скачать книгу бесплатно
В самый разгар французского давления целый ряд русских общественных организаций, во главе с председателем Совета общества единения русских в Болгарии господином Молловым, обратился к министру председателю болгарского правительства господину Стамболийскому с горячим воззванием.
Изложив то безвыходное положение, в какое попала армия, авторы воззвания писали: «Нижепоименованные русские общественные организации в Болгарии не осведомлены в точности о намерениях генерала Врангеля. Но они знают об истинном отношении болгарского народа к русским. Организации эти твердо верят, что русский воин – не чужеземец для болгарского крестьянина, а свой брат славянин. Они убеждены, что нет дома болгарского селянина, где не нашлось бы места русскому солдату». «Русские общественные организации почитают себя вправе ожидать, что болгары, чтущие прошлое, протянут руку помощи оказавшимся в тягостнейших условиях русским». На основании этого русские организации просили срочно поставить в Совете министров вопрос «о приеме и размещении в сельских местностях Болгарии части армии генерала Врангеля».
Генерал Шатилов, после своих переговоров в Белграде, направился в Софию, где ему было оказано горячее содействие российским посланником в Болгарии А.М. Петряевым. В записке председателю Совета министров, поданной 21 апреля, генерал Шатилов, ссылаясь на благоприятные результаты в Сербии, просил господина Стамболийского «от имени Русской Армии, отцы которой обагрили своей кровью поля Болгарии за освобождение от ее поработителей», принять сейчас же 7000 казаков, томящихся на Лемносе.
Как и в Венгрии, вопрос этот в Болгарии зависел от взгляда держав-победительниц. Но в Софии вместо противодействия он встретил горячее содействие французского посланника господина Пико. Затруднения были главным образом финансового свойства. Интересно, что, характеризуя общее положение в Софии, господин Петряев писал: «Ассигновать особые кредиты на это дело болгарское правительство не может без согласил Союзной финансово-контрольной комиссии, со стороны которой, ввиду присутствия в ней англичан, несомненно встретятся затруднения».
Вопрос об использовании для этой цели болгарского государственного долга России был явно безнадежным. Министерство финансов было склонно считать его совершенно исчерпанным расходами на содержание наших военнопленных и отправку материалов на Юг России (в таком же положении очутился вопрос об использовании долга Греции). Перед командованием встал снова вопрос об изыскании денежных средств.
Тем не менее 2 мая болгарское правительство дало разрешение на прием 1000 человек и 10 мая увеличило это количество до 2000 человек, которые принимались на работы. Однако, несмотря на это, французское командование тормозило дело отправки как в Болгарию, так и в Сербию. «Все бывшие препятствия к перевозке первых партий казаков в Сербию и Болгарию ныне устранены, – телеграфировал 14 мая генерал Шатилов военному представителю в Париже, генералу Миллеру
. – Тем не менее французское командование все же тормозит перевозку. Главнокомандующий усматривает определенное нежелание местного командования идти на расселение контингентов в условиях нам благоприятных, так как перевозка в Совдепию или Бразилию совершалась мгновенно. Главнокомандующий просит Вас при содействии г. Гирса
побудить французское правительство принять энергичные меры и заставить Пелле и Шарпи немедленно приступить к перевозке».
Пассивное противодействие французов вскоре вылилось в активные действия. Вопреки выработанному плану, французы потребовали снова разгружать сперва Галлиполи. Вечером 21 мая французское командование сообщило генералу Кутепову, что утром 23 мая в Галлиполи прибудет пароход, который погрузит 50 офицеров и 950 солдат для отправки на работы в Болгарию. Два дня шла соответствующая агитация. Генерал Кутепов немедленно отдал приказ по корпусу, воспрещающий самовольные отправления. Указав, что отправление должно производиться целыми частями, ибо только в таком порядке перевозки не будет распыления, генерал Кутепов писал: «Всех, кто пожелает исполнить предложение французского командования и тем прикрывать свои личные шкурные интересы в тяжелые дни армии, – перевести на беженское положение и предоставить им затем полную свободу отъезда». Пароход все-таки набрал 1011 человек, главным образом из нестроевых частей.
Генерал Врангель заявил решительный протест и сообщил болгарскому правительству, что он не берет на себя никакой ответственности за прибывших. Французский посланник в Софии, господин Пико, в свою очередь телеграфировал генералу Пелле, что допущение в Болгарию элементов, за надежность которых Главное командование не может поручиться, было бы крайне нежелательно и могло бы заставить болгар взять обратно с таким трудом полученное согласие. Из Парижа были посланы тоже соответствующие инструкции – и дальнейшего вмешательства в план переселения больше не происходило.
Но весь этот инцидент служит ярким доказательством того недоброжелательства, которым были пропитаны все действия французских представителей в Константинополе. Кроме главной цели – избавиться от беженцев – ими руководила и побочная: добить армию. Может быть, и они руководствовались той мыслью, которую так ярко выразил князь Кастаньето, и боялись укреплять «противобольшевистские интриги», «противные интересам всего цивилизованного мира»?
Вопрос о дальнейшем расселении в Болгарии затруднялся и материальными, и политическими причинами. Подобно тому как Трианонский договор лишал Венгрию свободного решения о принятии наших контингентов, в Болгарии действовал другой – Нейльский договор. И там, и здесь такой шаг не мог быть совершен без контроля и согласия союзников. Уже одно возбуждение вопроса о размещении войск в Венгрии или Болгарии могло неблагоприятно отразиться на ходе переговоров с Сербией; но, с другой стороны, эти же переговоры могли побудить обе группы держав к увеличению приема частей для сохранения известного равновесия.
Для самой Болгарии принятие русских войск могло иметь и некоторые заманчивые стороны. В то время земледельческая партия Стамболийского резко отмежевывалась от коммунистов – и усилить антибольшевистский элемент в стране было выгодно. В некоторых болгарских кругах мелькала даже мысль составить из чинов армии добровольческие кадры – единственный вид военной организации, разрешенный в Болгарии Нейльским договором. Но самая отдаленная возможность такого исхода должна была особенно обострить внимание к этому вопросу со стороны соседей – Югославии, Греции и Румынии, и сами болгары боялись принятием контингентов создать повод для вмешательства во внутренние болгарские дела. Одним словом, завязывался клубок очень сложных и противоречивых интересов, который заставлял быть особенно осторожным в этих переговорах.
К счастью для нас, господин Пико был всецело на стороне армии и не только не мешал, но существенно помогал господину Петряеву в его деятельных переговорах. В середине июля обнаружилось, что в случае обеспечения взносом в 300 000 долларов можно рассчитывать на прием 6–7 тысяч. Благодаря усиленным хлопотам соответствующие ассигнования от Совещания Послов были обеспечены и было приступлено к самому договору. В августе месяце было сделано письменное соглашение между российским посланником господином Петряевым и управляющим Министерством финансов господином Даскаловым и параллельно с этим подписано соглашение между русским военным представителем генералом Вязьмитиновым
и начальником штаба болгарской армии полковником Топалджиковым.
Постановлением Совета министров одобрялся прием 6000 русских «бывших солдат, ныне беженцев в Константинополе, при условии внесения по 100 000 долларов за каждую группу в 2000 человек», а в соглашении между генералом Вязьмитиновым и полковником Топалджиковым детализировались условия приема, определялся внутренний распорядок, причем вся группа принятых трактовалась в подчинении Главнокомандующего, ответственного за своих чинов, предоставлялось право дисциплинарного воздействия назначенным Главнокомандующим начальникам, сохранялась военная форма и даже устанавливалось взаимное воинское приветствие между русскими и болгарскими чинами.
Сумма, депонированная в обеспечение приема, должна была покрываться частичными взносами, по израсходовании двух третей внесенного аванса. Надеяться на новый приток средств от Совещания Послов было невозможно. Надлежало принять все меры к увеличению числа принимаемых в славянские страны – и подумать об изыскании новых средств. Для первой цели были употреблены все дипломатические усилия; для второй – Русский Совет поднял вопрос о ликвидации Петроградской ссудной казны.
В то время как почти были закончены работы по расселению армии, судьбе (или людям?) захотелось сделать еще одну попытку разом разрушить все строившееся здание и ударом в голову совершить то, что не удавалось, несмотря на упорные усилия. В 5 часов вечера 15 октября 1921 года пришедший из Батума итальянский пароход «Адрия» протаранил стоящую на рейде Босфора яхту Главнокомандующего «Лукулл». Получив громадную пробоину, яхта продержалась на воде после удара около двух минут – и пошла ко дну.
Подробности катастрофы, как они вырисовываются со слов очевидцев, следующие. Около 4 часов 30 минут дня на яхте обратили внимание на шедший от Леандровой башни большой пароход под итальянским флагом. Повернув от Леандровой башни, он стал брать направление на «Лукулл» и с большой скоростью, необычной для маневрирующих судов, приближался к «Лукуллу». На «Лукулле» возникла даже мысль – не испортилась ли у него рулевая тяга, так как при той скорости и громадной инерции, которую он имел, он едва ли мог свернуть, даже положив руль круто на борт; однако тревожных гудков пароход не давал. Шагов около 300 от яхты отдали якорь – и стало ясно, что удара не миновать. Дежурный офицер, мичман Сапунов
, крикнул, чтобы давали кранцы, и побежал на бак вызывать команду. На «Адрии» отдали второй якорь, но она продолжала надвигаться, и через 10 секунд раздался оглушительный удар от столкновения. Во все стороны брызнули щепки и обломки от поломанного фальшборта, привального бруса и верхней палубы. «Лукулл» сильно наклонился на правый борт и поддался в сторону движения парохода, удерживаясь кормовым и швартовым якорным канатом на бочках, на которых он стоял. Удар пришелся в левый борт, над помещением Главнокомандующего, и форштевень парохода застрял в борту «Лукулла». Пароход стал отходить задним ходом; в широкую пробоину, пришедшуюся непосредственно в каюту Главнокомандующего, с шумом врывалась вода, и через несколько секунд «Лукулла» не стало.
По счастливой случайности Главнокомандующий за час до столкновения сошел на берег и избежал неминуемой смерти. Но вся эта картина потопления русского судна пароходом, только что прибывшим из Советской России, у всех на глазах, при условиях, как бы исключающих несчастные возможности, наводит на мысль о том, каким опасным «случайностям» подвергалось русское дело…
К концу 1921 года нечеловеческие усилия по вывозу войск из Галлиполи и Лемноса были закончены. В грубых цифрах – к июню 1921 году в Галлиполи было 20 000, а на Лемносе – 9000 человек. Лемнос был теперь разгружен. В Галлиполи оставался небольшой отряд около 2000 человек в ожидании посадки. Работа расселения армии была сделана – и Главнокомандующий мог покинуть Константинополь.
По пути в Сербию Главнокомандующий остановился в Галлиполи 26 февраля 1922 года. Обращаясь к выстроенному отряду, генерал Врангель сказал: «Год тому назад я обещал вам, что не уеду из Константинополя до тех пор, пока последний солдат не будет отправлен отсюда. Теперь я могу выполнить свое обещание. Родные славянские страны широко открыли двери своих государств и приютили у себя нашу армию до тех пор, пока она снова сможет возобновить борьбу с врагом Отчизны. Сербы только что сообщили мне, что они согласны принять оставшиеся в Галлиполи части и перевести их в конце марта на присоединение к родным частям. Со спокойной душой я отправляюсь далее. Целый год я пробыл узником в Константинополе и всегда смело и громко поднимал свой голос в защиту правды, потому что я знал, что за мной стоит 20 000 людей, готовых в любой момент поддержать меня. Спасибо вам за вашу службу, преданность, твердость, непоколебимость. Спасибо вам – и низкий поклон».
«Последние галлиполийцы» – в числе около 2000 человек оставшиеся в ожидании посадки – пробыли после отъезда Главнокомандующего полтора года на пустынном полуострове.
Для того чтобы понять весь трагизм последнего оставшегося отряда, надо принять во внимание ту уверенность и твердость, которые чувствовали галлиполийцы от одного сознания, что в их среде находится генерал Кутепов. Генерал Кутепов в сознании 1-го армейского корпуса был живым воплощением Главнокомандующего, принужденного жить где-то далеко, в Константинополе. Даже кратковременные отлучки генерала Кутепова по делам службы создавали некоторое уныние и внутреннюю растерянность. С его приездом вновь приливала бодрость и удесятерялись силы к сопротивлению.
В декабре 1921 года большая часть корпуса уехала в Болгарию. С ним вместе убыл и генерал Кутепов. Вместе с восторженно провожавшим его населением хмуро стоял на берегу небольшой отряд, которому не хватало места, который оставался сейчас как бы предоставленным самому себе. Чувство остающихся было не только тоскливое, но жуткое…
Верный своему слову, генерал Врангель покинул Константинополь только тогда, когда из Сербии получилось принципиальное согласие на принятие «последних галлиполийцев». Но между принципиальным согласием и фактическим осуществлением оказалась громадная разница. Английское правительство, давно уже желавшее освободиться от «гостей английского короля», вело переговоры с Королевством С.Х.С. о вывозе последних русских беженцев из Египта и с острова Крит. Перспектива принятия новой партии в 2000 человек создавала непредвиденную конкуренцию – и вопрос о приеме галлиполийцев, как бывает в таких случаях, стал тормозиться.
Главнокомандующий уже прибыл в Сербию. Прошел обещанный март, наступил апрель, а «арьергард Русской Армии» терпеливо ждал своей очереди. В конце апреля заместитель премьер-министра Королевства известил официально, что «правительство затрудняется дать разрешение на немедленный прием контингентов, ввиду того что оно лишь недавно отказало в приеме русских беженцев с Египта и Крита».
Галлиполийский отряд под командой генерал-майора Мартынова
сжался теперь весь в нескольких городских помещениях. Оставленный, по первоначальным предположениям, на 2–3 недели, генерал Мартынов должен был наскоро сколачивать управление отрядом из разрозненных остатков различных частей: здесь были и технические части, и кавалеристы, и казаки. Однако старые галлиполийские традиции подчеркивались с исключительной любовью.
С того момента, когда уехал генерал Кутепов и главные части корпуса, из экономических и политических соображений к распылению оставались только первые и почти сошли на нет вторые. Все это позволяло местной французской власти принять более достойный тон – и почти все донесения генерала Мартынова характеризуют эти отношения как «превосходные». Мало-помалу между русскими и французами установились взаимоотношения двух расквартированных гарнизонов.
Подходила Пасха. Подполковник Томассен по собственному почину возбудил ходатайство о выдаче на первый день Пасхи, 16 апреля, удвоенной порции продуктов. Результат, однако, получился неожиданный. Генерал Шарпи прислал из Константинополя срочное приказание – прекратить совсем выдачу продуктов, отпустив их в последний раз в Страстную субботу, 15 апреля. Генерал Мартынов созвал начальников частей – и решил в пешем порядке направиться через Фракию в Болгарию на соединение с нашими частями. По расчетам, отряд мог бы быть обеспечен на 10–12 дней. Тогда французами была принята политика частичных сокращений. До 18 апреля (третий день Пасхи) паек был оставлен полностью. С 18 апреля выдача уменьшалась на 25 процентов; с 25 апреля – на 30 процентов и с 7 мая прекратилась совершенно. Французский бюджет был освобожден от непосильного расхода.
Для спасения людей потребовались экстренные расходы Главного командования. «Львиная доля расходов», как писал генерал Чертков, шла теперь на подкрепление отряда, который не выпускали с полуострова и который не хотели кормить. Заработка не было: полевые работы не начинались. При отсутствии торговли, промышленности людям действительно грозила голодная смерть.
В начале июля был объявлен приказ Главнокомандующего. «После полуторагодовой борьбы мне удалось устроить Армию в славянских странах. Войска были перевезены. Вы ждали очереди. Спокойный за вас, я оставил Царьград, – говорилось в приказе. – Ныне сербское правительство отказывается вас принять… Теперь прошу Лигу Наций найти вам работу. Дотоле из скудной казны будут помогать вам. И вы помогите мне. Кто может найти себе заработок – тот облегчит помощь другим. Держите связь со своими частями. Временно оставляя ряды Армии, вы останетесь членами ее…» Переговоры с Лигой Наций в лице господина Нансена не привели ни к каким результатам. Как предварительное условие помощи, господин Нансен потребовал получения от генерала Врангеля заверения, что с момента поступления галлиполийцев на иждивение Лиги Наций он отказывается от осуществления в отношении их своих прав как Главнокомандующего. Хотя генерал Врангель и выразил готовность «decliner toute intervention personelle» («отказаться от всякого личного вмешательства») в смысле вторжения в вопрос их устройства, тем не менее это было признано недостаточным. Было вновь потребовано от генерала Врангеля отказаться от своих прав именно как Главнокомандующего, что было генералом Врангелем отклонено. Для совершения гуманитарного акта д-р Нансен, известный друг большевиков, потребовал политического акта.
Можно себе представить, какое впечатление произвел этот приказ на терпеливо переносивший страдания последний галлиполийский отряд. Но и это испытание было выдержано. Часть семей и неработоспособных выехали в Константинополь на попечение «Ара». Подоспело разрешение Венгрии принять около 300 человек – и часть технического полка выехала в Будапешт. Оставшийся отряд продолжал сохранять свою военную спайку и стал готовиться к новой трудовой жизни: с 1 августа должна была почти прекратиться и помощь Главного командования.
В сентябре месяце была получена телеграмма о возможной отправке всех остающихся чинов отряда. Приступлено было к оповещению всех работающих на полуострове, начали упаковывать вещи. Интересно отметить в донесениях генерала Мартынова трогательный эпизод. Генерал Мартынов пишет: «Приступлено к ремонту памятника на городском братском кладбище. Мной приказано завтра всем чинам отряда принести к памятнику по нескольку мелких камней, необходимых для бутовки цокольной площадки. Если отправка отряда состоится раньше окончания ремонта памятника, то в Галлиполи будет оставлен производитель работ с несколькими рабочими».
Случайные обстоятельства задержали отправку отряда. Греческие войска были разбиты Кемалем. По Дарданелльскому проливу крейсировал военный английский флот. В Галлиполи стали долетать слухи о катастрофе. Греческое население укладывало свои пожитки – и наиболее состоятельные уезжали. Почувствовалась близость военных операций. Надо было возобновить прерванные работы, ибо все время пребывать в напряженном бездействии ожидания было невозможно. Главная часть работающих направилась в Килию и Майдос. Следует отметить, что заведующий работами в Килии английский полковник Уэльс сообщил, что из Константинополя ожидается партия русских рабочих, с которыми он предлагает слиться в одну артель и заключить контракт. Условия были очень выгодны. Генерал Мартынов, однако, сообщил полковнику Уэльсу, что «чины отряда ни в коем случае не могут войти в состав рабочего батальона, составленного из случайных людей с импровизированным управлением».
Галлиполийцам оставили их воинскую организацию, и была гарантирована полная изолировка от константинопольских беженцев. Разница в дисциплине и работоспособности тех и других стала вскоре для англичан очевидной.
Жизнь кое-как налаживалась, хотя постоянное ожидание отъезда, усиливаемое фиксированием сроков погрузки и внезапной ее отменой, держало всех в напряженно-нервном состоянии. Политические события усиливали эту нервность. Победоносный Кемаль гнал греков – и на галлиполийском берегу водрузился турецкий флаг. Пришлось иметь дело с совершенно неизвестной властью.
Прошла зима. Наступила весна 1923 года. Подошла, наконец, давно жданная – и на этот раз оправдавшаяся – весть о вывозе. 5 мая последние остатки галлиполийского отряда с генералом Мартыновым погрузились для отправления в Сербию. Русский флаг, поднятый генералом Кутеповым и развевавшийся в Галлиполи в течение двух с половиной лет, был спущен при воинских почестях – и последние галлиполийцы тронулись в путь.
По дороге пристали к Килии и забрали людей. Генерал Мартынов благодарил английского коменданта, полковника Эллиота, за его теплое отношение к русским. Полковник Эллиот ответил: «Я преклоняюсь перед твердостью русских людей, которые и в тягчайших условиях чернорабочего не только не теряли своего облика, но подчеркнули свой великий патриотизм и сохранили свое военное чисто русское благородство и гордость. Мы учимся у вас героическому величию духа и ставим вас в пример своим офицерам».
Так уехали «последние галлиполийцы». С их отъездом «район Константинополя» был совершенно очищен от русских частей. «Русские в лагерях» не смущали больше верховных комиссаров. Другие страны ожидали их. Другие испытания стояли перед ними. Но пошли они в новые страны, навстречу новым испытаниям, не изменив своим знаменам в угоду кому бы то ни было. На берегах Босфора они пережили натиск жестокой бури. Одна на другую вздымались волны – и шел на них всепожирающий «девятый вал». «Девятый вал» поднявшейся бури был побежден. Много раз после этого враждебная стихия пробовала захлестнуть остатки Русской Армии. Но армия уже окрепла в этой борьбе и могла спокойно идти в неизвестную даль, не боясь потерять своего вновь обретенного лица…
В славянских странах
С переброской главных частей армии из Галлиполи и Лемноса кончался тот первый период жизни ее в изгнании, который можно охарактеризовать как стремление усилить воинскую спайку, расшатанную неудачами и эвакуацией, создать могучее ядро, связанное дисциплиной, заложить те начала, которые сохранились бы при возможном физическом распылении ее по лицу земли. Перспектива эта учитывалась с самого начала; и уже через шесть месяцев изгнания, когда переговоры о расселении по Балканским странам дали реальные результаты, вопрос этот был поставлен совершенно открыто.
В предписании Главнокомандующего командирам корпусов 10 мая 1921 года говорится: «По переброске армии в Сербию и Болгарию части армии, перевозимые в первую голову (казаки), будут устроены на различного рода работы (постройка шоссе, железнодорожные и пр. и служба), остальные же (1-й армейский корпус), за отсутствием пока аналогичных предложений, сохранят порядок жизни войсковых организаций и будут расположены казарменно (лагерем). Однако ограниченность денежных средств у нас, отсутствие таковых у сербского правительства вынуждают нас принять меры к тому, чтобы обеспечить оплачиваемыми работами большую часть армии. Таким образом, армия постепенно перейдет к новым формам и условиям жизни, коренным образом разнящимся с формами ее внешнего существования; армия будет существовать в полускрытом виде, но армия должна быть сохранена во что бы то ни стало».
Вследствие этого предписывалось подготовить части к новому взгляду. «Существенно важно, – говорилось в этом предписании, – чтобы все сознательно встретили формы переходного состояния армии и усвоили себе необходимость и возможность в этих условиях сохранить в полной мере твердость дисциплины, многолетнюю боевую спайку и преданность идее служения Родине, как армия сохранила это здесь в течение шести месяцев со дня эвакуации Крыма».
Армия вступала теперь во второй период – период подготовки к новой трудовой жизни, период, может быть, наиболее трудный, ибо приходилось приводить в согласование два противоположных начала: воинской дисциплины и свободного труда.
К началу января 1922 года наши части не только были перевезены в Сербию, но уже до некоторой степени осели. В общих чертах – Кавалерийская дивизия получила назначение в пограничную стражу, причем старшие начальники являлись инспекторами отделов («отсеков»); Кубанская казачья дивизия получала в районе Вранье большую работу по сооружению шоссейного пути к границе Болгарии; технический полк, выделенный из 1-го армейского корпуса, получил работы по сооружению железных дорог; часть офицеров различных частей поступила на службу в сербскую жандармерию.
Кроме этого, в Белой Церкви расположилось Николаевское кавалерийское училище, и на средства Державной комиссии продолжали существовать уже ранее открытые три кадетских корпуса: Крымский, Донской и так называемый Русский кадетский корпус.
Тяжела была жизнь русских частей в этих «новых условиях жизни». Грандиозная дорога, сооруженная казаками в окрестностях Вранье, закончена только недавно – и я имел возможность лично видеть и оценить этот «Русский Путь», как называют ее сербы. В совершенно дикой местности, среди громадных гор в несколько тысяч метров, вьется капризной лентой этот путь, и порою кажется, что только старые римские дороги могут соперничать с этим творением русских изгнанников. По пути, в землянках и сколоченных наскоро бараках, на такой высоте, когда облака ходят внизу, жили русские воины. Зимою на этих высотах заносило снегом на несколько недель – живущие там бывали отрезаны не только от мира, но и от своих же соседних постов.
В таких суровых условиях существовала и пограничная стража, особенно в диких албанских горах. На постах, куда часто доставлялась почта и провиант раз в месяц, в землянках, сооруженных собственными руками, в постоянном напряжении и ежедневных перестрелках с албанскими разбойниками жили наши пограничники. Жалованье было самое скромное: «контрактуальный чиновник» получал 1000 динар, «наредник» – 450 динар, «капрал» – 365 динар и рядовые – 350 динар. Неудивительно, что в одном из первых же донесений начальника штаба Кавалерийской дивизии генерал-майора Крейтера, от 30 апреля 1922 года, указывается, что «в связи со все возрастающей дороговизной, с одной стороны, а с другой – вследствие совершенно недостаточно получаемого содержания, положение с довольствием катастрофическое. Если раньше получаемого содержания хватало одиноким, то теперь и этого сказать нельзя. Уже офицер и солдат не могут позволить себе мясной пищи хотя бы 2–3 раза в неделю. Питаются исключительно картофельной похлебкой, фасолью и чаем».
Эта тяжелая служба не была замаскированной благотворительной помощью «русским братьям». Контрабанды было задержано на 3 НО 931 динар; кроме того, значительное количество валюты и целые партии коммунистической литературы. По окончании годичного срока службы командир пограничной стражи, полковник Ристич, лично выразил генералу Врангелю свое полное удовлетворение, и пять старших русских начальников были награждены орденами Святого Саввы и восемь – медалями «За усердие».
За время службы русских в пограничной страже учитывалось значение нашей военной организации: русские старшие офицеры – «контрактуальные чиновники» – везде занимали должности «водников»; громадное число командиров страж были русские офицеры; канцелярии «чет», хозяйственная часть и вся переписка, за самым малым исключением, велась русскими. Командир пограничной стражи, полковник Ристич, считал, что сами интересы службы диктуют сохранение нашей спайки и воинских отношений между русскими, что возможно при влиянии старших на младших. Им была издана специальная инструкция о службе русских, о их взаимоотношениях, о размере и характере сохраненной русской организации.
Но неожиданно и здесь наши части постигло жестокое испытание. В апреле 1922 года Скупщина приняла законопроект о ликвидации пограничной стражи и о замене ее «финансовым контролем», с подчинением Министерству финансов на основаниях гражданских чиновников. С окончанием контракта, 1 сентября 1922 года, можно было ожидать постепенного снятия наших чинов и замены их новыми лицами: повышение оклада увеличивало интерес к этой службе у коренного населения, не имевшего ранее выгоды идти на нее. Министерство финансов сообщило, что на службу в финансовом контроле могут рассчитывать только отдельные лица; в составе же пограничной стражи было свыше 4500 наших офицеров и солдат. В самое трудное время года, к началу зимы, громадная часть пограничников могла остаться без службы, пропитания и крова.
К октябрю месяцу 1922 года Министерство финансов согласилось принять 1700 человек. Остальные должны были как-нибудь быть обеспечены различными работами. В мае 1923 года правительству С.Х.С. понадобилось для восстановленной пограничной стражи 1000 человек, которые были даны немедленно. Однако прежнее отношение доверия, которое клал в основание наших взаимоотношений полковник Ристич, было теперь заменено новыми инструкциями и директивами его заместителя, полковника Еремича. Все служащие трактовались как «отдельные лица». Старшие офицеры были лишены возможности поддерживать связь со своими младшими офицерами и солдатами. Из 1000 принятых за один месяц было уволено 210 человек, в то время как в первый период из 4500 в течение 15 месяцев было уволено всего 15. Увольнение грозило каждому за малейшую провинность и даже без всякой провинности, без объяснения причин.
Главное командование должно было постоянно иметь в виду резерв таких групповых работ, куда можно было бы направить внезапно потерявшего службу; главным таким местом были работы по постройке шоссе в районе Кральево. Осуществление громадного казенного подряда по переустройству шоссе Кральево – Рашка было принято техническими силами русских инженеров, объединившихся около товарищества «Техника», с участием средств Главного командования в сумме свыше 5 миллионов динар. Это был обширный резервуар для групповых работ – и его создание относится к началу 1923 года и вызвано было, главным образом, заботами об устройстве на работы около 200 человек, которых в связи с гонениями, воздвигнутыми на Русскую Армию во время дружбы Стамболийского с московскими коммунистами, предполагалось перебросить из Болгарии в Сербию.
На пути к осуществлению этого проекта стали затруднения с получением необходимых виз; затем в Болгарии произошли изменения в благоприятную для наших контингентов сторону. Предполагавшаяся переброска 2000 человек не состоялась. Однако работы по переустройству шоссе Кральево – Рашка с участием средств Главного командования были организованы и служили местом, куда стекались не имевшие заработка части, расположенные в Сербии. Здесь в разное время и на разные сроки нашли себе применение: некоторые части Кавалерийской дивизии; последние галлиполийцы; корнеты, выпущенные из Николаевского кавалерийского училища; неожиданно среди зимы 1923/24 года выброшенные из финансовой стражи чины Кавалерийской дивизии; искавшие летних заработков кадеты старших классов Крымского кадетского корпуса и много отдельных чинов многострадальной армии. Число чинов армии, занятых в предприятии, постепенно увеличивалось с 1 марта 1923 года, к которому относится начало нашего участия в работах, и достигло своего максимума (около 600 человек) к декабрю 1923 года.
Продержавшись на этом уровне до мая 1924 года, оно опустилось к августу 1924 года до 400 человек; затем, когда в связи с задержками в получении предприятием денег за выполненные работы выяснилась невозможность для Главного командования финансировать предприятие и встал вопрос о выходе из него, воинские части, работавшие в деле, были частью переведены на другие работы в Сербии, частью переброшены во Францию, и в конце 1924 года, когда Главное командование вышло из дела, на работах в предприятии оставалось лишь небольшое число чинов армии.
Стоявшие на работах части за все время работ получили в виде заработков около 5 миллионов динар, причем заработная плата чинами контингентов исчислялась в одинаковом размере со средним заработком местных рабочих соответствующих категорий; независимо, однако, от этой платы, на поддержание воинской организации работающих в предприятии частей начислялось из средств предприятия 6 процентов на общую сумму заработной платы русских рабочих. Таким образом, в Кральеве осуществлялась и материальная помощь людям, и сохранение в возможной неприкосновенности воинских кадров.
Необходимо отметить, что затруднения, встречаемые к размещению наших войск в пределах Королевства, были не только материального характера, но в известной мере и политического; и эти политические причины были не только внешней природы, но зависели и от чисто внутренних условий.
Вскоре после прибытия генерала Врангеля в Сербию и торжественной встречи его русским населением член Народной Скупщины Милош Московлевич внес правительству интерпелляцию по поводу Русской Армии и генерала Врангеля. «Интересно, – говорилось в интерпелляции, – что его армию расформировали на Галлиполи сами французы за свой счет и официально она более не существует, однако она со всем своим аппаратом возродилась у нас, получая активную и моральную поддержку нашего правительства. Хотя бывшие ее члены прибыли в Югославию «как беженцы», тем не менее каждая беженская колония имеет своего военного коменданта, выполняющего приказы врангелевского военного представителя генерала Потоцкого и его уполномоченного». «Мы не знаем, – говорилось дальше, – не находится ли Королевство С.Х.С. в войне с Россией, ибо не можем понять возможности согласования с суверенитетом державы и международными обычаями создание государства в государстве и гостеприимство, оказываемое иностранной военной организации, замышляющей военные походы из нашей державы против другой».
Интересно, что интерпеллянт принадлежал не к коммунистической, но к «земледельческой» партии и теоретически считал себя, как демократ, врагом коммунистического строя. Эсеровская «Воля России» приветствовала этот запрос целой статьей. «Земледельческая партия, – писала газета, – бесконечно далека от какого бы то ни было сочувствия большевизму. Она так далека от него, что самые личности Троцкого и Врангеля для нее равнозначущи: и в том и в другом она видит врагов России – ее разрушителей. Запрос этой партии является запросом подлинной югославянской демократии» («Окончательное разоблачение Врангелевщины». «Воля России» 22 марта 1922 года, № 922).
Интерпелляция Московлевича заканчивалась вопросом: «Что думает предпринять правительство, чтобы прекратить отравление нашего общества со стороны этих последних остатков мрачного периода русской истории как раз в то время, когда большевики переживают последние дни и рождается новая демократическая Россия?»
Правительство государства, спасенного этим «мрачным периодом русской истории», не дало Московлевичу удовлетворяющего его ответа. В пределах возможного оно продолжало и продолжает оказывать «последним остаткам» свою братскую помощь. Но самая возможность такого запроса заставляла его проявлять эту помощь в чрезвычайно осторожной форме.
«Рождение демократической России», которого ждали от Генуэзской конференции, затянулось. Путь «демократизации» советской власти через приобщение ее в лоно европейских держав доставил с тех пор много и много разочарований. Каждое новое признание Советской России совершается теперь как-то буднично с обеих сторон и не вызывает преувеличенных надежд. Но в то время такой «пересмотр» старых отношений казался новым и что-то сулящим. Всем невидимо дирижировал всемогущий и еще не развенчанный Ллойд Джордж, сторонник такого взгляда. Надо было иметь или слишком резко противоположные интересы, как в Румынии, или слишком глубокие корни в народном чувстве, как в Югославии, чтобы удержаться на своем пути и не соблазниться демократическими напевами.
Запрос Московлевича остался в Югославии без последствий. Но этот же запрос получил неожиданный отзвук в событиях в соседней стране – Болгарии и вызвал там целый ряд тяжелых и почти катастрофических потрясений. Вспоминая о них, мы можем смело сказать, что организация, пережившая их и не развалившаяся, уже этим одним доказала свое несомненное право на существование.
В самом конце 1921 года закончилась переброска наших частей в пределы Болгарии. Штаб 1-го корпуса, с генералом Кутеповым во главе, расположился в древней столице Болгарии – Великом Тырнове. Штаб Донского корпуса поместился в Старой Загоре, где имел местопребывание генерал Абрамов. В Софии были объединяющие центральные учреждения – военный представитель, управление снабжения и отделение штаба Главного командования по Болгарии. Все части обоих корпусов, военные училища, лазареты были разбросаны по всей стране.
Встреча наших частей была восторженная. На банкете, устроенном в Софии в зале болгарского Офицерского собрания в честь генералов Кутепова и Абрамова, собрались высшие представители Болгарской армии и общественности. В многочисленных речах выражалась радость по поводу того, что Болгария сподобилась великой чести – принять потомков героев Шипки и Плевны, и выражалась надежда, что воскреснет Россия и, «как могучий дуб, покроет своим зеленым шатром свою младшую сестру». Начальник штаба Болгарской армии, полковник Топалджиков, сказал в своей приветственной речи, обращаясь к русским генералам: «Мы с вами по-братски, рука об руку, будем идти вперед». Командиры корпусов разъехались по домам – и началась будничная обыкновенная жизнь.
Радостное начало стало быстро обволакиваться тучами. Уже 17 февраля 1922 года начальник Софийского гарнизона полковник Личев отдал приказание, чтобы русские офицеры, находящиеся в Болгарии, ходили без оружия. Оружие и пулеметы частей предлагалось передать на хранение в болгарские склады. Предложение это мотивировалось стремлением «избежать каких-либо оснований для вмешательства со стороны находящихся здесь военных представителей Антанты». Вопрос этот был временно урегулирован сдачей некоторой части имевшегося оружия; однако причины этого распоряжения вовсе не основывались на требованиях Антанты, а лежали значительно глубже.
Готовилась Генуэзская конференция, та самая конференция, от которой ждали всеобщего признания советской власти. Представители Советской России впервые выходили из своего зачумленного района на открытый путь европейских дипломатических сношений; в этом одном уже была такая победа, которая не могла не импонировать. «Завтра» могло перевернуть все отношения, сложившиеся «сегодня». Надо было подготовить все возможности – ив первую очередь правящая партия должна была пересмотреть свое отношение к коммунистам.
Отношения эти были достаточно попорчены. В конце 1919 года и в начале 1920 года болгарские коммунисты объявили всеобщую забастовку и хотели взять в свои руки власть, чтобы объявить в Болгарии советскую республику. Земледельческая партия Стамболийского вместе с народной партией Гешева и прогрессивной партией Данева составили коалиционное правительство и подавили восстание мобилизацией земледельцев, явившихся по вызову Центрального комитета Земледельческой крестьянской партии.
Эта сравнительно легкая победа дала основание Земледельческой партии составить очень преувеличенное мнение о своей силе, что как раз совпадало с тем общественным предрассудком, который не изжит до сих пор и который состоит в убеждении, что для «демократической» партии и «демократического» режима не страшен коммунизм. В письме от 22 марта 1922 года 1-й секретарь болгарского посольства в Белграде господин Людсканов-Цанков, обрисовывая генералу Врангелю внутреннее положение страны, повторяет это модное и ходячее мнение. «Коммунисты в стране немногочисленны, – пишет он, – хотя хорошо организованы и располагают при посредстве Москвы материальными средствами. При трезвом характере болгар идеи коммунизма не могут найти применения. Для нынешнего земледельческого правительства в Болгарии коммунисты совершенно не опасны».
Такое преувеличенное мнение о безопасности коммунистического яда привело к мысли о возможности безопасного использования их для своих внутренних и внешних целей. На внутреннем фронте коммунисты годились для борьбы с общим врагом – «буржуазным блоком» (коалиция была нарушена, и кабинет стал однородным), который после своего разгрома начал организовываться и становился уже опасным правительству. На внешнем фронте блок с коммунистами мог дать неисчислимые выгоды в случае вступления советской власти в концерт великих держав. Возникла та пагубная склонность к игре с огнем, которая проводилась и проводится до сих пор целым рядом демократических правительств.
Но то что до поры до времени сходило и сходит в демократических государствах с вековой историей, было совершенно неприложимо к Болгарии. Чистые идеологи демократического флирта с большевиками не учли существенного обстоятельства: полной подкупности и продажности тогдашнего болгарского правительства.
После падения кабинета Стамболийского о корыстных действиях убитого премьер-министра было широко опубликовано новым правительством; к сожалению, я не имею под рукой этих документов. В дознании же, произведенном по поручению нового министра внутренних дел специальной комиссией «О злоупотреблениях и преступлениях земледельческого правительства в отношении контингентов Русской Армии в 1922 году», под председательством господина Добриновича, установлено, что «русское советское правительство… (перечисляются подкупившие лица) подкупило: Райко Даскалова (министра внутренних дел), Георгия Косовского (главного секретаря Министерства внутренних дел), Димитрия Мустанова (начальника жандармерии и общественной безопасности) и Станчо Трифонова (помощника софийского градоначальника), с тем чтобы они совершали в Болгарском Царстве противозаконные деяния, с корыстной целью, в пользу русского советского правительства, т. е. совершили преступления, наказуемые по ст. 146, 428, 431 Закона о наказаниях».
Председатель Совета министров господин Стамболийский уехал в Геную и имел тесное общение с приехавшим из Москвы Чичериным. Флирт с большевиками переходил скорым темпом в блок, а блок – в прямое подчинение; у всех на глазах совершалась «советизация» Болгарии, причем совершалась она без переворота и восстания, а мирной сдачей позиций, и не при помощи штыков и пулеметов, а при помощи одного московского золота.
«Границы Болгарии, – пишет господин Добринович в своем обвинительном акте, – открываются для большевистских агентов, которые прибывают с целями шпионажа, пропаганды, разрушения и провокации. Первым прибывает генерал Комиссаров – всем известный мошенник-провокатор… немедленно после него прибывает моряк Сергей Чайкин. Оба образуют шпионскую, конспиративную и провокаторскую группу, становясь открытыми советниками Даскалова. Комиссаров делается одновременно интимным другом начальника жандармерии, полковника Мустанова; каждый день оба совещаются в канцелярии начальника жандармерии. Чайкин становится интимным другом помощника софийского градоначальника Станчо Трифонова, постоянно сидит в градоначальстве, как свой человек». К этой группе «присоединяются еще: Иван Дмитриевич Анисимов (полковник и член большевистского военного совета в Москве), начальник сети шпионажа на Балканах, Борис Николаевич Краснославский (Шапошников), Роберт Петрович Озоль (Озоль, Комиссаров, Чайкин и дю Шайля
образовали русскую большевистскую чрезвычайку, по приговору которой был убит Агеев – за измену большевикам и – как опасный противник – генерал Покровский
), по прозвищу Барон, подписывающийся Ловягиным (убийца незабвенного болгарского генерала Радко Дмитриева
), Семен Фирин (Гольдштейн), родственник Троцкого, Александр Грузенберг, Булацель, юнкер Володя – художник-каллиграф, гардемарин Шурка, Филька, Юрий Грузин и Герман – все русские большевики». К этой почтенной группе присоединился «болгарский коммунист Александр Димитров, присланный из управления болгарских коммунистов» и «русский большевик, французской народности, граф дю Шайля». Имеются доказательства, что с графом дю Шайля неоднократно совещался сам министр-председатель Стамболийский.
При таких условиях вовсе не требовалось вмешательства Антанты для ущемления Русской Армии. Все совершалось по указке интернациональной Москвы руками того правительства, которое объявляло себя «крестьянским» и «национальным».
Каждый день, начиная с марта 1922 года, приносил все новые и новые требования – о снятии вывесок с казарм русских частей, о сдаче оружия и пр., и каждый раз эти требования повторялись все в более и более оскорбительном тоне. В постановлениях «Верховного Административного Совета» 23 марта 1922 года, наряду с подобными требованиями, прозвучала еще одна характерная нота: в пункте 4 постановлено, что «правительство неотложно должно приложить усилия к тому, чтобы воинским частям можно было поскорее возвратиться на свои родные места, для чего войти в сношения с правительством Советской России, чтобы от него им не было никаких утеснений». Положение русских частей становилось нестерпимым.
Я не знаю другого народа, более склонного к страстным дебатам на политические темы и более впечатлительного к кричащим лозунгам партийной прессы и партийных плакатов, чем болгарский. Вся Болгария заговорила о «возмутительных случаях непристойного поведения частей Врангелевской армии, расквартированных в стране, каковые случаи вызывают возмущение в среде населения и в общественном мнении» – так начиналось сообщение о заседании Административного Совета. Действуя на известный болгарский патриотизм, то пробовали представить русские части как соглядатаев Антанты, то стремились внушить убеждение, что настоящая Россия и настоящие потомки плевненских героев – это РСФСР и Красная армия. Под влиянием коммунистической агитации и образовавшегося из подонков эмиграции «Союза возвращения на родину» был запрещен приезд генерала Врангеля в Болгарию и создалась обстановка, напоминающая пребывание во враждебной стране.
Для 1-го армейского корпуса положение было особенно нестерпимо. Генерал Кутепов и все Галлиполи воспитали особо обостренное чувство воинской чести и особое отвращение ко всяким компромиссам. Весь корпус готов был силой отстаивать права, предоставленные ему договором с болгарами. Генерал Кутепов делал болгарам небольшие уступки, не задевающие принципиальных вопросов. Штабом Главнокомандующего было указано идти в этих уступках возможно далее; но если требования болгар будут неприемлемы – внезапно, по выработанному плану, сниматься с мест и идти через границу Сербии на соединение с русскими частями, в расчете, что безвыходность положения откроет нашим частям сербскую границу. При всем этом русским частям вменялось соблюдать строжайший нейтралитет во внутренней борьбе болгарских политических партий.
Оценивая обстановку, начальник штаба Главнокомандующего генерал Шатилов писал генералу Врангелю 25 апреля 1922 года: «Положение Русской Армии в Болгарии, в случае вооруженного выступления земледельцев, будет чрезвычайно затруднительным. В этом случае нам необходимо соблюдать полнейший нейтралитет, дабы не вызвать к себе нового взрыва вражды со стороны болгарского народа и иностранных держав; этого же требует наш долг в отношении гостеприимно принявшей нас страны. При этом положение наше будет значительно облегчено, если болгарская армия в этом вооруженном выступлении окажется на стороне нового правительства, а следовательно, и на стороне Короны. Если же она расколется и в большей своей части окажется на стороне земледельцев, то обстановка для нас сложится значительно тяжелее, но и в этом случае я не вижу оснований отказаться от нашего нейтралитета, так как конец борьбы будет знаменовать возвращение к существующему ныне политическому положению. Только в одном случае обстановка может заставить нас выйти из положения нейтральных зрителей, именно если это выступление будет организовано земледельцами совместно с коммунистами, так как успех в борьбе, одержанный левыми партиями при этой группировке сил, имел бы первым последствием расправу с нами». В соответствии с этим и были отданы директивы Главнокомандующим.
События развивались быстро – и 4 мая был арестован в Софии полковник Самохвалов, работавший с ведома болгарского правительства по организации охраны генерала Врангеля на случай его приезда в Болгарию (как известно, коммунисты заявили открыто, что они «не ручаются за его безопасность»). При обыске были подкинуты подложные документы, якобы исходящие от Главнокомандующего и изобличающие его в подготовке государственного переворота в пользу буржуазных партий.
В том же обвинительном акте господина Добриновича описывается обстановка обыска у полковника Самохвалова следующим образом: «Чтобы плохо настроить болгарское общественное мнение против врангелевских войсковых частей в Болгарии и вообще против русских беженцев, пользуются самыми низкими гнусными мошенническими средствами. Комиссаров, Чайкин и Трифонов пишут несколько подложных писем, будто бы исходящих от полковника Самохвалова генералу Врангелю и его штабу в Сербии, с доносами, неприятным для Болгарии содержанием, особенно для дружбашского правительства, и один приказ, будто бы исходящий от генерала Врангеля как Главнокомандующего, будто бы отданный им в городе Дубровнике, в котором он отдал распоряжение, чтобы с помощью его войсковых частей, расположенных в Болгарии, и одной его армии из Сербии, а другой из Галлиполи, оккупировать и захватить Болгарию и установить свое русское управление. Отмычкой открываются двери в комнате Самохвалова в отеле «Континенталь»; когда его не было там, эти подложные документы кладутся между его бумагами, комната опять запирается. Немного спустя Трифонов, как помощник градоначальника, который принял участие во всех этих деяниях, поощряемый своим министром Даскаловым, идет со своими агентами и берет эти подложные документы».
Апокрифический приказ этот был датирован 9 апреля 1922 года, издан в городе Дубровнике и якобы скреплен начальником штаба генералом Шатиловым. В письме от 8 мая 1922 года на имя полковника Топалджикова генерал Шатилов, доказывая его подложность, писал: «Ни генерал Врангель, ни я никогда в Дубровнике не были, что может быть Вами во всякое время проверено через Вашу дипломатическую миссию в Белграде. Кроме того, до 10 апреля я был в Софии, что также легко проверить по книгам «Сплендид-отеля», где я в то время квартировал». Однако даже такие неопровержимые данные не остановили последствий гнусной провокации.
Днем 11 мая, в отсутствие генерала Кутепова, болгары произвели обыск у него на квартире и избили дежурного офицера. Возбужденные русские части, стоявшие в Тырнове, выступили с винтовками и пулеметом для охраны дачи командира корпуса. Прибывший вместе с начальником болгарского гарнизона генерал Кутепов остановил готовое произойти столкновение. Оружие пришлось отдать болгарам.
Вечером 12 мая полковник Топалджиков пригласил генерала Кутепова по телефону прибыть в Софию, дав честное слово офицера, что ему гарантировано возвращение назад, в Тырново, к своим частям. Генерал Кутепов поверил офицерскому слову – и был 13 мая арестован в Софии и вместе с генералом Шатиловым и генералом Вязьмитиновым выслан из пределов Болгарии.
Положение русских войск, морально потрясенных арестом командира корпуса, было трагическое. Началась в полном смысле слова травля. В Тырново прибыл командующий корпусом генерал-лейтенант Витковский. Центр в Софии был разрушен, связи с Главнокомандующим и с Сербией не было никакой. Из газет узнали о телеграмме Главнокомандующего председателю Совета министров Стамболийскому. Указав на измену болгарского правительства России, спасшей народ от турецкого ига, измену, выразившуюся в участии в войне на стороне ее противников, генерал Врангель телеграфировал: «Радушно встреченные населением русские люди воочию убедились, сколь чужд был болгарский народ предательству правительства страны. Теперь болгарское правительство вторично толкает народ в объятия смертельных врагов национальной России». Указав далее, что «болгарское правительство в сознании своего бессилия ищет опоры у тиранов России», он заканчивал телеграмму следующими словами: «В жертву им оно готово принести Русскую Армию. Преследуемые клеветой и злобой, русские воины могут быть вынуждены сомкнуть ряды вокруг своих знамен. Встанет вновь жуткий призрак братоубийства – Бог свидетель, что не мы вызвали его».
Телеграмма генерала Врангеля в точности оправдалась: братская кровь пролилась ровно через год, и русским воинам пришлось «сомкнуть свои ряды». Но тогда телеграмма эта, конечно, не могла быть признана сигналом к немедленному выступлению. Оставалась в силе директива, что выступление возможно только тогда, когда будет совместное действие земледельцев и коммунистов; теперь этого не было – и коммунисты являлись только закулисными подстрекателями.
Связь прервалась не только с центром, но даже с отдельными частями. На поездах ловили и арестовывали русских офицеров. Неожиданный арест генерала Кутепова создал задержку в принятии на месте какого-либо ответственного решения, которая всякое действие делала теперь уже невозможным.
Генералу Витковскому пришлось самостоятельно принимать меры к выходу из создавшегося положения, пока, с большими трудностями, не прибыла новая директива Главнокомандующего: при сложившихся обстоятельствах надлежало попытаться, не уходя из Болгарии, восстановить положение, хотя бы ценою полускрытого существования Армии. Явный провал Генуэзской конференции должен был заставить болгар быть более уступчивыми; с другой стороны, уход из Болгарии, возможный только в случае его внезапности, теперь не мог встретить поддержки ни одного из европейских государств. Генералу Витковскому было предписано организовать в возможно широкой мере групповые работы, чтобы перевести армию на самообеспечение. Такая организация, напоминающая «рабочие артели», с одной стороны, сохраняла на более долгий срок имеющиеся средства, а с другой – была наиболее удобной формой для полулегального существования армии. При этом было подчеркнуто, что «взаимоотношения между чинами армии остаются старые», и, «временно оставив родные ряды, они остаются русскими воинами, чинами Русской Армии». Сохранялась и внешняя эмблема Русской Армии – военная форма. В самый разгар успешно начатых усилий по устройству русских частей на работы (главным образом, на мине Перник), последовали, после некоторого перерыва, новые гонения.
В июле 1922 года Верховным Административным Советом было вынесено постановление: 1) о принудительном распылении русских небольшими рабочими группами по 15–20 человек, с подчинением этих групп особым поставленным лицам из болгар; 2) о высылке из Болгарии всех начальствующих лиц; 3) об уничтожении штабов и военной организации и 4) о полном разоружении «врангелистов».
Назначенный незадолго до этого начальником штаба Главнокомандующего генерал Миллер был командирован в Болгарию, и ценою невероятных усилий и исключительного такта ему удалось достигнуть компромисса, при котором постановление не приводилось в действие; но постановление не было отменено – и висело над нами дамокловым мечом. Для его применения болгарское правительство искало только повода и начало целый ряд провокаций. Производились обыски «с целью отыскания оружия»; целые части изгонялись из казарм; в ночь на 16 августа в Великом Тырнове без всякого повода был убит болгарским солдатом юнкер Сергиевского артиллерийского училища Лобода
; в воздухе носилась возможность террора.
Всего этого оказалось мало: Русская Армия не поддавалась на провокацию. Тогда был применен старый способ – подложные документы, тем более что в Тырнове собирался «Великий Собор» буржуазного блока, и правительство хотело, связав этими подложными документами Русскую Армию и буржуазные партии, одним взмахом распылить Русскую Армию и уничтожить ненавистный блок.
Как были составлены эти документы и какого они были содержания – об этом с эпическим спокойствием рассказывает обвинительный акт комиссии Добриновича: «К концу месяца июля 1922 г. Чайкин и его товарищи нанимают пишущую машину Леонида Джунковского, улица Аспарух, номер 55, переписывают на ней подложные документы, будто бы исходящие от генерала Врангеля и скрепленные начальником штаба генералом Шатиловым, генералу Миллеру и другим; подписи на них (Врангеля, Шатилова и др.) подделаны юнкером художником-каллиграфом Володей, который имел перед собой настоящие их подписи на других бумагах.
Документы следующие: 1) От 17 августа 1922 г., секретно, в собственные руки, Командующему 1-м армейским корпусом (в то время командующим этим корпусом был генерал-лейтенант Витковский, со своим штабом в городе Тырнове). Приказом производятся только распределения должностей в корпусе и замена одних начальствующих лиц другими; цель его составителей была, чтобы поверили, что он не конспиративный. 2) От того же числа за № 2642, г. Белград, совершенно секретно, в собственные руки, адресованный генерал-лейтенанту Миллеру, подписанный генералом Врангелем как Главнокомандующим и начальником штаба генерал-майором Шатиловым (последний – генерал от кавалерии и в то время не был начальником штаба); им предписывается как начальникам русских войсковых частей, расположенных в Болгарии, вступить в переговоры с болгарскими буржуазными и военными партиями по вопросу о сформировании нового министерства, о перевороте и занятии больших центров в Болгарии русской врангелевской армией, для того чтобы Болгария стала исходным пунктом для войны с советской Россией; в новом министерстве (правительстве) военным министром должен быть русский генерал, назначенный Врангелем; совместно с представителями болгарских буржуазных партий должен выработаться список начальствующих лиц в Болгарии, которые должны быть арестованы и преданы военно-полевому суду, составленному из русских офицеров; немедленно представить генералу Врангелю план местонахождения важных пунктов в Софии, как телеграфа, арсенала и др., которые должны быть заняты войсковыми частями при перевороте; представить ему же мобилизационный план всех русских до 50 лет. 3) От начальника штаба генерала Шатилова от 16 августа 1922 г. за № 2641, г. Сремски Карловцы, командиру 1-го корпуса (тогда был генерал-лейтенант Витковский, со штабом в городе Тырнове), совершенно секретно, в собственные руки, которым ему сообщается, что начальнику отряда русских войск в Галлиполи, генерал-майору Мартынову, Главнокомандующим был отправлен следующий приказ: немедленно приготовиться к походу, войти в переговоры с главным французским начальником в Галлиполи и с начальником Адрианопольской греческой дивизии, по вопросу о беспрепятственном походе через греко-болгарскую границу, пройти Свиленград и Хебибчево и соединиться с Николаевским инженерным училищем и Кубанскими войсками из училища имени генерала Алексеева и тронуться в поход через Адрианополь, как только получится телеграмма – в добрый путь, – чтобы овладеть Болгарией. Примечание: генерал Шатилов перестал быть начальником штаба еще 27 марта 1922 г. по поданной им отставке, которая принята того же числа приказом генерала Врангеля за № 242, который в подлиннике прилагается при настоящем докладе; видно, что фальсификаторы не знали об этом приказе. 4) От начальника штаба 1-го армейского корпуса, полковника Бредова
