе с участковым Дмитрием Шишковым. Перед тем как сесть к нему в машину, Алгалиева, по ее словам, выслушала от Ольги Васильевны угрозы о том, что если она напишет заявление в полицию, то Азата поставят на учет. Спросила у участкового, правда ли, что писать заявление чревато. «Он ответил, что я должна написать, потому что “это уже не первый случай насилия в школе, который пытаются скрыть”, и надо непременно писать заявление. Ну, я написала на родителей Макарова, на возмещение материального и морального вреда. В участке Елена Борисова, наша инспектор по делам несовершеннолетних (ее сын был одним из тех, кто снимал на видео, как били Азата), заявила, что в первую очередь будут ставить на учет моего сына. Я расплакалась: “Как, почему, ведь он пострадавший!” “Ну, он же первый на крыльцо вызвал Макарова!” – ответила она. Потом родители Макарова предложили мне десять тысяч. Берите, мол, и на этом давайте закончим. Я отказалась, сказала, что не знаю, сколько будет стоить его лечение, и деньги с них буду брать по ходу лечения, столько, сколько буду тратить. И уехала домой».
Вечером Азат упал на пороге кухни, и перепуганная Найпа позвонила в «скорую». Его осмотрели и направили в Самару. В самарской больнице Азат лежал почти две недели. И все это время, по словам Найпы, руководство школы не давало ей покоя.
«Мы выпустили весь район»
Весь рассказ Найпы Алгалиевой невозможно передать. Она до мельчайших подробностей помнит, куда ходила, с кем разговаривала, кто и как на нее кричал. Когда вспоминает оскорбления и насмешки, плачет. И за компанию с ней, точно отражение в зеркале, плачет сестра Ольга.
Найпа рассказывает, что следствие затягивали, а ее не пускали в полицию и не давали никакой информации. «С тех пор как дело ушло к участковому, прошел месяц полнейшей тишины. В милицию меня не пускали, я его караулила возле входа. Полицейские надо мной смеялись, мол, прет эта дура опять. Ни связей, ничего, чего она хочет добиться? У участкового никогда не было времени, чтобы со мной разговаривать, отмахивался, ждите, мол. Азат не хотел ходить в школу и, когда возвращался домой, молча запирался в своей комнате. Я пошла к Викторовой Татьяне, нашей главе департамента образования. Она говорит: “Ну и что, меня тоже обзывали дылдой в школе!” Но посоветовала мне и Азату школьного психолога. Азату психолог сказала, что бороться с ветряными мельницами нет смысла, вы одни, мол, систему не поломаете. А когда я пришла к ней на прием, она поставила в проходе стул и говорит: “Идите на стул”. Я пошла вперед и отодвинула стул, чтобы пройти. “Вот, – сказала психолог, – и ваши проблемы так же отодвиньте в сторону, как этот стул”. Больше я к ней не ходила».
Потом Найпа поехала в министерство образования в Самару. По ее словам, министр Владимир Пылев позвонил главе администрации Хворостянского района Виктору Махову и сказал, что директора школы Савенкову нужно наказать. Махов обещал разобраться. «Линьков, замначальника полиции, вызвал меня после этого, сказал, мол, вы зачем туда жалуетесь? Мы дело ведем, но у нас сотрудников не хватает. И начались, наконец, подвижки по делу, нас повезли на судмедэкспертизу».
Когда Азат выписался из больницы и вернулся в школу, одноклассники объявили ему бойкот. Он рассказал, что Ольга Обухова прямо на уроке сказала ученикам, что из-за Азата ее могут уволить. «Все подошли к ней, стали утешать, говорить, что мы вас не отдадим никому, а я сижу как дурак и не знаю, куда деваться», – говорит Азат.
Азат тихий и скромный. Из него трудно выудить детали конфликта с одноклассниками. Когда Найпа при нем рассказывает, как тяжело ей сейчас приходится, Азат не комментирует, только беззвучно плачет. Но когда я разговариваю с ним наедине, выясняется, что он не рассказывает матери многое из того, что переживает в школе. Например, по словам Азата, сын Борисовой постоянно называет его «черножопым» и смеется над ним. Азата удалили из школьного чата и, если ему нужно уточнить что-нибудь по учебе, от него отворачиваются. «Я привык уже, не обращаю внимания», – говорит Азат, глядя мимо меня в стену. На переменах Азат не выходит из класса – сидит один и рисует. Рисование – ширма, которой ему удается отгородиться от внешнего мира. У него стопка дипломов и грамот за рисунки. Говорит, осталось немного, и он получит президентскую премию, которую отдаст маме, потому что «она всем ради нас жертвует». Азат мечтает стать дизайнером и говорит, что готов еще два года быть изгоем в классе, лишь бы его не трогали и дали доучиться. Вот только в том, что учителя позволят ему это сделать, Найпа не уверена.
«У нас село маленькое, все друг другу друзья и родственники. У школы связи в полиции, у полиции – в суде… Замначальника полиции – бывший ученик Обуховой, его дочка у нее в классе. У Ионесяна, сотрудника полиции, который на меня кричит больше всех, жена – помощник судьи. А его дочка – тоже ученица Обуховой. Глава района Махов с Обуховой, понятно, в тесных «рабочих» отношениях. Есть фото, где Махов, Савенкова и Викторова из департамента образования вместе на каком-то теплоходе… Они все тут друг за друга, а я чужая, взялась ниоткуда. Мне Обухова сказала как-то: “Ты кто? Ты никто! Ты – человек второго сорта. А мы выпустили весь район!”»
По словам Алгалиевой, против нее настроены и абсолютно все родители. Ее пригласили в школу на собрание, организованное родительским комитетом, где объявили, что будут собирать подписи за то, чтобы Обухова осталась классным руководителем. И предложили Найпе уехать из Хворостянки.
«Набросились на меня все, – рассказывает Найпа. – “Что вам надо, зачем донимаете всех? Ну подрались и подрались!” Кто-то сказал, мол, вы давайте еще, раскройте, как мы экзамены сдаем, чтобы наши дети ездили их сдавать в Безенчук! А кто-то предложил взять сына и уехать отсюда подальше. Я вышла оттуда в слезах и больше ни на одно собрание в школу не ходила. Только к директору по ее просьбе зашла один раз, она меня припугнула тем, что знает, что я не оформлена на мойке. “А вы налоги платите?” – спросила. На что я спросила у нее, платят ли ее учителя налоги с репетиторства. И ушла».
«Война»
