скачать книгу бесплатно
Судьба Блока. По документам, воспоминаниям, письмам, заметкам, дневникам, статьям и другим материалам
О. Немеровская
Цезарь Вольпе
Александр Блок, быть может, самый значительный поэт XX века, – неразрывно связан с эпохой русского символизма. Понять Блока вне литературных и бытовых отношений, вне условий возникновения, расцвета и разложения символизма – нельзя. И книга о Блоке должна быть книгой о символистах, и история судьбы Блока – историей всего литературного движения символизма. Поэтому и задача авторов – показать не только Блока человека – носителя обособленной личной судьбы, но Блока поэта, представителя большой эстетической культуры.
Судьба Блока. По документам, воспоминаниям, письмам, заметкам, дневникам, статьям и другим материалам
Составители О. Немеровская и Ц. Вольпе
Составитель серии Давид Рудман
Оформление и иллюстрация, на фронтисписе Ф. Барбышев
На авнтитуле:
Ю. Анненков. Иллюстрация к поэме «Двенадцать». 1918 г.
От издательства
Вначале 1930 года в тогдашнем уже Ленинграде, в Государственной типографии им. Евг. Соколовой (проспект Красных Командиров, 29) было отпечатано для Издательства Писателей Ленинграда 4200 экз. книги «Судьба Блока», составленной О. Кемеровской и Ц. Вольпе по документам, воспоминаниям, письмам, заметкам, дневникам, статьям и другим материалам.
Эта посмертная книга о Блоке не была, конечно, первой. Уже в 1922 году появилась биографическая книга М. Бекетовой «А. Блок», в том же году В. Княжнин издал свою книгу «А. А. Блок», в 1924 году. Н. Атттукин составил «Блок в воспоминаниях современников и его письмах». Многие из этих книг сделались почти недоступными раритетами.
С тех пор прошли десятилетия. За это время во множестве издавались сборники писем Блока к отдельным лицам, его записные книжки, литературные о нем воспоминания, множество исследований блоковского творчества, его поэтики, даже описания личной библиотеки Александра Александровича…
В 1980–1986 годах издательство «Наука» выпустило 92-й том «Литературного наследства в четырех книгах: «Александр Блок. Новые материалы и исследования», вобравший в себя огромный и разнообразный материал…
И все же выполненная в форме биографического монтажа, относительно небольшая, но чрезвычайно емкая и разноплановая книга «Судьба Блока», изданная восемь десятилетий назад и давно ставшая библиографической редкостью, ни в малой степени не утеряла ни своего значения, ни интереса, ни обаяния. Она дает достаточно цельный образ одного из величайших русских поэтов, который никогда не будет забыт.
Нынешний читатель получает сегодня счастливую возможность стать обладателем замечательной старой книги, обретшей новую жизнь[1 - В книге сохранены оригинальная орфография и пунктуация. – Ред.].
В. Кабанов
2008
Предисловие к изданию 1930 года
Александр Блок, быть может, самый значительный поэт XX века, – неразрывно связан с эпохой русского символизма. Понять Блока вне литературных и бытовых отношений, вне условий возникновения, расцвета и разложения символизма – нельзя. И книга о Блоке должна быть книгой о символистах, и история судьбы Блока – историей всего литературного движения символизма. Поэтому и наша задача – показать не только Блока человека – носителя обособленной личной судьбы, но Блока поэта, представителя большой эстетической культуры.
Между тем, если литературная судьба Блока необъяснима вне того движения, на фоне которого протекло его творчество, то само это движение остается непонятным без освещения тех социальных условий, в которых оно развивалось. Отношения символизма и русского капитализма, меценатство купцов Рябушинского, Морозова и пр., возникновение различных издательств от «Скорпиона» до «Сирина» – все это существенные моменты в истории русской символистической культуры, представляющие для социолога огромный интерес.
Вследствие этого материал книги оказался чрезвычайно расширенным, и в нее вошло многое, что с первого взгляда непосредственного отношения к биографии Блока не имеет.
Установка на эпоху повела к построению книги как работы исторической, определив не только ее тему, но и ее структуру. Поэтому и отдельные главы построены не по чисто биографическому принципу, а прикреплены к определенному историческому стержню: «1905-й год», «Годы военного коммунизма», «Годы реакции», «Война и революция» и проч.
Так же точно смерть Блока дается не как завершение отдельной оборвавшейся человеческой судьбы, а как гибель целой культуры.
Блок умер восемь лет тому назад. Восемь лет – это срок, слишком маленький для того, чтобы могла возникнуть систематизированная исследовательская или даже биографическая литература о нем, но достаточно большой для того, чтобы назрела потребность в такой систематизации. Некоторые документы, опубликованные в период гражданской войны в мелких и незначительных изданиях, некоторые воспоминания, напечатанные в различных органах провинциальной прессы, часто не сохранившихся даже в больших книгохранилищах, остаются совершенно недоступными.
Между тем многое из этого материала представляет собой интерес и цену и должно быть предоставлено читателю.
Этими обстоятельствами был предопределен и самый выбор жанра книги, несмотря на всю спорность и как бы скомпрометированность его в настоящий момент.
Вопрос о монтаже стоит сейчас особенно остро в связи с кризисом, последовавшим за недавним расцветом монтажей. Это, конечно, не случайно. Сейчас, когда исторический документ все чаще призывается на замену писательской выдумке, монтаж оказывается хорошим суррогатом как для беллетристики, так и для науки. Он дает обычному среднему читателю ту подлинную правду об историческом герое, которую читатель ищет в литературе, он дает исследователю тот собранный материал, который может послужить ему путеводителем при собственной исследовательской работе.
От подбора материала, от большего или меньшего членения цитат зависит уклон монтажа в сторону научности или беллетристичности.
И очень показательно, что журналист из «Nouvelles Litteraires» сравнивает русскую форму биографического монтажа с чрезвычайно популярными во Франции биографическими романами, считая их разными воплощениями одного и того же жанра. И поскольку монтаж действительно есть не чисто художественная форма, а промежуточное звено между исследованием и беллетристикой, он все еще остается настолько спорным, что до сих пор, несмотря на явочным порядком приобретенные права гражданства, вызывает сомнения в законности своего существования.
И, тем не менее, нам пришлось остановиться именно на жанре монтажа. Можно оспаривать целесообразность монтажей о классиках, о которых существует большая и доступная читателям литература, – там, где дело касается писателя недавно умершего, монтаж целесообразен уже по одному тому, что материал разбросан в разновременных, порою очень редких изданиях – альманахах, журналах и газетах.
В поисках материала нам пришлось по годам просматривать отдельные газеты, как дореволюционные («Московские Ведомости», «Новое Время», «Товарищ», «Утро России», «Речь»), так и послереволюционные («Известия ВЦИК», «Правда» и др.). Мы старались подобрать документы, печатавшиеся в почти несохранившихся изданиях, например письмо Блока к Мейерхольду в журнале «Искусство и Труд» в 1921 г. Из зарубежной печати мы привлекали главным образом по перепечаткам в мелких советских изданиях то, что с нашей точки зрения представляется наиболее интересным и ценным для советского читателя. Наконец, в книге воспроизводятся и некоторые документы (частично или полностью), до сих пор еще не появлявшиеся в печати (отрывки из речи В. И. Княжнина, письмо Блока к ?. Е. Щеголеву, архив Ленинградского Университета и друг.).
Помимо чисто технической задачи нахождения и собирания материала, перед нами стояла еще более сложная и ответственная задача критического обзора и сверки разноречивых показаний в письмах и документах. Читатель в своем интересе к «подлинности» нередко попадает во власть тех случайных и тенденциозных сообщений, какие ему преподносят различные мемуаристы, руководимые часто далеко не литературными соображениями.
Но для того, чтобы восстановить реальную картину сложившихся отношений, нам пришлось приводить рядом разнопартийные и порой противоречивые документы. Это относится как к годам, предшествовавшим кризису символизма (1906—10), когда разгоралась литературная борьба, так и к эпохе послереволюционной, когда вражда и борьба литературные заменились еще более непримиримыми враждой и борьбой политическими (глава «Двенадцать и Скифы»).
Наконец, еще в одном отношении нами были раздвинуты рамки жанра монтажа (если можно говорить о каких-то нормах в этой области): мы включили в текст книги стихотворный материал. Основанием к этому послужило, прежде всего, собственное свидетельство Блока об автобиографичности его поэзии. Конечно, мы вполне учитываем, что к подобным личным заявлениям поэтов надо относиться с большою осторожностью. Поэтому из всего стихотворного наследия Блока нами было выбрано только то, что соответствовало следующим трем принципам: 1) стихи с посвящением, как бы несущие функцию письма или записи в дневнике, 2) стихи, проверенные документами и точно воспроизводящие действительность, и 3) стихи, являвшиеся в какой-то степени литературно-общественным фактом или знаменем данной среды («Менада» Вяч. Иванова).
Что касается до личного биографического материала, на первый взгляд не имеющего отношения к литературной судьбе Блока, то мы вводим его в книгу лишь в тех случаях, когда он был литературно осмыслен самим Блоком.
Такова, например, первая глава «Семья и детство», которая строится на данных, почти сплошь составивших материал поэмы «Возмездие» (потому-то мы и сочли возможным и даже необходимым ввести в эту главу стихи из «Возмездия»).
Момент для настоящей монографии о Блоке еще не настал, но подготовка такой монографии в виде свода собранного материала, дающего по возможности цельный образ поэта, нам кажется вполне своевременной.
В заключение выражаем благодарность лицам и учреждениям, оказавшим нам содействие в нашей работе указаниями и предоставлением различных материалов: М. А. Бекетовой, В. Н. Княжнину, В. А. и ?. Е. Щеголевым, Е. И. Замятину, К. А. Эрбергу, библиотеке и Рукописному Отделению Пушкинского дома, Рукописному Отделению Академии Наук, Ленинградскому Ун-ту и Кабинету Иностранной Литературы Публичной Библиотеки. Особую благодарность приносим Ю. Г. Оксману и Б. М. Эйхенбауму за советы и указания.
Часть первая
Глава первая
Семья и детство
Сыны отражены в отцах:
Коротенький обрывок рода —
Два-три звена, – и уж ясны
Заветы темной старины:
Созрела новая порода, —
Угль превращается в алмаз.
«Возмездие»
Род, предки…
Александр Александрович не интересовался этим. Он искренне верил в легенду… будто бы один из его предков был врачом царя Алексея Михайловича. Прапрадед – Иоган фон-Блок, родом из Мекленбург-Шверина, действительно, был медиком, но в русскую службу вступил лишь в 1755 г. полковым врачом.
И. Н. Княжнин[2 - В. Н. Княжнин (1883–1942) – поэт, критик, библиограф, автор одного из первых биографических очерков о Блоке «А. А. Блок» (П., 1922).]. Алекс. Алекс. Блок
Отец мой, Александр Львович Блок, был профессором Варшавского университета по кафедре государственного права.
Александр Блок. Автобиографическая справка
Родился Александр Львович 20 октября 1852 г. во Пскове… Среднее образование он получил в новгородской гимназии, где был учеником известного педагога Я. Г. Гуревича. В 1870 г. он окончил курс с золотой медалью и поступил на юридический факультет петербургского университета. Спустя четыре года по представлении кандидатской диссертации «О городском управлении в России» он был оставлен профессором А. Д. Градовским при университете для подготовки к профессуре по кафедре государственного права.
Е. Спекторский. Александр Львович Блок – государствовед и философ
Специальная ученость далеко не исчерпывает его деятельности, равно как и его стремлений, может быть менее научных, чем художественных. Судьба его исполнена сложных противоречий, довольно необычна и мрачна. За всю жизнь свою он напечатал лишь две небольшие книги (не считая литографированных лекций) и последние двадцать лет трудился над сочинением, посвященным классификации наук. Выдающийся музыкант, знаток изящной литературы и тонкий стилист, – отец мой считал себя учеником Флобера. Последнее и было главной причиной того, что он написал так мало и не завершил главного труда жизни: свои непрестанно развивавшиеся идеи он не сумел вместить в те сжатые формы, которых искал; в этом искании сжатых форм было что-то судорожное и страшное, как во всем душевном и физическом облике его. Я встречался с ним мало, но помню его кровно.
А. Блок
Его отмечены черты
Печатью не совсем обычной.
Раз (он гостиной проходил)
Его заметил Достоевский.
– «Кто сей красавец?» – он спросил
Негромко, наклонившись к Вревской:
– «Похож на Байрона». Словцо
Крылатое все подхватили,
И все на новое лицо Свое вниманье обратили.
На сей раз милостив был свет,
Обыкновенно – столь упрямый.
«Красив, умен» – твердили дамы,
Мужчины морщились: «поэт»…
«Возмездие»[3 - По свидетельству М. А. Бекетовой отец А. А. в «Возмездии» несколько идеализирован. Относительно Достоевского известно только, что он встречался с А. Л. Блоком у О. Философовой и хотел изобразить его в романе.]
Отец поэта… Александр Львович сам в душе был поэтом не менее, чем ученым, а может быть, даже и более. Своих любимых поэтов он знал наизусть. И когда – нередко среди глубокой ночи – он садился за рояль, то раздавались звуки, свидетельствовавшие, что музыка была для него не просто техникою, алгеброю тонов, а живым, почти мистическим общением с гармониею, если не действительною, то возможною, космоса. Гармония стиха или мелодии нередко совершенно отвлекала его от суровой прозаической действительности, а также связанных с нею практических дел и увлекала в мир грез. И это налагало на него отпечаток какой-то созерцательности и даже мечтательности, если и не стиравшей совершенно, то значительно стушевывавшей его этический ригоризм…
Ирония властно толкала его мысль на путь критики всякого рода иллюзий, и притом критики, дающей отрицательные, более или менее безотрадные плоды, рассеивающей воздушные замки и ничего не оставляющей, кроме действительности во всей ее печальной наготе. Но вместе с тем она сопровождалась какою-то грустью, какою-то тоской по иллюзии, каким-то желанием все-таки не расстаться окончательно с мечтою и верить в нее.
Е. Спекторский
Потомок поздний поколений,
В котором жил мятежный пыл
Нечеловеческих стремлений,
На Байрона он походил,
Как брат болезненный на брата
Здорового порой похож:
Тот самый отсвет красноватый,
И выраженье власти то ж,
И то же порыванье к бездне.
«Возмездие»
Он обладал твердою, непреклонною, можно сказать упрямою, волею. Раз начатое дело он доводил до конца, раз принятое решение он осуществлял во что бы то ни стало… Его этика была этикой сознания, этикой натур, желающих и умеющих подчинять чувства воле, а волю – идее… Такие люди мало популярны. Их избегают. И хотя для них добро – нечто весьма важное, их не считают добрыми. Но их нельзя не уважать.
Е. Спекторский
* * *
Семья моей матери причастна к литературе и к науке…
Дед мой, Андрей Николаевич Бекетов, ботаник, был ректором петербургского университета в его лучшие годы (я и родился в ректорском доме). Петербургские Высшие Женские Курсы, называемые «Бестужевскими» (по имени К. Н. Бестужева-Рюмина), обязаны существованием своим, главным образом, моему деду.
Он принадлежал к тем идеалистам чистой воды, которых наше время уже почти не знает.
А. Блок
Жена деда, моя бабушка, Елизавета Григорьевна, всю жизнь работала над компиляциями и переводами научных и художественных произведений; список ее трудов громаден; последние годы она делала до 200 печатных листов в год.
А. Блок
От дедов унаследовали любовь к литературе и незапятнанное понятие о ее высоком значении их дочери – моя мать и ее две сестры. Все три переводили с иностранных языков.
Моя мать, Александра Андреевна (по второму мужу Кублицкая-Пиоттух), переводила и переводит с французского стихами и прозой…
В молодости писала стихи, но печатала только детские.
А. Блок
Александр Львович познакомился с нами в год нашего переезда в ректорский дом. Он стал усиленно ухаживать за Асей, что очень ей нравилось, тем более что Александр Львович был не только красив и интересен, но его чувство к Асе отличалось и страстностью и проникновением в ее сущность.
В конце зимы Александр Львович сделал Асе предложение, но она ему отказала, после чего он даже перестал бывать у нас в доме. Ася не каялась в своем поступке, но мать наша, совершенно покоренная оригинальным обликом и необычайной музыкальностью Александра Львовича, не могла утешиться после ее отказа и стала говорить Асе, что она оттолкнула необыкновенного человека, с которым могла бы быть счастлива, как ни с кем. Ася начала задумываться, вспоминать прошлое и подпала под влияние матери. Тут, как нарочно, А. Л. напомнил о себе, прислав Асе очень милый и лестный подарок в день ее рождения 6 марта 1877 года. Это была тетрадь с романсами Глинки и Даргомыжского в голубом переплете. Романсов было 17, по числу лет Аси, так как это был год ее семнадцатилетия. Кажется, приложена была и записка. Этот подарок, разумеется, произвел впечатление. Ася начинала думать, что поступила опрометчиво. Следующей зимой А. Л. неожиданно явился к нам в дом. Он пришел по делу к отцу, как к ректору. Ему нужны были какие-то справки и подписи на деловых бумагах. Узнав, что у нас А. Л., Ася подстерегла его внизу на лестнице, очень благосклонно встретила и повела наверх. Все это очень его удивило. Между ними произошло объяснение, результатом которого было вторичное предложение Александра Львовича, на этот раз принятое Асей, а потом и родителями.
М. А. Бекетова'}. Ал. Блок и его мать
Жизнь сестры была тяжела. Любя ее страстно, муж в то же время жестоко ее мучил, но она никому не жаловалась. Кое-где по городу ходили слухи о странном поведении профессора Блока, но в нашей семье ничего не знали, так как по письмам сестры можно было думать, что она счастлива. Первый ребенок родился мертвым. Мать горевала, мечтала о втором.
Между тем Александр Львович писал магистерскую диссертацию. Окончив ее осенью 1880 года, он собрался ехать для защиты ее в Петербург. Жену, уже беременную на восьмом месяце, взял с собой. Молодые Блоки приехали прямо к нам. Сестра поразила нас с первого взгляда: она была почти неузнаваема. Красота ее поблекла, самый характер изменился. Из беззаботной хохотушки она превратилась в тихую, робкую женщину болезненного, жалкого вида.
Диспут окончился блестяще, магистерская степень была получена; приходилось возвращаться в Варшаву. Но на время родов отец уговорил Александра Львовича оставить жену у нас. Она была очень истощена, и доктор находил опасным везти ее на последнем месяце беременности, тем более, что Александр Львович стоял на том, чтобы ехать без всяких удобств, в вагоне третьего класса, находя, что второй класс ему не по средствам.
В конце концов он сдался на увещания, оставил жену и уехал один.
К утру воскресенья, 16 ноября 1880 года, у нее родился сын – будущий поэт и свет ее жизни.
М. А. Бекетова. А. Блок. Биогр. очерк [4 - М. А. Бекетова – тетка Блока, сестра его матери.]
Александр Львович, во-первых, держал жену впроголодь, так как был очень скуп, во-вторых, совсем не заботился об ее здоровье и, в-третьих, – бил ее. Не стану описывать подробностей этих тяжелых сцен. Скажу только, что никаких серьезных поводов к неудовольствию Александра Андреевна не подавала. Она вела себя так, что муж перестал ее ревновать, была с ним ласкова и очень заботилась о хозяйстве. Но муж желал перевоспитать жену по-своему, и ей доставалось за всякое несогласие во мнениях, за недостаточное понимание музыки Шумана, за плохо переписанную страницу его диссертации и т. д. В минуты гнева Александр Львович был до того страшен, что у жены его буквально волосы на голове шевелились. Их прислуга полька, очевидно боясь ответственности, уходила из дому, как только Александр Львович начинал возвышать голос. Ася слышала, как щелкал ключ двери, запираемой снаружи, и затем оставалась одна с мужем, а жили они в захолустном квартале на окраине города, так что, если бы она вздумала кричать, это вряд ли к чему-либо повело бы. Не буду, однако, преувеличивать: Александр Львович только пугал, унижал и мучил жену, он не наносил ей увечий и не покушался на ее жизнь. Но довольно и этого…
Несмотря на всю свою жестокость, Александр Львович так искренно и горячо любил ее, так понимал лучшие стороны ее натуры, что жизнь ее с мужем имела и светлые стороны. От нее я знаю, что в хорошие минуты он нежно ласкал ее, и они проводили много прекрасных часов за чтением и разговорами о прочитанном.
М. А. Бекетова
Вокруг Александра Львовича – «дяди Саши», как у нас его называли, – выросло в нашей семье множество сказаний. Встречаться с ним нам, детям, было довольно страшно. Еще до первой из этих встреч я успел подслушать, что он живет где-то очень далеко, в Варшаве, живет совершенно один, в грязной, странно обставленной квартире. От него убежали две жены. Он их бил, а одной даже нож приставлял к горлу. Пробовал будто бы истязать и детей. И детей от него увезли.
В альбоме была его фотография. Он на ней очень красив, повернут в профиль – еще молодой. «Жестокий» взгляд, угрюмо опущенное лицо как нельзя более соответствовали страшным рассказам о Варшаве, одинокой квартире и ноже.
Когда он – впервые на моей памяти – появился у нас, то оказалось, что наружность у него совсем не такая величаво-инфернальная, как я себе представлял. Он был не очень высок, узок в плечах, сгорблен, с жидкими волосами и жидкой бородкой, заикался, а главное – чего я никак не ожидал – он был робок, совсем как бабушка. Садился в темный уголок, не любил встречаться с посторонними, за столом все больше молчал, а если вставлял словечко, то сразу потом начинал смеяться застенчивым, неестественным, невеселым смехом.
