скачать книгу бесплатно
Но не выдержало его сердце. Умер под окнами кардиологического отделения, на остановке. Почему на остановке? Он и на автобусе никогда не ездил.
Сморгнула слезу, плеснула в рюмку остатки водки, глотнула и поспешила в ночь, скользкую, сырую, ветреную.
6 Глава
Ветер ерошил густую Юрину шевелюру. Она смотрела из окна второго этажа, как оркестранты выносили инструменты, аппаратуру, кофры, укладывали в кузов грузовика. Странная машина для гастролей. Как и куда они на ней поедут? Больше всего тревожило, что Юра уедет не попрощавшись. Вот музыканты забрались наверх, закрыли задний борт. Хотелось реветь от обиды и отчаяния, но Юра поднял голову и махнул ей рукой. Мигом вылетела во двор, прижалась, растворилась. Господи! Как хорошо! Так бы и стояла вечность, нет, вечности.
– Возьми мена с собой!!!
– Тебе нельзя со мной.
– Ну, почему?! Я хочу с тобой! Прошу тебя! Прошу-у-у!
– Тебе пока нельзя со мной.
– А когда будет можно?
Молчит.
– Почему ты не отвечаешь? Ты не хочешь взять меня?
– Не могу. Не разрешат.
– Кто может нам запретить?!
А сердце молотит, как бешеное. И так больно, так тоскливо. Вот сейчас, сию минуту, уедет. Не-вы-но-си-мо!
Он оторвал её от себя и запрыгнул в кузов. Закричала, срывая голос, полезла за ним, протягивает руки: «Помогите!». Мужчины молча отвернулись. Юра отвернулся. Почему все стоят? Как же они поедут стоя? А сама все карабкается. Вот сейчас, почти получилось. И вдруг он обернулся. Лицо черное, вздувшееся, страшное – лицо покойника. Отпрянула, спрыгнула вниз. Машина тронулась.
– Напугать хотел! А я опять предала его. Надо было все равно лезть, хвататься за него. Не могу без него! Он же мой!
Машина исчезла из виду.
– Теперь все. Теперь нескоро.
Так безутешно она не рыдала даже на его похоронах.
7 Глава
Подушка мокрая. Во рту пересохло. В груди ворочается боль, острыми лопастями рвет по живому. Ночь. Ветер за окном треплет едва прикрытые молоденькими листочками ветки. Они стучат в стекло, жалуются. Кому же мне пожаловаться? Раньше можно было прижаться к бабушкиному мягкому боку и выговорить ноющую грудную боль. Сейчас бабуля там, далеко, вместе с Юрой, и Насте пока к ним нельзя. А так хочется.
Встала, распахнула окно, вдохнула холодный воздух. Долго смотрела вниз, представляя, как летит мимо балконов и окон, шлепается кулем на жесткий асфальт. Интересно, что чувствует человек, пока летит, успевает ли он что-то почувствовать? Страх, ужас невозможности отменить, остановить падение? А боль, боль после удара? Как долго он её чувствует? Сколько времени длится страдание до блаженного мига облегчения, свободы, смерти?
Замерзла. Закрыла окно и пошла на кухню, включила чайник. Дернула ящик стола, потянулась за чайной ложкой, увидела «мясной» нож. Приложила острое лезвие к узкому запястью, представляя, как полоснёт, но поняв, что узкая косточка, идущая от сгиба кисти, мешает добраться до вены, переместила блестящую сталь выше. Придется с силой надавить и вжикнуть, перерезать сразу. А если не сразу, станет больно и бросишь. Все ненадежно, даже таблетки. Надо точно знать, какие и сколько выпить, чтобы уснуть и не проснуться, не вырвало. Главное, чтобы никто не помешал.
Ну, помешать особо некому. Одна одинешенька. Настя хмыкнула. Целый день сегодня цитатки из неё так и сыпались. Мальчика испугала. Ах, Аполлон, ах, Аполлон! Ну, вот опять. Что ж ты такой нервный, ранимый? Артистическая тонкая натура. Натура – дура. Похоже, на раздвоение личности. Слово за слово, хреном по столу. Все. Придется выпить снотворное и утром с дурной головой идти на репетицию. А какие варианты? Выключила чайник, запила таблетку противной теплой водой из кувшина и отправилась ждать сон.
Настя боялась бессонницы. Был дело – не спала месяцок. Мука начиналась на вечерней заре. Выражение красивое, состояние дерьмовое. Вид заходящего солнца и ранних сумерек за окном неизменно вызывали чудовищное, отвратительное ощущение под ложечкой. Будто огромный солитёр впивался и сосал, вытягивал жизнь. Гнетущая тоска накрывала разом и мучила до часа Быка, сменяясь тревогой, смятением, терзающим жертву до рассвета.
С первыми солнечными лучами появлялась немотивированная бодрость выспавшегося человека. После недели без сна достигла нирваны. Балетная выучка сделала Настину походку легкой, скользящей, но тут она словила ощущение, что тело плавно приподнимается над землей и того гляди воспарит. Левитации не случилось, но телесная легкость, «летучесть», осталась. Через месяц сдалась отцовскому другу, Ивану Ильичу. Опытный психиатр успокоил, что она пока не свихнулась, просто переутомилась, выписал элениум и отправил восвояси. Сон постепенно наладился. Но страх бессонницы остался.
В одно из таких утренних парений её подловила Ольга. Заприметив Настю издалека, лесбиянка рванула наперерез. Бежать было поздно. Придвинувшись как можно ближе, истекая вожделением, та ядовито поинтересовалась: «А что это у тебя походка такая скованная, вся, как на шарнирах? Заболела?»
Это был не первый случай нападения, не могла простить отказа. Настя вспомнила, как после травмы позвоночника узнала, что Ольга распространяет слухи, будто у неё деформирована спина и растет горб. Тогда, после расставания с балетом, на любой удар она реагировала обостренно. Из нирваны не было желания даже просто послать «доброжелательницу». Так и уплыла, оставив желчную суку ни с чем.
8 Глава
Но сегодня ей остро хотелось физически уничтожить подлую тварь. Тем более, что та лежала всего в нескольких шагах, на соседней койке, доступная и беззащитная во сне. Теперь Настя все хорошо продумала. Собранные за неделю таблетки снотворного, тщательно размяла и размешала в Ольгином стакане с компотом. Точно больше никогда не проснется. Настена низко наклонилась, вглядываясь в ненавистное лицо. Спит. Спит жаба. Вот они, отвратительные липкие губищи, норовящие присосаться к любой части Настиного тела, как только она оказывалась в зоне досягаемости. Похотливые, раздевающие глазенки закрыты и больше никогда не откроются. Уродливое, вечно вожделеющее тело успокоится навсегда.
Настя осторожно вытащила из-под головы чудовища подушку, накрыла сверху и навалилась. Через некоторое время Ольга задергалась, но совсем вяло. Прижала сильнее, и толчки прекратились. Тогда она осторожно приподняла орудие убийства и внимательно посмотрела жертве в лицо.
– Сдохла! Точно сдохла!
От радости хотелось кричать и прыгать, но Настена только тихонько довольно хихикала, боясь привлечь внимание ночной дежурной.
Подушку подсунула покойнице под голову и вернулась на свою кровать. Впервые за последнюю неделю она крепко и легко уснула без таблеток.
– Настя! Настя!
Кто-то настойчиво тряс её за плечи и громко окликал, выдыхая прямо в лицо противный запах табачного перегара. «Неужели не сдохла?!» – испугалась Настя. Но, увидев на плече пухлую руку с аккуратными ноготками, успокоилась: «Не Ольга». Старшая медсестра с беспокойством всматривалась ей в лицо. Повернула голову – Ольгина постель пустая. Сестра уловила Настин взгляд и лживо – успокоительно сказала: «Перевели твою соседку в другую палату. А ты все спишь и спишь сегодня. Я испугалась, что ты тоже…» И осеклась.
– Что тоже? – насторожилась Настена.
– Ничего, ничего. Ты вставай. Завтрак проспала. Обедать пора.
Тощая, спитая, неопределенного возраста нянька, Митривна, таскавшая Насте тайком сигареты, принесла обед на железном обшарпанном разносе. Видно, и время обеда уже миновало.
– Сколько времени, Митривна?
– Да уж шестой час. Напугала ты всех. Думали, что как соседка твоя, снотворным траванулась.
– Она отравилась?
– Танька – то? Ну, да. Иван Ильич говорит, видно, таблетки за несколько дней собрала, выпила разом и не проснулась.
– Постой, какая Танька? Её Ольгой зовут, звали…
– Что ты путаешь? Татьяна Первачева… Да что с тобой? Что ты?
Опытная Митривна рванула к двери. Через минуту, корчившуюся и вопящую, Анастасию спеленали, укололи.
Санитарка получила нагоняй «за свой поганый язык». А Настя, оказавшись в серых сумерках пустынной улицы, тоскливо подумала: «Сейчас бы к бабушке».
9 Глава
И пошла привычно по Интернациональной, но почему – то в обратную сторону от родного дома. На пересечении с Мира свернула к четырехэтажной хрущевке, про себя отметив, что в теперешнем бабушкином доме на первом этаже тоже булочная. Для них, любительниц свежей выпечки, хлебное соседство – большое везенье. Всегда успеешь купить рожки с маком, пока не разобрали, в крайнем случае, посыпанную сахарной пудрой сдобу.
Мелькнула мысль: «Что ж она мне номер квартиры не сказала?» Но уверенно, как раньше дом, определила подъезд и нужную дверь. Этаж оказался первый, пропахший сыростью и плесенью.
Настя вдавила кнопку звонка и услышала его тут, на площадке, – так громко он отозвался в тишине квартиры. Еще пару раз звонила, вздрагивая от резкого дребезжания. Сердце заколотилось, вспомнился детский страх – вдруг бабушка долго не открывает, потому что умерла. А через секунду сама чуть не околела от испуга. В квартире резко, громко и настойчиво зазвонил телефон. И с каждым ударом звонка по оголенным нервам росла уверенность, что мертвая бабушка внимательно наблюдает за ней в глазок и вот – вот распахнет дверь. Током прошибла мысль: «Так она же на самом деле умерла! Пять лет назад!» Скатилась по лестнице, чувствуя незримое, опасное присутствие покойницы.
Абсолютно пустая улица, свинцовая тяжесть сумерек и дикий страх, что вот – вот её схватит за плечо мертвая бабушкина рука, приказывали бежать, но ватные ноги не слушались.
Со стороны бывшего бабушкина дома, по проезжей части, шли люди. Они двигались колонной, как на первомайской демонстрации, следом ехали грузовики, в кузовах тоже стояли люди. Настя поняла, что выражение «волосы на голове встали дыбом» не фигуральное. Демонстранты были голые. Белые, разбухшие, как размокшее мыло, тела, огромные и безобразные, двигались, словно жуткие заводные игрушки. Когда покойники поравнялись с остолбеневшей Настей, стало ясно – они её не видят.
Настена пристроилась в хвост колонны и скоро вместе со всеми дошла до старого кладбища, примостившегося возле заброшенного аэропорта. Она почему-то решила, что у них здесь очень важное дело. И не ошиблась. Теперь стало ясно, что ужас ужасов тоже существует. Почти все могилы оказались разрытыми, гробы развороченными, а трупы раздеты и выброшены из могил. Такие же неестественно белые, распухшие, как её спутники, только неподвижные. Надругательство над беспомощными телами, бесстыдно выставленные напоказ гениталии мертвецов, привели Настю в ярость: «Смерть безобразна, но беззащитна. Что ж это за сволочь тут вандальничала? Мразь!» И озадачилась: «Как же я их всех одна приберу? У меня и лопаты нет. А бабуля, как Юра, пугала, чтобы не просилась к ней».
Завязала в узел непослушные волосы и пошла искать лопату.
10 Глава
Телефон голосом китайской игрушки изображал Моцарта и затыкаться, похоже, не собирался. «На чем они там играют, когда звонки записывают? – разозлилась Настя. – Придется взять. Все равно, кроме меня некому. Что у них за кладбище такое, телефоны есть, а лопат нет. Ну, где же ты?» Аппарат лежал на рыхлой земле, выброшенной из могилы. Настя потянулась и наткнулась тыльной стороной ладони на угол тумбочки. Выругалась и открыла глаза. Точно, Сонька вчера нашкодила, звонок поменяла. То – то у неё морда хитрющая была, когда под предлогом «дай позвонить, а то мой сел», шарилась в её телефоне.
– Что, сволочь, звонишь убедиться, что шутка удалась? – хрипло поинтересовалась Настя.
– У меня все всерьез. А сволочью, даже и не припомню, кто меня в последний раз называл, – близко, будто лежал рядышком на кровати, сказал Андрей.
– Память короткая, – пошутила Настена. А сердце, совсем как недавно с Олежеком, заныло.
– Разбудил? У тебя выходной или Тамарка смилостивилась, расписание поменяла?
– От неё дождешься милости, как и от тебя, – и тут же поинтересовалась, – кстати, ты не знаешь, где у змеи находится яд?
– Железы у неё специальные во рту…
– Молочные?
– Ядовитые. От них канал идет к зубам. Когда кусает, надавливает на железы, и яд перетекает в зуб, а уж потом в жертву. Ничего ты о себе не знаешь.
– Зато ты, похоже, познал себя полностью, – отрезала Настя.
– Собачимся, как обычно, – вздохнул Андрей. – Ты мне приснилась.
Настя чуть было на автомате не ответила: «А ты мне нет», – но промолчала. Представила, как она рассказывает мужу сон про кладбище, а он, как всегда, слушает только её голос, абсолютно не вникая в смысл слов, и зарылась с головой в одеяло.
– Соскучился по тебе, – пробился сквозь холлофайбер родной голос.
Так он был хоть немножко дальше. Говорил смело, точно зная, что не бросит свой блядский театр и не рванет к ней в Тьмутаракань. Он даже когда-нибудь осмелится снова сказать ей, защищенный тысячами километров, что любит. Телефон все стерпит. Безопасно.
– А мне приснилось, что мы женились. Я была пьяненькая и в мокрых пуантах, а ты, как обычно, на высоте. Но подпоил меня ты.
– Тоже, как обычно, – засмеялся Андрей. – Хочу потрогать твои кудряшки. Вижу, как наматываешь локон на палец.
Это было выше человеческих сил.
– Локон, – передразнила она. – Локоны у девочек в партере, а у меня кудри. Все, мне пора собираться.
Молчание.
– Алло! Отключился?
– Нась?
Удар ниже пояса. Нельзя её так называть, там, за тридевять земель, собираясь вернуться в следующей жизни. А может, и совсем не собираясь.
– Мне, правда, пора. Пока.
И быстро нажала отбой. Едва отдышалась, телефон зазвонил снова. Не вытерпев пластмассовой музыки, ответила:
– У тебя сегодня нет репетиции или девушка бросила?
– Репетиции – твоя епархия, а на девушек я пока не перешла. Хотя, чем черт не шутит, если ты вдруг согласишься, может, и попробую, – прокуренным басом сообщила Сонька.
– Дура ты! И шутки у тебя дурацкие, особенно про звонок.
– Не понравилось? – деланно удивилась подруга. – Не любишь ты Моцарта. Темнота! А что, Андрей звонил?
– Андрей, не Андрей, какая разница, – взвилась Настя. – Ты чего с утра трезвонишь?
– Договаривались, – обиделась Сонька.
– А-а-а! Нам же в баню! Ты номер заказала?
– Заказала, – все еще обижался бас. – На двенадцать.
– Все, бегу. Давай, пока. Да, Сонь!
– Чего?
– Не злись.
– Еще чего? На больных не обижаются, – заржала Сонька и отключилась.
Грудь у Соньки была красивая, но, по её словам, давно, когда Крупская была еще девушкой. А сейчас две здоровенные дыни уныло глядели в пол, приободряясь только в шитом на заказ бюстгальтере. На других частях тела мяса наросло непропорционально меньше, и дыни, покоясь на арбузике живота, все равно выделялись.
– Эх! – мечтала Сонька, намыливая зрелые плоды, – отдать бы половинку при разделе имущества моему Петюне. И ему хорошо, бабу надувную покупать не надо, и мне легче.
– Тогда еще кой-чего придется положить в довесок, – засмеялась Настя.
– Щас! А я чем писать буду?
– Молодец ты, курить бросила, – блаженно затянувшись, – похвалила подруга.
– Я много еще чего бросила. Тебе кто не дает?
– Так я, вроде, тоже. Петюню, вот, бросила.
– Я не о том. Мне тут недавно сон приснился, что в вашей конторе ремонт сделали. И стала она похожа на еврокурятник.
