скачать книгу бесплатно
Вдруг он резко замолчал. Лара удивленно воззрилась на Котю, не понимая, почему его красноречие так неожиданно иссякло, и увидела, что взгляд Семакина прикован к ее раскрытой сумочке, где кроме кошелька, ключей, косметики и сотового телефона находились распечатки статей и найденная в квартире Графини фотография. Семакин смотрел именно на нее!
– Откуда это у вас? – хрипло спросил он и потянулся к снимку.
– Я нашла это в вещах Эллины Александровны, – растерянно ответила Лара, передавая фото старику. – А вы что, знали этого человека?
– Знал, мало сказано, – горько усмехнулся Семакин. – Я его ненавидел! – Пальцы его дернулись, будто Котя хотел скомкать фотографию, но тут же разжались – Семакин передумал мять портрет и просто вернул его Ларе. – Мы все его ненавидели… И я, и Андрон, и Боря. Все, кто любил Эллину…
– Почему? – тихо спросила Лариса, хотя уже догадалась, каким именно будет ответ. И она не ошиблась.
– Это Малыш, – коротко ответил Семакин.
– Его звали Егором.
– Да? – рассеянно спросил Котя. – Что ж… Ему идет это имя… – Вдруг на лице его появилось выражение, похожее на озарение. Старик занервничал, забормотал что-то себе под нос, а потом взволнованно выпалил: – А как его фамилия?
– Вот этого я не знаю, – с сожалением протянула Лара. – И понятия не имею, у кого могу…
– У Бори! – воскликнул Семакин. – У Коцмана! Он должен знать фамилию Малыша, потому что Эллина познакомилась с ним через Борю.
– Как так?
– Насколько я знаю, мать Малыша была постоянной клиенткой Коцмана, как и Эллиночка. Как-то раз на примерку ее сопровождал сын… Ну и… – Он тяжело вздохнул, понурился, но тут же встрепенулся и, схватив Лару за руку, торопливо проговорил: – Если узнаете у Бори фамилию Малыша, не поленитесь сообщить ее мне. Хорошо?
– Да, конечно, – удивленно ответила Лара. Она не могла взять в толк, зачем Семакину это нужно, но тут же решила, что задумываться над мотивами, которые движут психически ненормальными людьми, не стоит, и просто заметила: – Я сомневаюсь, что смогу узнать у Коцмана хоть что-то. Когда я видела его последний раз, он был при смерти. Думаю, сейчас его уже нет в живых.
– Жив он, жив, не сомневайтесь, – безапелляционно заявил Котя. Ларе подумалось, что он так уверен в этом, потому что недавно с ним виделся или разговаривал, но следующей своей фразой Семакин опроверг ее предположение: – Эллина и его не отпускает! Эта женщина держит мужчин за сердце (и душу) всю жизнь и выпустит лишь тогда, когда покинет сей мир…
– Если следовать вашей логике, то Андромедычу уготована та же участь, – проговорила Лара, постаравшись не показать, что воспринимает слова старика как бред психически нездорового человека.
– Конечно! Все мы, ее вассалы, живы.
– А сколько вас? Трое, как я понимаю…
– Четверо, – поправил ее Семакин.
– Кто же четвертый? Малыш?
– Нет, Малыш не был ее вассалом. Только я, Андрон, Боря да еще Мишка, то есть те, кого она держала за сердце, держа при этом на расстоянии…
– Мишка? – удивилась Лара, она впервые услышала это имя. – Кто это? Еще один сосед?
– Нет, он не жил в нашей коммуналке. Звали его Михаилом (фамилии и отчества я не знаю). И он был каким-то важным человеком. При должности. Но Эллина его только Мишкой называла. Потому что он был чем-то на медведя похож. Широкий, темный, косолапый. Они познакомились во время Великой Отечественной. Он воевал, а она для наших солдат концерты давала. Мишка в нее влюбился! А когда война кончилась, пришел к Эллине свататься. Та, естественно, его отвергла (у них с Малышом как раз очередной «медовый месяц» начался). Но Мишка не сдавался. Ходил к ней, как на работу. Когда Эллина его пускать перестала, сдружился с Гришкой Больбухом, только чтобы быть вхожим в квартиру. Хотя уж до чего разные люди были! Гришка выпивоха, матершинник, четыре класса образования, а Мишка трезвенник, интеллигент, при должности опять же… – Семакин примолк. Секунд десять он безмолвствовал, отрешенно глядя перед собой, после чего возобновил рассказ: – Когда Эллину посадили, Мишка пропал. И не видели мы его до тех пор, пока она домой не вернулась. А произошло это, надо сказать, уже в шестидесятых. То есть Эллиночка не сразу после амнистии (ее в 1958-м реабилитировали) возвратилась в Москву, а через несколько лет. И едва она появилась, как буквально на следующий день Мишка пришел. Опять с предложением! Но вновь отказ получил, хотя никакого Малыша у Эллины уже не было.
– Они все же расстались?
– Расстались, – подтвердил Котя. – Не знаю почему. Когда именно, тоже сказать не могу. В 1946-м еще встречались. Помню, что буквально за день до того, как Эллину арестовали, видел Малыша на кухне в халате и тапках. Но после – ни разу!
– Не спрашивали Эллину Александровну, что произошло?
– Сколько раз! Но она так ничего мне и не сказала. Она вообще из лагерей вернулась другой. И дело не во внешних изменениях, хотя они были такими разительными, что никто, кроме нас, ее вассалов, Графиню не узнал. Эллина изменилась внутренне. Замкнулась. Стала жесткой, нелюдимой, суровой. Раньше поболтать могла с соседями, посмеяться, теперь же все молчком. Даже со мной (меня она выделяла особо) почти не разговаривала. И от любой помощи отказывалась! Хотя тяжело ей было. И морально, и материально, но Эллина со всем справлялась сама. И все предложения руки и сердца отвергла. Мы ведь все четверо ей в мужья набивались. Но она твердо ответила нам «нет». Даже Мишке, который к тому времени высоко взлетел. Комната-то за Эллиной осталась только благодаря его хлопотам. Раньше ведь как? Врагов народа всего лишали, в том числе жилплощади. Многие тогда, вернувшись, по родственникам-друзьям скитались, а Графиня возвратилась к себе в комнатку, где и мебель, и посуда, и ковры – все сохранилось. Мы-то думали, почему к нам никого не вселяют, некоторые (это я Кузнецовых имею в виду) даже в ЖЭК ходили скандалить, но все осталось неизменным…
– А вот скажите, Константин Сергеевич, – прервала стариковский монолог Лариса, – помните ли вы тот год, когда в вашей коммуналке ремонт делали?
Семакин, услышав вопрос, вздрогнул – Лара отчетливо видела, как повело его худые плечи, но ответил совершенно спокойным голосом:
– Конечно, это было в 1971-м.
– Вы уезжали на время ремонта из Москвы?
– Да. На рыбалку.
– И жили на реке все то время, что длились работы?
– Нет, однажды я приезжал в город.
– Когда ремонт уже подходил к концу, не так ли?
Котя удивленно воззрился на Лару. Очевидно, его поразила ее осведомленность.
– Да, он был почти закончен – маляры уже все выкрасили, но потом еще кладку в комнате Кузнецовых поменяли, – ответил он после небольшой паузы.
– Это было при вас? Вы видели, как ломали старую и выкладывали новую стену?
– Нет. Я ранним утром уехал на реку, а рабочие являлись не раньше десяти… – Он вперил в Лару настороженный взгляд и сухо спросил: – К чему эти вопросы, девушка?
– Ответьте еще на пару, и я вам все расскажу, – отозвалась Лариса.
– Хорошо, но…
– Когда вы приехали с рыбалки, в квартире находилась одна Графиня?
– Да… – Он запнулся. – Вернее, она точно находилась, я видел свет в ее комнате, но был ли кто еще, сказать не могу – я сразу прошел в свою халупу и уснул, не снимая одежды… – Котя поморщился. – Был ужасно пьян!
– А на кухню вы не заходили? – уточнила Лара. Ведь, со слов бабы Шуры, Графиня разговаривала с кем-то именно там.
– Нет. Я бы просто не дошел…
Лара слушала старика, не отрывая взгляда от его лица. Она не считала себя отличным физиономистом, но определять, врет человек или говорит правду, за годы работы на телевидении научилась. Так вот Котя, судя по всему, не врал. Но при этом так явно нервничал, что Лариса просто терялась в догадках относительно причины такого состояния Семакина. Чтобы не довести еще одного старика до инсульта, она решила прекратить расспросы и удалиться. Но Семакин не дал ей уйти. Едва Лара стала подниматься со стула, как он схватил ее за руку и горячо прошептал:
– Вы обещали рассказать! – И, усадив Ларису обратно, едва слышно выдохнул: – В тот вечер что-то произошло, да?
– Откуда вы?..
– Я чувствовал что-то неладное… – Он облизнул губы. – Или нет, не так… Я что-то видел, когда выходил пьяный в уборную… А потом заснул… – Семакин побледнел так, что вздувшиеся на его лбу вены стали казаться черными. – Я видел людей… Двух людей. Они ругались… А потом один упал, и вокруг его головы растеклась лужа… – Семакин зажмурился – очевидно, восстанавливал в памяти ту картину. – Это было очень натурально. И происходило будто со мной. Ну, знаете, как бывает во сне? Видишь себя со стороны. Вот и у меня такое ощущение было… И главное – кровь была не только на полу, но и на моих руках. Помню, я смотрю на них, а они красные… – Он тряхнул головой. – Утром проснулся, первым делом на руки глянул, но все было в порядке. Чистые! То есть мне все приснилось. Но состояние потом было такое тревожное, что я выскочил быстрее из дома и на реку…
– А где именно произошла эта сцена? В чьей комнате? Случайно, не в той, где проживали Кузнецовы?
– В моем воображении она произошла! – визгливо выкрикнул Семакин. – Ясно вам, девушка? В моем пьяном воображении! Я так ненавидел Малыша, так давно желал его смерти, что мне снилось ночами, как он умирает…
– То есть в вашем сне был убит именно Малыш?
– Да, да, да! – теперь уже он взревел и вдруг так истово затряс головой, что подбородок его стал просто-таки биться в грудную клетку.
Лара испуганно вскочила со стула и бросилась к двери. Выбежав в коридор, она схватила за руку проходящего мимо медбрата и втащила в палату с криком:
– Пациенту плохо!
Семакину на самом деле было плохо. Голова его все так же ходила ходуном, а кроме этого судорогой свело руки и ноги. Он корчился на полу, стукаясь затылком о плинтус, и все повторял «Да, да, да!».
Медбрат бросился к больному и вколол ему какое-то лекарство. Семакин почти тут же затих. Тело обмякло. Но глаза его не закрылись. Они смотрели на Лару, и в глубине их застыл испуг.
– Что вы с ним сделали? – грубо спросил медбрат, переложив Котю с пола на кровать. – Пациент был стабилен, а тут такой приступ…
– Ничего, – пролепетала Лариса. – Мы просто говорили…
Мужчина, неприязненно зыркнув на нее, коротко сказал:
– Уходите!
– С ним все будет в порядке? – спросила Лара, пятясь к двери.
Медбрат словно не слышал. Отвернувшись от нее, он стал укрывать притихшего Семакина одеялом. Ларе ничего не оставалось, как покинуть палату.
Выйдя за дверь, она торопливо зашагала к лестнице. Сердце ее стучало. А на душе было очень и очень мерзко. «Да что я такое творю? – ругала себя Лара. – Одну старуху до инсульта довела, другого старика до припадка! И ради чего?»
Едва сдерживая слезы, Лара толкнула входную дверь и выбежала на улицу. На свежем воздухе ей стало немного лучше. Слезы перестали душить, и на сердце было не так тревожно. Переведя дух и сев на лавочку, Лара уже вполне спокойно подумала: «Может, плюнуть на затею с фильмом? Вызвать милицию, пусть они разбираются во всей этой истории… – Но тут же сама себе возразила: – Нет, не будут они ни в чем разбираться, срок давности уже истек, значит, скелет так и останется неопознанным. А коли так, близкие Егора-Малыша не узнают, как он погиб и где его могила…»
Последняя мысль окончательно примирила Лару с самой собой. Она приняла решение продолжать расследование. По крайней мере узнать фамилию Малыша и найти его родственников она обязана, чтоб Егора похоронили по-человечески. Хотя, если уж начистоту, довести дело до конца хотелось не только ради этого. Лара нутром чувствовала, что та давняя история гораздо трагичнее, запутаннее, масштабнее, чем ей вначале казалось. И за раскрошившейся кирпичной кладкой скрывается не только скелет, но и множество тайн. Человеческих и, быть может, исторических. Размотать этот клубок посчитал бы за счастье любой журналист! И Лара не была исключением…
«Всему свое время, – одернула себя она. – Сначала надо опознать останки, потом все остальное… Ну а сейчас к Графине!»
И она, поднявшись с лавки, заспешила к стоянке такси, чтобы через полчаса оказаться в больнице, где в отдельной палате, подключенная к аппарату искусственного дыхания, лежала старуха Берг. Лара подошла к кровати с поднятым изголовьем (врач сказал – при кровоизлиянии положение головы должно быть возвышенным) и заглянула в бескровное лицо Графини. Теперь, когда жизнь почти покинула ее, оно изменилось в лучшую сторону. Носогубные складки разгладились, глубокие морщины на переносице будто стали меньше, рот обмяк, перестав напоминать глубокий шрам. Эллина Берг больше не походила на ведьму. С лица исчезли и печать страдания, и гримаса озлобленности. Как будто вместе с сознанием ее покинули все горести и беды.
«Интересно, – подумала Лара отрешенно, – где Графиня (а скорее, ее душа) находится сейчас? Наверное, медленно плывет по светлому коридору к бесконечности…»
Тут Лариса Белозерова не угадала. Графиня стремилась не вперед, а назад – в прошлое, еще и еще раз переживая все события детства, юности, молодости и смиряясь с ними перед тем, как раствориться в бесконечности…
Часть 2
Эллина Берг. Санкт-Петербург —Москва. 1915-1935 гг.
Глава 1
Отец Эллины Берг не имел графского титула. Александром Бергом он тоже был не от рождения. Мойша Беркович – вот как звали отца Эллины. Выходец из одесского гетто, сын старьевщика, еврей-выкрест, в жилах которого текла отнюдь не голубая кровь, разбогател уже в зрелом возрасте. А до этого был обычным мелким служащим, получающим скудное жалованье. Но благодаря своей бережливости он выкраивал деньги на покупку акций железнодорожных и судоходных компаний, свято веря в то, что когда-нибудь они сделают его богатым. Каждый месяц из года в год он покупал по одной, по две акции и складывал их в шкатулку, чтобы в день своего сорокалетия (почему именно сорокалетия, он сам точно не знал, просто так решил когда-то) их продать. А на вырученные деньги открыть свою лавку…
Но все произошло несколько иначе.
Когда Мойше исполнилось тридцать девять, грянул биржевой кризис. Десятки компаний разорились, многие едва удержались на плаву. Естественно, их акции либо просто превратились в ненужные бумажки, либо обесценились. Вот эти, обесцененные, Мойша и купил, продав часть своих, подскочивших в цене чуть ли не вдесятеро. А через год, когда рынок стабилизировался, он оказался совладельцем нескольких весьма прибыльных фирм и одного прииска. Теперь, продай он акции, можно было открыть сразу две лавки. Но Мойша решил обождать. И не зря! Еще через два года он полностью выкупил прииск, а надобность в открытии каких-то там лавчонок отпала сама собой. Мойша стал богачом.
Два года он просто наслаждался своим новым положением. Но когда ему исполнилось сорок пять, всерьез задумался о семье, а главное – о наследниках. Очень хотелось иметь детей. Мальчика и девочку. Марка и Эсфирь. Оставалось найти достойную женщину, годящуюся на роль жены и матери, и вести ее под венец.
Но оказалось, что достойную найти не так просто. Мойше нужна была невинная еврейская девушка из хорошей семьи, с покладистым нравом, приятной внешностью и отменным здоровьем. Вроде бы ничего особенного в этих требованиях не было, но как-то так получалось, что барышни, с которыми его знакомили, всем условиям одновременно не отвечали. Если красивая, то легкомысленная, если здоровая, то похожа на лошадь, если родители при деньгах, то капризуля и ломака… Ну и так далее!
Промучившись с полгода, Мойша все-таки женился. Взял в супруги почти идеальную барышню: и скромную, и невинную, и симпатичную, и здоровую, только уж очень хрупкую. Софочка Ганц была такой худенькой, такой прозрачной (это ширококостному, по-бабьи задастому Мойше в ней особенно нравилось), что рождение ребенка стало для нее истинным подвигом. Чудом произведя на свет девочку, Софочка умерла от кровотечения после множественных разрывов наиважнейших женских органов.
Так Мойша, не успев насладиться радостями семейной жизни, стал вдовцом. А еще отцом-одиночкой.
Дочка Эсфирь поначалу вызывала у Мойши одно раздражение. Она много плакала, много болела, много капризничала. Особенно невыносимой она была с отцом (с нянькой и кормилицей вела себя более-менее), видимо чувствуя его к себе отношение. А Мойша все никак не мог забыть, что именно этот горластый, вечно обделанный ребенок стал причиной смерти его Софочки.
Все изменилось, когда девочке исполнилось полгодика.
До этого Мойша долго отсутствовал. Сначала ездил на свои уральские прииски, потом отдыхал в Ялте. Не видел он ее три с половиной месяца, но не соскучился. Да и подзабыл малышку. В его памяти она оставалась худой, лысой, краснокожей, с огромным, исторгающим из себя противный писк ртом. Такой же, только немного увеличившейся в размере, он думал ее застать, но…
Когда он вошел в дом, не поверил своими глазам. Вместо орущего монстра перед ним предстал ангелок с алебастровой кожей, волнистым пушком на лбу, огромными карими глазами и улыбающимся розовым ртом.
– Кто это? – только и смог вымолвить Мойша.
– Это Фирочка, – кудахтнула нянька по имени Марья, умильно глядя на воспитанницу. – Ваша девочка…
– Я ее не узнал, она так изменилась!
– Ну а что вы хотите? Это ж дети, они быстро растут и быстро меняются…
– Но она вечно хныкала, а теперь улыбается, – растерянно молвил Мойша и тоже улыбнулся и, увидев, как в розовых деснах его дочки поблескивают крошечные зубки, умилился настолько, что не сдержался – поцеловал Эсфирь в чистый лобик.
– Раньше она хныкала, потому что у нее грыжа была. А теперь мы ее заговорили, и девочка, как стала здоровенькой, совсем перестала плакать… – Нянька взяла Фирочку на руки и передала отцу со словами: – Чудо, а не ребенок!
И Мойша, прижав к груди нежную, теплую, уютно пахнущую топленым молоком и яблочным пюре девочку, согласно кивнул. Его ребенок – чудо! И просто не верилось, что раньше он этого не понимал.
Но как только к нему пришло понимание этого, Мойша впервые испугался за дочкино будущее. Он вдруг подумал о том, что ему вряд ли удастся обеспечить свою девочку всем, что необходимо для счастья. Да, у него куча денег, и у Фирочки будут самые лучшие платья, лошадки и болонки, педагоги для занятий танцами, языками и обучения манерам, а когда она достигнет брачного возраста – огромное приданое. Беркович даст дочке все, что возможно купить за деньги, но не сможет дать Фирочке главного – другой национальности. Мудрый Мойша прекрасно понимал, что для многих его девочка так и останется «жидовским отродьем». Не красавицей, умницей, богатой наследницей, а «еврейской выскочкой». Или отродьем еврейской выскочки, ведь Мойшу до сих пор так многие называли – чаще за глаза, но иногда и в глаза!
Беркович так из-за этого мучился, так страдал, что сон потерял. И вот в одну из бессонных ночей к нему пришло решение. Сменить имена, фамилию, придумать легенду, переехать из Петербурга в Москву, где их никто не знает, и начать новую жизнь не как Берковичи, а как… Берги, например! Александр и Эллина Берг!
Глава 2
В Москву отец и дочь Берг переехали, когда Фирочке исполнился год. Мойша-Александр купил роскошные хоромы в центре столицы (четырехкомнатную квартиру с каминной залой) для жилья и снял целый этаж административного здания под свою новую контору. Несмотря на довольно преклонный возраст, Мойша не собирался отходить от дел. Во-первых, сидеть дома ему было просто скучно, а во-вторых, у Александра Берга была цель – влиться в ряды деловой элиты Москвы, чтобы его Фирочка, когда ей пора будет выходить в свет, имела возможность блистать в высшем обществе: ходить на губернаторские балы, выезжать за город в компании золотой молодежи, посещать суаре в аристократических домах. Его Фирочка достойна самой беззаботной жизни и самого завидного жениха! Не только богатого, но и титулованного. Мойше очень хотелось, чтоб его дочь вышла замуж за какого-нибудь графа. Можно, конечно, и за князя. Или барона. Но за графа все-таки лучше, ибо этот титул Мойше почему-то казался самым благозвучным и для Фирочки наиболее подходящим.
Миновало еще полгода. Финансовые дела Александра Берга прекрасно ладились, но пробиться в высший свет ему не удавалось. Смена имени, фамилии и национальности (Мойша уверял всех, что он немец) не помогла. Никто не воспринимал его так, как ему бы хотелось. Для всех он так и оставался евреем-выкрестом, жидом-выскочкой с тугим кошельком, которого в знатным домах если и принимали, то редко, к тому же без всякого почтения.
Беркович очень из-за этого страдал. Поэтому с таким восторгом встретил революцию. Как же, как же, монархия пала, мир титулованных особ поколеблен, аристократы уже не в почете, а коли так, у его Фирочки будут те же права, что и у княжеских и графских дочек. Да только ошибся Мойша в своих прогнозах! В скором времени прав лишились не только князья да графья, а все более-менее обеспеченные люди. Но не это самое страшное. Главное, весь привычный мир рухнул. Все изменилось, даже Москва! Была радостной и праздничной, стала опасной и суровой. Особенно пугающе она выглядела вечерами: когда на улицах не горели фонари, а по тротуарам, гулко топоча сапогами, носились суровые солдаты с оружием. Из дома было страшно выйти. Но и дома никому не было покоя. Пьяные революционеры врывались в богатые дома и устраивали погромы. Ладно бы грабили, так нет – крушили антикварную мебель, били фарфор, вспарывали картины…
Оставаться в Москве стало опасно. Но и в других городах (и даже селах) бывшей царской России обстановка была не лучше, поэтому Мойша по примеру многих решил ехать за границу. Там спокойно, мирно, вольготно, там у него есть деньги – не очень много, но хватит, чтобы переждать смуту. В то, что Российская империя перестала существовать навсегда, он не верил.
Собрав уцелевшие ценности, Александр и Эллина Берг (на руках у няньки Марьи) отправились в Брест, чтобы пересечь границу с Польшей, а потом двинуться дальше и осесть во Франции.
Добирались до Бреста в ужасных условиях: в переполненных вагонах, без элементарных удобств, терпя хамство солдатни, подолгу простаивая на полустанках. Эллочка всю дорогу плакала, Марья причитала (она только сопровождала Бергов до границы, потом же собиралась вернуться в Москву, но ей очень не хотелось расставаться с воспитанницей), а Александр как заведенный повторял: «Ничего, еще немного осталось. Вот доедем до границы, пересечем ее – и все, конец нашим мучениям…» Но дорожные тяготы оказались цветочками, ягодки начались по приезде, когда выяснилось, что желающих покинуть страну так много, что не выпускают никого. Пришлось ждать двое суток. На третьи, когда люди уже изнемогали от усталости и нервного напряжения, границу открыли.
Когда толпа пришла в движение, Беркович почувствовал, как его ноги отрываются от земли. Испуганно вскрикнув, он попытался нащупать подошвами твердую почву, но у него ничего не вышло. Толпа ринулась вперед, увлекая Мойшу за собой. Марья с Эллиной были тоже подхвачены людьми, но нянька, хоть и держала в одной руке девочку, а в другой свою котомку, затолкать себя не дала. Поднатужилась и ринулась вперед. В итоге она смогла пробиться к шлагбауму, тогда как Мойшу почти выдавили из толпы, а протиснуться на прежнее место не давали люди, напирающие сзади.
