скачать книгу бесплатно
Есть в отряде ещё одна неразлучная пара, остальные симпатии мимолётны, кратковременны.
Распределением заработка в конце работы остаются довольны не все, ворчат на командира и комиссара, но смиряются.
Устраиваем дружный прощальный вечер. Поём на мотив песни Городницкого:
«Стоят они ребята, согбенные тела,
Поставлены когда-то, а смена не пришла,
А мимо мастер ходит, с друзьями водку пьёт,
А им колени сводит, он смену не даёт.
…
И вот на эти штуки, однажды разозлясь,
Они отпустят руки, и элеватор хрясть!»
С троими из девушек младше меня курсом мне пришлось позднее жить в одной комнате общежития. Стройотряд мы вспоминали с большим теплом. Две девушки работали там «штукатурками», как мы их шутя называли. Бойкая, шустрая, зеленоглазая хохотушка Аля была также арматурщицей. Глаза у неё большие, зелёные, а волосы тёмные, она сразу привлекает к себе внимание. Где она и что с ней и её родными сейчас? Аля из Донецка.
На память об отряде у меня осталась книга Маргариты Алигер, подаренная мне товарищами на день рождения. Её украшает надпись:
«Твоя работа нелегка,
На высоту ты лезешь страшную,
Стоять здесь будут…
Тобою связанные башни»
Хотели, говорят, написать «на века», да засомневались.
Зелёные острова
Майские дни выдались на удивление теплые. Домой на праздники я не уехала, а Нина предложила присоединиться к их компании, провести день за Волгой, на Зелёных островах.
Нина поселилась в нашей комнате совсем недавно, до этого мы жили вдвоём с Галей. Они обе учились на пятом курсе, я на первом. Галя была замужем, ждала ребёнка, ей было точно не до таких поездок, ну а мне почему бы не съездить, я с радостью согласилась. Жили мы в общежитии университета, расположенном в Студенческом городке. Университет в центре, возле вокзала, а общежитие на окраине, не меньше десяти минут на автобусе. Только в автобус ещё надо попасть. Общежитий много, студентов, соответственно, тоже, а вот автобусов явно не хватает. Ходит один двенадцатый от студгородка до площади Революции. Одиннадцатый-а – экспресс идёт от шестого квартала, подходит уже основательно набитый, часто совсем не останавливается, а если остановится, попасть в него очень сложно. Общежития не только университета, здесь же живут студенты юридического института, сельскохозяйственного, какого-то техникума, уже не помню какого, занятия у всех начинаются примерно в одно и то же время. Каждое утро начинается со штурма. Здесь главное в струю попасть, тогда можно почти не двигаться – внесут и поставят. Ну а не попал – извини, опоздание обеспечено. Хорошо если первая пара лекция, не страшно пропустить, подруги, если видят, что кто-то отсутствует, подложат в тетрадь копирку и напишут в двух экземплярах. Сложнее, если это физический практикум. За семестр надо выполнить определенное количество работ, а в каждой работе надо сначала отчитаться по теории, получить разрешение преподавателя на выполнение, выполнить, оформить полученные результаты и отчитаться за каждый график (почему он возрастает или убывает), сделать и обосновать все выводы. То есть времени в обрез, и никто тебе дополнительное время выделять не собирается.
Набралось человек восемь. Переехали Волгу, расположились в живописном уголке. Загорали, играли в волейбол, бадминтон. Даже купаться пробовали. В Волге никто не решился, а вот искупаться в небольших, слегка прогретых озерцах были желающие. Ну не до плавания, забежать, окунуться в обжигающе холодную воду и выскочить. Зато как освежает! Я даже слегка задремала в тени кустарника, один из ребят сфотографировал меня, лежащую в купальнике, фотографию потом подарил. Отдохнули хорошо, пора было собираться домой. Подошли к пристани и ужаснулись. Катер по расписанию ходит где-то раз в час, сюда люди приезжали постепенно, а собрались назад все разом. Пристань и берег перед пристанью заполнены людьми. Всем не уместиться никаким образом, а катер, если не последний, то предпоследний точно.
К пристани подходил катер, толпа бросалась ему навстречу, тонкие деревянные перила начинали угрожающе трещать, и катер отходил. Так он приближался несколько раз, потом всё-таки причалил. Что тут началось! Лезли, кто как мог, толкались, давили друг друга, кто-то кричал, плакал. Мы были молодые, сильные, закалённые в автобусных сражениях, воспринимали всё это как веселую игру, всей нашей компании удалось пробиться на катер. Сидели, смеялись, перешучивались, ощущали себя победителями. Сходили на берег в Саратове гордые и довольные, стояли на набережной, не хотелось расходиться.
А потом к небольшому прогулочному причалу подошел двухпалубный пароход (специально сняли с пассажирской линии, чтобы перевезти людей), и на берег стали сходить те, кого мы «победили». Бледные, уставшие (это после отдыха-то!), с маленькими детьми. Не знаю как другим, но мне уже не хотелось смеяться и торжествовать. Лица этих людей не раз вспоминались мне в определенные моменты жизни.
О сокровенном
Я уже признавалась в своей любви к писателю Максиму Горькому, только не к его наиболее известным «Мать», «Песня о буревестнике». Хотя и эти произведения, несомненно, великие. Их боятся те, кто сумел нагло присвоить себе все завоевания революции и социализма, и продолжают набивать свои карманы, обирая миллионы людей. Это была утопия, но она была. Ее не забыть, не вычеркнуть. Ради нее погибло столько честных и чистых людей. Остались подлецы, но это не значит, что только они будут всегда. Может быть, не получилось потому, что начали с материальной базы, а не с людей и уничтожили церкви. Души людей важнее всего.
Но был еще один любимый писатель. Блестящий, светлый романтик француз Ромен Роллан. Он поверил в 1936 году в нашу революцию, но предупредил:
«Никогда не удовлетворяйтесь победой нынешнего дня! И особенно не почивайте на достигнутых успехах! Нельзя победить один раз навсегда, надо побеждать каждый день. Надо каждое утро начинать сначала или продолжать битву, начатую накануне. Жизнь человечества никогда не останавливается. Тот, кто останавливается, скоро остается позади. Надо идти вперед, всегда идти вперед, надо всегда одерживать все больше и больше побед заблуждением, над несправедливостью, над смертью».
Все помнят, что было потом, когда разрушился Советский Союз, и были забыты все завоевания революции.
.Меня поразила «Очарованная душа» Ромена Роллана. Читала, выписывала понравившиеся отрывки, цитаты, но никак не думала, что мне предстоит пройти путь, похожий на путь Аннеты Ривьер.
«To strive, to seek, not to find, and not to yield.
Стремиться, искать, не находить, но и не сдаваться»
Каверин позднее переделал этот лозунг. Ну не наоборот же!
Когда удостоверилась, поняла, что это так, хотела уйти из жизни. Это была моя единственная попытка. Не отпустил отец.
«Жана-Кристофа» я открывала для себя в больнице, где лежала после этой попытки. В этом романе я нашла для себя самые важные слова:
«Почитай каждый встающий день…
Живи сегодняшним днем…
Верь. Жди»
Я поняла, что не надо отчаиваться в самые трудные моменты и не надо стараться сделать больше, чем ты можешь.
«Кола-Брюньоном» восторгался мой жених, который так и не стал мужем, художник Толя, увидевший в героях этого произведения себя и меня. С этим его сравнением я не согласилась, и в ответ родились мои стихотворные строчки:
Взвиться б в небо стремительной ласточкой,
Прозвенеть своей песней отчаянно:
Ты зачем меня выдумал Ласочкой!
Я ведь даже не Таня Ларина!
Знаешь, почему у тебя не получился мой портрет, Толя? Меня надо было писать с ребёнком на руках.
Вспоминается все это именно сейчас, потому что душу беспокоят необъяснимые предчувствия. Скоро 30 лет, как нет моего любимого отца, и я устала плакать по ночам по нему. Я хочу к тебе, папа. Мои дети уже взрослые, они в состоянии постоять за себя сами. Моя жизнь похожа на «Болеро» Равеля, последний громовой аккорд уже близко. Может быть, это и не так, конечно, я буду идти. «И пусть я упаду на пути, лишь бы упасть на своем пути», как сказано в той же «Очарованной душе».
Программист
О своей работе я обычно не рассказывала, да и не могла, связанная подписками. Часть своего трудового стажа проработала в «ящике», самую значительную часть – в воинской части. А ведь пройденный путь достаточно уникален. Ну, кто сейчас знает, что такое перфокарта – прямоугольник из жёсткого, плотного картона с напечатанными на нем цифрами? Прочесть и расшифровать то, что на неё нанесено, можно только с помощью специальной «читалки», пользуясь двоичной системой счисления. В двоичной системе цифры только две – ноль и один. Дырки на перфокарте соответствуют единицам, все остальное поле – нули.
Перфораторщицы не пытаются расшифровать набитое, чтобы найти ошибки. Они пробивают программы или исходные данные в двух экземплярах, сравнивают на просвет. Если дырки на соответствующих перфокартах не совпадают, значит – ошибка, надо перебить. Нам свои ошибки приходится искать порой долго и мучительно. Легче, если программа просто не работает, сложнее, если работает, но даёт неверные результаты.
Иногда начинает сбоить устройство ввода, «зажёвывает», мнёт и рвёт перфокарты, надо их восстанавливать. Начинали написание программ с машинных кодов, когда каждое число находится в ячейке со своим адресом. Все действия над числами имеют тоже свой цифровой код, результат надо также занести в ячейку со своим адресом. Каждому оператору на машинном языке программирования соответствует числовой эквивалент, есть стандартные подпрограммы для вычисления синуса, косинуса и других математических величин.
Когда я пришла в воинскую часть, строился корпус для новой ЭВМ (электронной вычислительной машины), обещали, что года через два его достроят. Строили десять лет, а рассыпаться он начал, чуть ли не сразу при нашем переходе в него. Так называемая новая машина уже успела морально устареть. Зато появились дисплеи с клавиатурой. Здесь уже можно вводить и исправлять данные и программы, не пользуясь перфокартами. Зеленоватые, мерцающие цифры и буквы на экране быстро утомляют глаза, при электрическом свете особенно.
У первых, появившихся у нас компьютеров нет даже жёсткого диска. В один дисковод вставляется дискета с операционной системой, в другой – дискета с программами, играми – самыми простейшими, занимающими немного места. Первые «диггеры», бармен, собирающий пивные кружки, «стрелялки». Дети офицеров стремились попасть в наш корпус всеми правдами и неправдами, стояли за спиной, просили дать поиграть хотя бы немножко.
Наши советские компьютеры ушли, не выдержав конкуренции с западными. И как шарахались сначала от этих компьютеров бухгалтеры, работники почты, всевозможных учреждений, где сейчас работу без компьютеров просто невозможно представить.
А мы писали и писали программы, переходя с одного языка программирования на другой, изобретая порой велосипед. Дешевле было иметь своего программиста и пользоваться упрощёнными, написанными специально для данного предприятия программами, чем покупать универсальные программы, приспосабливать их для своих нужд и платить за каждое обновление. Добывать необходимую литературу, тем более в небольших городах, сложно и дорого. Трансляторы с нужных языков, как правило «левые», нелицензионные. Лишний опыт только мешает, надо уметь забывать старое и постоянно осваивать всё новое и новое. Пожар в корпусе, когда сгорает вся накопленная литература, конспекты, диски, дискеты становится настоящей катастрофой.
И наступает момент, когда отказывает память, почти не воспринимается новое, учащаются нелепые ошибки – пора уходить. Можно, конечно, продолжать отсиживаться за спинами других, более молодых, пользуясь былым авторитетом. Но лучше уйти, пока авторитет и лицо программиста не утеряны окончательно. Вот такая работа. Сложная, требующая бесконечного терпения и внимания, но увлекательная и интересная. Терпения и удачи всем, вступающим на эту стезю!
Как я была стукачем и коммунистом
Так случилось, что после ряда любовных неудач я вернулась в родной город с маленьким ребенком и без мужа. Устроиться на работу оказалось нелегко тем более с высшим инженерным образованием. Пошла даже на завод на рабочую должность, а потом с помощью отца и его знакомых меня взяли программистом в воинскую часть. Сначала на должность техника, но в перспективе должна была освободиться должность инженера.
Вышла на работу первого апреля, а на следующий день мне позвонили вроде бы из строевого отделения (оно находилось в штабе, в соседнем корпусе), попросили зайти что-то утонить в документах. При входе в корпус меня встретил невысокий худощавый майор, сообщил, что звонил он и предложил зайти в кабинет на первом этаже. Представился сотрудником секретного отдела
– Вы не хотели бы нам помочь?
– Я? А чем я могу вам помочь?
– Я все объясню. Напишите заявление.
Под его диктовку было составлено заявление о моем согласии на сотрудничество с секретным отделом. Кодовое название мне предложили – Роза, он решил, что для женщины это вполне подойдет. Сказал, что будет назначать встречи при необходимости, место он укажет.
Я ещё не освоилась на новом месте, никого не знала, чувствовала себя очень неуверенно, боялась потерять это место, полученное с таким трудом. Да и жила, как многие, в плену иллюзий о том, что наша страна самая лучшая, гуманная и всё такое прочее. Хотя уже пришлось частично убедиться в, мягко говоря, неполном соответствии этих представлений с действительностью.
Первая встреча была назначена к моему удивлению в доме одного из моих бывших одноклассников. Женя там сейчас не жил, он окончил военное училище и служил где-то в другом городе. Жили его родители.
Майор был приветлив, внимателен, расспросил сначала о сыне, о моих делах, потом мягко перешел к поручениям. Мне предлагалось наблюдать за выполнением секретного режима сотрудниками части, сообщать о возможных нарушениях: «Это не предполагает для них никаких последствий, но если что-то где вдруг всплывет, мы будем знать».
Ещё несколько раз встречались в этом доме и в кабинете отделения милиции на улице Дзержинского. Ничего существенного я ему сообщить не могла и выполнять новые поручения тоже. «Может быть, знаешь тех, кто встречается с иностранцами?» Иностранцы учились в военном училище тыла, ни подруг, ни знакомых у меня там не было, да и куда я могла ходить от маленького ребенка, который к тому же серьёзно заболел. «А вот Скородумов у вас не сдает иногда в секретную библиотеку свой чемоданчик, когда уходит, оставляет в шкафу». Действительно, но я никому об этом не говорила. Другие источники? Или прослушка где-то установлена?
Один раз я пришла после бурного обсуждения в лаборатории очередного повышения цен на золото. Что меня дёрнуло заговорить об этом? Посоветоваться хотелось, он вроде бы так по-отечески ко мне относится, старший товарищ. Но тут он мгновенно преобразился, в лице появилось что-то хищное, прямо-таки крысиный оскал: «Кто сказал? Что? Бери ручку, пиши. Не показывай вида потом, что к тебе это имеет какое-то отношение. Теперь заткнутся!» Медленно, слишком поздно стало приходить прозрение. Да никакую родину они не защищают! Защищают свои тёплые места, удобное для них устройство!
Больше на встречи с ним я не приходила. Он встречал меня после работы шёл рядом, настаивал на необходимости встреч. Я отговаривалась нехваткой времени, болезнью ребенка. Потом, в конце концов, решилась сказать прямо:
– Когда я соглашалась на сотрудничество, я не знала что это такое. Теперь знаю и не хочу!
– Что ж, это дело добровольное. Но ты об этом ещё пожалеешь!
– Может быть.
До сих пор не знаю, почему он оставил меня в покое. Может быть потому, что готовился к отставке.
Я уже работала на должности инженера. Освободилась должность старшего инженера. Год я выполняла эти обязанности, но приказа о назначении не было. Потом мне сказали открытым текстом, что нужно вступить в партию.
– Но я не хочу! Слишком много там подлецов и негодяев.
– Вот и будешь их изнутри разоблачать.
В партию я не то, чтобы стремилась, но вроде бы это было естественным продолжением пути: октябренок, пионер, комсомолец. Отец партийный, тётя тоже. Прошла все положенные этапы. Сложно было отвечать на вопросы о текущих новостях, поскольку чтение газет ничего, кроме сонливости у меня не вызывало, политикой я просто не интересовалась. Хотя, конечно, при учёбе в университете пришлось изучить все соответствующие дисциплины. И никто так рьяно не следил за посещением лекций и семинаров, как преподаватели общественных наук. А в воинской части политические занятия проводились в обязательном порядке раз в неделю. Нужно было вести конспекты, готовиться к выступлениям.
Всего нас женщин-коммунистов оказалось в части шесть человек. На партийных собраниях мы неизменно занимали самый последний стол и чаще всего с Тамарой играли потихоньку в «Эрудит». Игра размещалась в небольшой коробочке с магнитным полем, легко спрятать.
Выступлениям на партийных собраниях придавалось большое значение. Те, кто стремился к продвижению по служебной лестнице, начинали именно с этого. Всегда удивлялась, слушая выступления начальника нашего отдела, как можно так много говорить и ничего не сказать. Сплошные обтекаемые фразы: «В преддверии двадцать очередного съезда…», «Необходимо усилить…», «Требуется искоренить…» Ни одной конкретной фамилии, ни одного факта, чтобы никого не задеть, а вышестоящее начальство особенно.
На должность меня назначили, это дало существенное увеличение зарплаты, и, поскольку я растила одна двоих детей, было очень важно для меня.
А тут началась перестройка. Помню, с каким воодушевлением мы встретили начавшиеся перемены. Внимательно слушали и смотрели трансляции съездов, ведь до этого мы могли только читать сухие и откорректированные отчеты в газетах. Но всё это быстро надоело, эйфория прошла, тем более то, что творилось вокруг, никакого восторга не вызывало. Список дефицитных товаров, которые надо было получать по талонам, стремительно увеличивался. Вскоре в этот список попали почти все предметы первой необходимости, включая мыло, стиральный порошок, макаронные изделия, сигареты, утюги и многое другое. Мясо и масло мы уже давно получали по талонам. На нашей ЭВМ эта программа распределения талонов являлась самой используемой. Причем военнослужащие получали талоны на всю семью, а служащие только на одного работающего, как будто детей у нас не было. Хотя участники войны и матери-одиночки всё-таки имели право на дополнительный талон.
Я уезжала на два месяца на курсы в Минск. В Москве пересадка. Магазины поразили своими пустыми полками и стеллажами. В Минске такого не было, но продавали всё только по паспортам с местной пропиской. Наши зачётные книжки с фотографиями к счастью тоже давали право на покупку товаров. В большинстве магазинов приходилось выстаивать огромные очереди, но хотя бы что-то можно было купить.
На обратном пути в Москве мы с сослуживцем решили пообедать. Он хотел сесть за нормальный столик и спокойно поесть хотя бы те же пельмени. Оказалось, что это невозможно. Обошли в поисках множество кафе и столовых, но так и ели в результате стоя в какой-то забегаловке холодные жирные пирожки с ледяной газированной водой. В дорогу удалось купить только пакеты с молоком. Вскоре мы на это молоко уже смотреть не могли. Лёня говорит:
– Допивай.
– Не могу!
– Ну, ты жжже меня уважжжаешь….
За время поездки накопился долг по партийным взносам. Из партии уже можно было выходить, не рискуя при этом потерять должность и место работы. Я написала заявление. Наш секретарь партийной организации пытался меня остановить:
– Разве плохие идеалы?
– Идеалы-то хорошие, но те, кто нас ведет, никогда к ним не приведут.
Вот так и закончилась моя партийная карьера. А вскоре я уволилась и из воинской части. Но это уже совсем другая история.
Кивок вниз
Когда-то я работала в большом научно-исследовательском отделе, включающем в себя несколько лабораторий. Между лабораториями, как полагалось, проводилось социалистическое соревнование, определялись победители. Чаще всего победителем соревнования становилась лаборатория термобарокамеры. Работали там, в основном, старички, дотошные и въедливые. Они внимательно слушали все новости по телевизору, прочитывали от первой до последней страницы множество газет. Все свои социалистические обязательства, в том числе конспектирование работ классиков марксизма-ленинизма, выполняли в точности. Молодой инженер у них был всего один, они его все дружно воспитывали.
Термобарокамера представляет собой огромный металлический цилиндр с герметически закрывающейся крышкой. В нём можно устанавливать нужную температуру и давление и проводить испытания приборов. Испытания иногда проводятся несколько суток, инженеры дежурят, обеспечивая заданный режим.
И вот дежурит как-то их самый молодой инженер на пару с одни из старичков. А старичок почистил бензином свою испачканную краской куртку и надумал посушить её в термобарокамере.
Сидит Владислав за рабочим столом, записывает показания приборов и вдруг раздаётся резкий хлопок. Над головой Владислава, едва не задев, пролетает массивная, больше метра в диаметре крышка термобарокамеры. В высоких окнах лаборатории вылетают все стёкла. Всё предусмотрел политически подкованный старичок, но почему-то не подумал о возможном эффекте от скопления бензиновых паров.
Но в социалистическом соревновании лаборатория всё равно победила. В отчёте начальника отдела упоминание об этом случае прозвучало так: «Был у них в этом месяце небольшой кивок вниз. Но зато как быстро и дружно они всё исправили. Молодцы!»
Лампочки
Воспитательной работе в воинских частях в советское время уделялось особое внимание. Обязательные политзанятия раз в неделю с конспектами, с выступлениями. Даже оценки ставили, только что на второй год не оставляли. Начальник политотдела в части второе лицо после командира, если не первое. Во время политзанятий откладывались все самые срочные работы, должны присутствовать все работники. Снабжение политработников, естественно, по высшей категории, с «чёрного хода», машина в личном распоряжении начальника, жена и дочка из нее не вылезали.
А тут вдруг решили провести общее собрание рабочих и служащих, выслушать их пожелания. Сначала, как водится, выступили подготовленные ораторы, доложили о своих трудовых успехах. Предложили задавать вопросы, высказывать, кого что тревожит. Молчание. Потом в дальнем ряду поднялся один из рабочих экспериментальных мастерских:
– Лампочки бы нам ввернуть в коридоре, темно очень, боимся ноги поломать.
– Вы знаете в какой сложной международной обстановке мы сейчас живем? Под направленным дулом пистолета, который в любой момент может выстрелить!
Рабочий сконфуженно сел, все опять замолчали. Какие лампочки! Под дулом же!
Вот и нам сейчас: Сирия, Америка. Какие лампочки!
Офицерские жёны
Сейчас офицеры не так котируются, надо выходить замуж за предпринимателей, а тогда замуж за офицера – самое престижное. Высокая зарплата, обеспеченность жильем, особое снабжение. Ну, не все дожидались, когда нам, наконец, коммунизм построят, торопились сами построить для себя. А наше училище тыла особенно хорошо, все продукты и материалы в их руках, как там армию обеспечит неважно, а жену-то точно сумеет.
В нашей школе дети офицеров выделялись одеждой, ухоженностью. Форма вроде бы одинаковая для всех, но и она может быть разной, и носить её по-разному можно. Косметику не разрешали, но прически у всех тоже разные – у кого две косички, а у кого и модная стрижка. Впрочем, в школе я над этим не очень задумывалась, да и в училище тыла из нашего класса почему-то самые «двоечники», «троечники» пошли, скучно с ними. А на физическом факультете, где я училась, распределение в армию чуть ли не самым позорным считалось, это, значит, совсем голова не работает, только чужие команды выполнять способен.
А тут пришлось вернуться в родной город с ребёнком, и на работу устроиться с моей специальностью кроме как в воинскую часть некуда. Устроилась, работаю. В кабинете, где мне предстоит сидеть восемь женщин и всего один мужчина – офицер, начальник нашей лаборатории. Я училась и работала до этого преимущественно в мужском коллективе, здесь поразило в первый же день. Выходит кто-нибудь за дверь – «шу-шу-шу», обсуждают её, вернулась она – замолчали. Следующая вышла – теперь обсуждается она.
