скачать книгу бесплатно
– Жди здесь, – сказал отец.
И неторопливо пошел к стражникам.
Сидя на корточках и чертя пыль подвернувшимся прутиком, Шеравкан поглядывал в сторону ворот. Стражники отцу оказались знакомые, и теперь они шумно и весело говорили, причем один, усатый коротышка, то и дело покатывался со смеху и хлопал себя по коленкам.
Между тем на другой стороне базарной площади показались несколько верховых. Два охранника помахивали плетками (впрочем, толпа и сама расступалась перед оскаленными мордами боевых коней), за ними какой-то вельможа на черном хатлонском жеребце, а следом еще два мордоворота, у одного в руке копье с белым бунчуком.
Расшитый золотом чапан вельможи посверкивал на солнце.
Заметив их, отец поспешил навстречу.
– А, Бадриддин, ты здесь, – придерживая коня, протянул человек в расшитом чапане.
– Конечно, ваша милость! С самого утра, как велели.
– Ну хорошо, – сказал господин, отчего-то морщась. – Давай подходи к зиндану[11 - Зиндан – помещение, в котором содержатся заключенные. Как правило, представляет собой глубокую яму с узким отверстием-входом.].
Он махнул камчой, конь вскинул голову и переступил. Кавалькада повернула налево и ленивой рысью двинулась к тюрьме.
– Давай, давай, – торопил отец Шеравкана, спеша за верховыми. – Пошевеливайся!
Придержав коня у ворот, вельможа нетерпеливо оглянулся.
– Доброта эмира не знает границ, – недовольно сказал он, после чего спросил, показав камчой на Шеравкана: – Этот, что ли?
Шеравкан испуганно поклонился.
– Как вы и сказали, ваша милость, – заторопился отец. – Отведет за милую душу, не извольте беспокоиться.
– Как зовут?
– Шеравкан! – звонко сказал Шеравкан.
– Ишь ты! – господин Гурган ощерил крепкие белые зубы. – Ладно, что там? – мгновенно раздражась, крикнул он. – Что копаетесь?
Между тем тюремные воротца, на живую нитку связанные из жердей и косо висящие на кожаных петлях, отворились. Придерживая саблю, толстый человек в нечистом чапане подбежал к приехавшим.
– Господин Гурган! – воскликнул он неожиданно тонким голосом. – Я ваш слуга! Как вы себя чувствуете? Молюсь о вашем здравии, господин Гурган!
Он мелко кланялся, прикладывая руки к груди. Сабля болталась.
– Хорошо, хорошо, Салих… верю, верю. Рифмоплет жив у тебя?
– Жив, – сказал начальник тюрьмы, преданно прижимая руки. – Что ему сделается.
– А хоть бы и сдох. – Гурган нетерпеливо махнул плеткой, предупреждая попытку рассказа насчет того, как хорошо живется заключенным. – Давай его сюда. Постой, возьми там… одежду ему привезли. Доброта эмира не знает границ.
Мелко кивая и бормоча, начальник тюрьмы Салих попятился и, придерживая саблю, скрылся за воротами.
Гурган снова раздраженно взмахнул камчой.
– И ты смотри, парень! Этот человек не должен побираться на дорогах. Ты понял? Эмир не оказал ему такой милости. Эмир оставил ему жизнь, но не оказал милости собирать милостыню. Хватит и того, что в тюрьме его кормил народ Бухары!
Зло посмотрел и вдруг холодно засмеялся.
– Я понял, – торопливо ответил Шеравкан, кивая. – Я прослежу. Как же, господин. Обязательно.
Минут через пять два стражника, предваряемые начальником Салихом, крепко взяв под руки, вывели из ворот долговязого человека в колодках. Он деревянно переставлял ноги и стонал. Шеравкан невольно вытянул шею, всматриваясь, и вздрогнул – человек был явно зряч. Он то жмурился, то, наоборот, широко раскрывал глаза, надеясь, видимо, тем самым умерить боль, которую при каждом шаге причиняли ему колодки; так или иначе, глаза его были совершенно живыми.
– Вот дурак ты, Салих! – сказал вельможа. – Кого ты привел?!
Начальник тюрьмы схватился было за голову и, судя по всему, хотел броситься обратно, чтобы собственноручно исправить допущенную ошибку.
– Хотя нет, погоди-ка, – морщась, сказал господин Гурган. Привстав на стременах, он хрипло выкрикнул: – Эмир рассмотрел твое дело! Признал виновным! Ты караешься смертью!
Человек то ли не услышал его, то ли не понял – все так же озирался и мотал головой.
Начальник тюрьмы подбежал и кратко скомандовал.
Стражники снова схватили человека под руки. Подведя к городской стене, потащили наверх. Это было непросто – глиняные ступени давным-давно оплыли и выкрошились.
– Да снимите с него колодки, ослы! – не выдержал Гурган.
Остановившись, один из охранников связал заключенному руки какой-то тряпкой; второй осторожно, чтобы не потерять равновесия, присел; когда распрямился, колодки свалились.
Скоро они оказались на самом верху, под такими же, как ступени, оплывшими зубцами, – на длинной узкой террасе, откуда в пору былых войн и осад эмирские лучники пускали стрелы в осаждающего неприятеля.
Базар по-прежнему шумел; когда человек полетел вниз, шум колыхнулся, как будто какое-то огромное существо ахнуло от неожиданности.
Ударившись об откос, человек тяжело шмякнулся на землю, вскочил было, тут же снова упал и, сонно поворочавшись, затих.
– Вода, вода! – уже летело над толпой. – Вот кому свежая вода!.. Финики, финики!..
– Аллаху виднее, кого чем наказывать, – меланхолично произнес Гурган.
Стражники гуськом осторожно спустились со стены. Один подошел к лежащему и попинал его мыском мягкого сапога. Тот не шевельнулся. Стражник махнул рукой и что-то крикнул. Второй недовольно отмахнулся. Первый пожал плечами и тоже побрел к воротам тюрьмы.
– Вы будете шевелиться? – крикнул Гурган. – Мурад, дорогой, угости-ка их плетью. Долго мне ждать?
Один из мордоворотов тронул коня и порысил к воротам – тоже довольно неспешно.
– Даже крестьянские волы бодрее этих скотов, – буркнул Гурган. – Чтоб вас всех!
Взгляд его снова упал на Шеравкана.
– Так что вот так, – протянул он. – Да-да, пешочком. Подойди-ка.
Шеравкан сделал два шага и остановился, когда пыльный сапог вельможи и тусклое серебро стремени коснулось его одежды. Он задрал голову, преданно глядя в лицо господина Гургана.
– Ты, я вижу, парень хороший, – сказал Гурган.
Разжал пальцы. Тускло блеснув, что-то упало возле передних копыт его лошади.
Шеравкан наклонился и погрузил пальцы в теплую пыль.
– Господин Гурган, – растерянно сказал он, протягивая дирхем. – Вы уронили.
Яма
Того, кто почему-то проникся к нему сочувствием, звали Касымом. Оторвал полу от своей рубахи, сделал ему повязку на глаза. Величал шейхом, часто начинал фразу словами «при вашей-то учености, господин». По рукам Джафар понял, что он, скорее всего, человек высокий и худой: длинные кисти, длинные же тонкие пальцы. Касым брал его ладони в свои, держал, гладил, бормоча бессмысленные и жалкие слова утешений. В полубреду начинало казаться, что это добрые руки старой няньки Махбубы. «Ну не плачь, Джафарчик, хватит, миленький мой, перестань, все прошло, ничего не болит». Вот сейчас она вытрет его слезы, нежно взъерошит волосы, даст кусок лепешки с медом, легким шлепком проводит за порог; и он выбежит к солнечному сиянию, к радостным переливам света на свежей листве; а сейчас просто крепко зажмурился, чтобы разглядеть красные яблоки, плавающие под веками.
Ближе к вечеру стражники спускали в яму бадью с водой. В образовавшейся свалке Касым ухитрялся и сам испить, и беспомощному соседу принести в шапке несколько глотков. Так же и с кормежкой: вываливали в яму корзину подаяния, собранного у базарных доброхотов[12 - Практика кормления заключенных за счет подаяния доброхотов существовала на протяжении многих веков. Не исключено, что где-нибудь ее можно встретить и в наши дни.] – объедки, огрызки, непродажное гнилье, – и в новой потасовке долговязый урывал-таки кусок-другой своему шейху. И по нужде водил его в дальний угол ямы, откуда с утра до ночи слышалось жирное гудение зеленых мух.
Часто Касым, волнуясь и шепелявя, принимался толковать о своих собственных несчастьях. Он избил сборщика податей, когда тот вознамерился забрать люльку, предварительно вывалив из нее дитя, – ничего более подходящего для уплаты положенного налога мытарь в кибитке не нашел. Через день приехали конные, схватили Касыма, но не казнили сразу, а привезли сюда и бросили в эту зловонную яму к другим ее несчастным обитателям; и теперь он надеялся, что эмир, да ниспошлет ему Господь триста лет благоденствия, разберет дело и оправдает.
Впрочем, каждый тут ждал, что эмир доищется в его деле правды и поступит по справедливости. Один получил в наследство крепкий дом на хорошем участке. Дом приглянулся высокому чиновнику. Чиновник захотел его приобрести. Владелец не продал. Тогда его обвинили в том, что он беззаконно покушался на дочь этого чиновника. Нашлись свидетели, своими глазами видевшие то, чего не было, и готовые поклясться в своей честности хоть на Коране, хоть на самой Каабе. Пятый год несчастный домовладелец томился в аду. Другой был военным пенсионером – ежегодно получал небольшое казенное содержание – и явился в столицу, когда не дождался очередной выплаты. С солдатской прямотой шумнул в учреждении, добиваясь положенного, и по приказу раздраженного мустауфи – начальника финансового управления – был брошен в яму, благо что от канцелярии до зиндана рукой подать. Третий… да что там: все истории походили друг на друга, а необъяснимая уверенность в грядущем торжестве справедливости и вовсе у всех была одинаковой: она-то и помогала дожидаться светлого дня, не сойдя с ума, не разбив голову о плотную глиняную стену ямы.
Время текло медленно… вязкое время. Прожил день – думал, второго не переживет. Ничего, прожил и второй… третий… десятый. Дни не отличались друг от друга, только в четверг, в день самого богатого базара, им вываливали не одну, а две корзины объедков.
Прошел месяц, и он еще твердо надеялся на близкий конец.
Но стукнула вдруг роковая минута: хрипло бранясь, стражник требовал чего-то, и Касым вскинулся с теми самыми звуками, с какими всегда вскидываются всполошенные; на мгновение замер, невнятно запричитал, сказав дрожащим голосом:
– Это меня! Прощайте, шейх! Дай вам Бог!
Схватил напоследок ладони Джафара, приложился губами, разжал пальцы – и все, и пропал, и руки Джафара снова остались в пустоте.
Послышался шум краткой суматохи, который легко было разгадать: Касыма вытаскивали наверх. Загалдели, кратко брякнули чем-то (должно быть, надели колодки) – и все стихло.
Оставшиеся в яме, болезненно взбудораженные случившимся, выли и стонали. Кто-то расслышал брань одного из тюремщиков, и по всему выходило, что Касыма решили отпустить домой. Но минут через десять выяснилось другое: его кинули со стены.
Джафар прижал осиротевшие ладони к щекам – и неожиданно для самого себя тоже тихо завыл.
Несколько мгновений назад нельзя было и представить, что мрак его беспросветного несчастья можно еще хоть чем-нибудь всколыхнуть, но вот забрали и убили Касыма – и в прежней черной боли появилась еще одна боль, во тьме – еще одна чернота, отчетливая, как саднящее зияние на месте зуба.
Он бессмысленно завыл, схватившись за голову и раскачиваясь, – будто раньше не понимал, что в какую бы пучину несчастья ни был погружен человек, все равно проклятая судьба всякую минуту готова предъявить ему новый счет и новую беду.
Через недолгое время снова хрипло крикнули с края ямы – настойчиво требовали слепого: вы слышите там?! слепого, слепого сюда!.. а то опять не того, будь оно все неладно!.. вечно все наврут, разорви тебя пополам!..
– Слепой! Где слепой?
Наклонив голову и прислушиваясь, помедлил откликнуться. Может быть, он не один слепой. Может быть, здесь есть еще слепые?
– А хромой не нужен? – Вой и гомон взбудораженных обитателей ямы перекрыл плаксивый голос. Джафар различал кое-кого; это был болтливый дервиш, страдавший за отрицаемое им воровство. – Или безрукий? Меня возьми – я безголовый! Что за несправедливость? Одних берешь, других оставляешь!
– Вот я сейчас возьму! – пригрозил стражник. – Со стены давно не летал? Полетаешь еще. Слепой-то где?
Кто-то молча толкнул – тебя!
Он встал. Качнуло – едва удержался на ногах.
– Держись, ну!
Кто-то еще – или тот же? – помог взяться за петлю скользкого ремня.
– На-ка вот, держи… сейчас вытянут.
– Давненько эмир не посылал нам угощений со своего стола! – вопил дервиш. – Эй, братан! Увидишь эмира – передай: старый Исламшо соскучился по его яствам!
Должно быть, солдат изловчился кольнуть острием пики – дервиш взвизгнул и отскочил подальше.
– Давай, – предложил стражник со смешком. – Скребись!
Это было точное слово: схватившись за петлю, Джафар нащупал неровную глиняную стену ямы, заскребся – и тогда уже кто-то схватил его под мышки и бросил на край.
Больно ткнувшись щекой и подглазьем в сухую глину, он инстинктивно сделал несколько движений, чтобы отползти дальше. Потом сел, тяжело переводя дыхание.
– Раздевайся.
– Что?
– Снимай с себя все.
Что-то мягко упало рядом. Пощупал – тряпье.
– Одежду тебе послали, – недовольно сказал стражник.
– Кто послал?
– Кто, кто. Шевелись, сказал.
Голова кружилась.
Покорно стащил с себя чапан, швырнул в сторону. Нашарил в кипе новый… вот он… что еще?.. это рубаха… а это?.. штаны… платок… вот и сапоги. От новой одежды пахло свежестью, от сапог – новой кожей; только сейчас почуял: должно быть, обоняние, убитое вонью зиндана, возвращалось к нему.
– Все, что ли? – недовольно спросил стражник. – Это в яму кинь… А, черт! – Раздраженно шаркнул сапогом, сваливая вниз тряпье. – Ладно, иди… да не туда!
Джафар послушно побрел, вытянув перед собой руки и спотыкаясь. Сопровождающий направлял его движение, тыча чем-то твердым в бока, – должно быть, ножнами. Дорога была неровной. Солнце уже осветило площадь – щека чувствовала едва уловимое тепло.
Они шли, шли… кажется, вышли из ворот… куда теперь?
– Стой, – сказал наконец стражник. – Вот он. Принимай.
– Здравствуйте, уважаемый, – услышал Джафар мужской голос.
Джафар молча остановился.
Слышен гул базара. Справа, казалось, есть еще люди… пахнет конским потом… точно: в нескольких шагах фыркнула и переступила лошадь.
