Глаза цвета твоих. Сборник миниатюр

скачать книгу бесплатно


Я видел пелену дождя в тропических джунглях и маленьких мушек, несущих смерть – но не видел счастья в твоих глаза.

Но когда я вернулся – ты улыбнулась.

И я не видел ничего, кроме счастья в твоих глазах.

Твой тайный ангел

Я взорвалась – и кусочки меня разлетелись по всему твоему городу, и ты видел их, но не узнал. Я помогала тебе, как могла, осколок моего глаза навечно застрял в зеленой секции светофора у твоего дома, и ты каждый день ехал спокойно.

Волосы мои вплелись в нитки, которыми сшивала лоскуты в одеяло твоя бабушка, и я грела тебя зимой, и ты не заболел ни разу.

Когда ты пригласил ее, нежную и юную, к себе домой, вы собирали паззл, и одного кусочка недостало вам, я спрятала его под кровать, на которой вы ночью обнимали другу друга, а мне было пыльно и душно под этой кроватью.

И в Новый Год ты взорвал петарду, ты загадал желание никогда не разлучаться с ней, мягкой и светлой, и каждая искра огня была моей болью, я застыла в пустом зимнем небе, а ты показывал ей меня и говорил: «Смотри, какие большие здесь звезды! Я подарю тебе одну, хочешь?»

Стерва

Я всегда разбавляю чай – слишком крепкий, он напоминает мне твои глаза, плоские, темные и просящие.

Я пью виски со льдом, потому что ты пьешь только коньяк и просишь меня приготовить к нему «николашки».

Я никогда не улыбаюсь тебе, чтобы ты не знал моей улыбки на вкус, и моя недосказанность мучает тебя, прожигает в твоей мякоти дыру с обугленными краями.

Мне все равно.

Мой цинизм уже не так красив, как прежде, он выцвел, обветшал, но еще может ранить.

Что тренируется – то и развивается.

И я тренирую его на тебе, не люблю тебя, слышишь, не люблю, и мне стыдно за то, что ты прячешь слезы, когда твои глаза блекнут от боли.

Я запрещаю тебе видеть меня.

Но ранним утром ты все так же стоишь под моим окном, с герберами, которые я не люблю, с коньяком, которого я не пью, и я отрываю голову от подушки и плетусь открывать тебе дверь, чтобы ты не замерз там внизу, и каждый раз сомневаюсь – так кто же из нас кого мучает?

Должница

Ты убивал мои ночи – я воскрешала их криком, и твой слух притупился, и ты перестал слышать мои мольбы.

Ты разрывал мои будни – я сделала твой город опасным, и ты больше не выходил из дома после заката, больше не встречал меня на безлунных улицах.

Ты воровал мои чувства, ты был плохим вором, ты оставлял улики – я находила пустые бутылки из-под рома в своей постели, и наполняла их вновь, и посылала тебе с курьером, чтобы не быть тебе должной.

Ты продал мои рубины – я смешала свою кровь с алмазной пылью, и вышло красиво, даже лучше, чем было, и я показала их ювелиру, и он дал мне много денег.

Я купила на них дождевой воды и размазала ее по своей подушке, чтобы оттенить запах слез.

Ты сделал мои стены прозрачными, чтобы наблюдать за мной, когда я сплю – и я стала невидимкой, чтобы скрыть от тебя то, как я грызу стены черными ночами, милосердно разрешая тебе поспать.

Я любила блондина

Его светлая челка напоминала мне валансьенское кружево. Мои пальцы дрожали, когда я касалась его увитой синими венами руки. Я задыхалась, билась в паутине собственной одержимости. Мне казалось, что мои глаза недостойны видеть его – поэтому я прятала их за большими пластиковыми очками.

Я обкрадывала саму себя.

Знать бы, как мимолетна будет связь – впивалась бы в него иглами зрачков, впитывала его яд, его пагубу, проваливаясь в безумие недосягаемого.

Я все время молчала. Я, умеющая поддержать беседу в любом ключе, молчала. Он считал меня пустышкой. Не открывался мне. Я соглашалась, безмолвно, безропотно. Грудь мою сжигала отчаянная нежность.

Он прятал меня от друзей – я на ходу выдумывала причину приторной тайны, которая держит нас вместе.

Руки его были скупы. Слова его не давали повода. Я молчала, опустив глаза, не унижаясь до просительных взглядов. Он просил меня молчать. Но не научил, и молчать я не умею.

Спустя два года кто-то спросил меня о том, что было между нами. И я выдохнула: «Я любила блондина».

Совершенное оружие

Взгляды – в рамках жанра.

Похоти – в меру, щедрая порция бездушия.

Я – совершенное оружие, я убиваю запах моря, вытравливаю цвет неба и солнца из твоей памяти.

Камни горят в пламени моей боли. Я заблудилась в лабиринтах стекла и бетона, ярость пытает меня, я не умею дышать известью города, пыль застилает мои глаза.

И пока я брожу, полуослепшая, гаснущая, в пространствах твоего города, тяжелые капли из чистого серебра падают с неба.

Блестящим камертоном они отмеряют время, которое я решаю оставить тебе.

Ты примешь их за дождь и не успеешь удивиться, когда одна из них проткнет твое темечко, и ты больше ничего не сможешь испортить.

Зимний Феникс

У тебя веки тяжелые от хронического недосыпа.

Темнеет рано, долгими вечерами тебя мучают мигрени, и у доброго аптекаря уже не осталось новых лекарств, чтобы предложить тебе.

Сердце, которое ранее разливало мерное тепло в твоей груди, теперь холодит неприятно отчаянием.

Твоя зима такая сильная, что мне даже не приходится прилагать усилий, чтобы победить тебя.

Дни, бездарно проведенные в тусклом обществе простуд, квашеной капусты с витамином С и колючего бабушкиного шарфа, сделали все за меня.

До самой весны теперь бояться тебе моих серебряных глаз, и даже когда до весны останется лишь два вздоха – не разомкнешь ты сухих обветренных губ, будешь задыхаться в дыму сигарет у замерзших окон.

Тени разлапистых елей кажутся элегантными только из окна, изнутри согретой камином комнаты.

Это – иллюзия.

Мертвая иллюзия.

Зима есть отсутствие преград – их некому ставить.

Мертво все вокруг.

То, что кажется кристально-чистым, на самом деле – бескровность покойника.

Зазубрины снежинок больно режут пальцы, сбривают ресницы с бесшумном полете.

Воровка теней

Я украду твою тень – и ты больше никогда не сможешь смотреть на солнце.

Мои дожди – соленые и черные, и заря дрожит от страха над раскинувшейся бездной.

Мое смертоносное безумие живет в тысячелетних видениях, они мучают меня криками тонущих рыцарей и последними вздохами африканских невольников. Рваный шелк одеяния Марка Порция Катона, окровавленный череп Йорика.

Я не помню прошлого, я сама есть прошлое, с глазами цвета средневекового зеркала, и стылое марево пожирает небо за моей спиной.

А может быть, я и не хочу жить там, где тебя нет, и никогда не было, там, где само время бежит тяжело, как старый охотничий пес – все еще безраздельно преданный хозяину, но уставший, смертельно уставший.

Сберечь шанс помнить, подарить себе три подсказки из Пустоты.

Ничто мерзкого цвета сырого мяса.

Скрип гравия под моими подошвами – я лишь недавно надела сандалии на свои израненные ноги.

Моя старость

Дом за городом непременно должен быть розовым.

Или бирюзовым. Чтобы мягко контрастировать с жаром осенних листьев, а зимой выглядеть словно леденец, выпавший из теплой детской ладошки прямо в сугроб.

И во дворе должно стоять кресло-качалка, а на ней – мягкий плед, и это единственный случай, когда это теплое квадратное одеяльце не кажется китчем.

У ног сидит собака.

Обязательно рыжая, большеголовая.

Обязательно старая. Она должна умереть раньше меня, чтобы было кому ее похоронить.

В этой качалке я буду смотреть свои дивные сны, обычные сны, которые приходили ко мне всю жизнь. Беззащитные и чистые после заката – и оскально-кошмарные перед рассветом.

К концу жизни я привыкну к мучающим меня кошмарам и даже научусь извлекать из этого пользу – разводить руками границы эмоций, сдвигая их с насиженных мест.

Когда ты стар, одиночество уже не так остро тяготит тебя. Земные связи становятся всё более зыбкими, тонкими, тебе уже не нужно одобрение и похвала.

Ты становишься единым целым с правдой этого мира.

Ты возвращаешься домой.

Моя комната

Модный нынче минимализм мне чужд, совсем не близок. Ни в чем.

В моей комнате, безусловно, должен быть камин. В нем полагается сжигать пачки любовных писем, опрометчиво забывая снять лиловую ленту, перевязывающую их.

У камина – шкура. Пушистая шкура хозяина леса – привет, «зеленые»! Пока вы поливаете краской шубы богатых старушек на улицах Праги, я нежусь обнаженной в щекочущем мехе, воображая себя в объятиях Кинг-Конга.

В мою комнату, мой будуар, я впускаю лишь любовников. Прислуге здесь не место – пусть будут разбросаны шпильки и брошки по резной поверхности трельяжа викторианской эпохи! Пусть пурпурный пеньюар тончайшего шелка от Ла Петит Кокет будет небрежно лежать на полу – там, где его сорвали вчера с моих плеч, швырнули на пол, словно ненужную тряпку, которой он, в сущности, и является.

Прислуге пришлось бы слишком много объяснять – а я не люблю бессодержательных разговоров.

Да, эти туфли должны стоять на окне. Рядом с безнадежно засохшим цветком в обливном горшке, рядом с открытой коробкой макарунов.

Не смейте трогать мою ванну – это не пыль, это жемчужная пудра, нанесенная кистью лучшего в городе ювелира. Вот видите, вы едва не испортили покрытие.

Не упрекайте меня в том, что в ванной не место испанскому словарю в плетеной обложке – ведь это не вы беседуете ночами по скайпу с ясноглазым каталонцем, принимая ванну, деликатно добавляя пену каждый раз, когда линия воды норовит приоткрыть звезды сосков.

Взрослая

Я никогда не любила снег, но сегодня ждала его – он выгодно оттеняет мою кожу, с ним я кажусь лучше, чем есть на самом деле.

Пудры-тени-пуховки-кисти…

Я иду у него на поводу, ему нравится моя естественная красота. Красота, которая стоит мне всё больших и больших трудов.