скачать книгу бесплатно
После этого, он преспокойно вернулся на свое место и продолжил возлияния.
– Здесь бытие – лишь питие, – глубокомысленно подытожил грек, и, перекинув драгоценную сумку через плечо, вышел в ночную прохладу.
* * *
На пороге покоев Ивана Грозного показалась статная фигура среднего роста в затканных золотом и серебром боярских одеждах. Нагнувшись, чтобы не удариться о низкую притолоку, человек шагнул вперед и, сняв горлатную соболью шапку, земно поклонился. После этого головной убор вернулся на свое место.
– Заходи, Борис, – промолвил царь. – Заждался уж.
Годунов выпрямился. Он был красив. Притягательная внешность наряду с красноречием, хитростью и ненасытным, как утверждали многие, властолюбием сделали его особо приближенным к Ивану Грозному лицом. Государь, как известно, был невероятно привязчивым и принимал мало решений, не посоветовавшись со своими фаворитами, одним из которых в последние годы и стал Борис Годунов. Карьера Бориса сложилась фантастически – от незнатного вяземского помещика в опричный корпус, затем благодаря дяде, служившего царским постельничим, стал дружкой на свадьбе Ивана Грозного с Марфой Собакиной, женился на дочери небезызвестного думного боярина Скуратова-Бельского по прозвищу Малюта, затем три года в должности кравчего следил за столом и здоровьем царя, выдал свою сестру Ирину замуж за царевича Федора и наконец получил долгожданный боярский титул.
– Государь, человек, которого ты наказал разыскать, прибыл. Рекомендован славным воеводой твоим князем Дмитрием Ивановичем Хворостининым.
– Так чего ждешь? Пускай его.
Годунов сделал жест рукой и в царских покоях с тем же земным поклоном появился еще один человек. Ростом он был выше боярина, но не так прекрасен лицом, хотя женщины, пожалуй, предпочли бы его мужественную красоту благообразию знатного вельможи. Внимание царя не могли не привлечь его длинные, как у священника, волосы и отсутствие общепринятой бороды.
На лице монарха выразилось неудовольствие внешним видом вошедшего.
– Как звать тебя и отчего волосы не стрижешь и бороду не носишь?
– Царю-государю и великому князю челом бью! – тон голоса незнакомца был уважительным, но уверенным. – Зовут меня Григорием Никифоровым, родом из греческой слободы, несу службу конного сотника у воеводы Хворостинина. А вид имею такой, ибо благодаря происхождению языками владею, потому по приказу воеводы ходил с различными поручениями на вражескую территорию, своим притворялся.
Недовольство на лице Грозного сменилось на заинтересованность.
– Ага, ну ясно, что Дмитрий Иванович дурного не посоветует. Такой удалец, способный незаметно проникнуть во вражье логово, нынче мне и нужен. Так чем все-таки ты отличился, Григорий, Никифоров сын?
– Негоже самому хвалиться, – произнес Годунов, стоя за спинкой царского кресла. – Дай я поведаю лучше.
Грозный одобрительно кивнул. Борис обошел царя и стал рядом с Григорием.
– Сей доблестный сын боярский десять лет тому назад сражался в передовом полку на Молодях. Затем, исправно служил в заставах на Оке, отражал набеги басурман. Бил с князем Хворостининым литовцев под Могилевым и шведов под Лялицами. Ну и совсем недавно выполнял деликатное поручение, связанное с волжскими казаками, ограбившими ногайское посольство. Правда, как ты государь знаешь, поручение пришлось отменить, ибо обстоятельства в этом деле несколько изменились…
– Знаю, что изменились, потому мы здесь и толкуем нынче. А что, правду Годунов говорит? – Грозный обратился к греку. – По глазам вижу – правду. Поместье-то большое имеешь? На прокорм хватает?
– Мне много не надо, государь. Счастлив тот, у кого совесть спокойна, а богатством в Рай не взойдешь!
Царь грустно улыбнулся, покачав головой.
– Слыхал, Борис? Вот кого бы в думу. А так, одно ворье в лисицах да соболях! И попы с монахами все туда же! Известно же как должно быть, свет инокам – ангелы, а свет мирянам – иноки. А на деле что? Бояре принимают постриг и своими пороками разрушают порядок в монастырях. Волоса они-то отрезают, вот только от мирских суетных мыслей избавиться не могут. Обновленная жизнь – где уж там, если боярин не состригает боярства, а холоп не избавляется от холопства! Может они решили, что и в царствии небесном так будет: кто здесь богат, тот и там богат, кто здесь силен, тот и там силен? Ну так это Магомет говорил, а не Христос. Во Христе нет ни эллина, ни скифа, ни раба, ни свободного. Коли люди равны, тут и братство. А какое братство, ежели любая мирская слава сохранится в монашестве, и кто был велик в бельцах, останется велик и в чернецах? Эх, дашь ведь волю царю – надо и псарю. Разобраться бы с ними со всеми, но боюсь не успею. Сил нет уже, закончились силы у меня.
Боярин отвел глаза и сделал шаг назад.
– Да, – вздохнул монарх, – великое благо – ничего не иметь и ничего не терять. Я ведь когда-то постриг принять готов был, оставить мирское и посвятить себя молитве. Да только как уйти? Прахом все пойдет! Иван, сын мой и соправитель, помер. Одиннадцать дней целых в слободе Александровской мучился, бедолага. Не иначе, извели изменники. Им ведь того и надо, чтоб род мой прервался. Тогда как черти на престол полезут. Федор умом слаб, Дмитрий болен. Что дальше-то будет? Мстиславские али Шуйские власть возьмут? Или может поляки на трон русский позарятся? Впрочем, результат един: разорвут Русь в клочья, все отдадут, все разграбят, собаки, и сами сгинут. А швед да поляк только радоваться будут, что Россию свои же сгубили.
– Приказывай, государь! – глаза Григория горели в экзальтации. – Приказывай! Не все кругом предатели! Найдутся еще верные люди!
– Что, грек? Истинно ли Русь Святая – Родина твоя? Истинно ль за правду и веру православную живота отдать готов? – царь привстал на кресле, хоть это и далось ему с трудом.
Григорий перекрестился и рухнул на колени, а Грозный довольно закивал:
– Вот ведь говорили: «Нет людей на Руси, некому обороняться», – а нынче нет тех, кто говорил, так-то. Смерть и погубление, которые от нас требует Бог, не в уничтожении существования нашего, – а в уничтожении самолюбия. Самолюбие есть та греховная страсть, которая составляется из полноты всех прочих страстей. Вижу, нет в тебе этой пагубной страсти, а потому верю. Рим второй ты потерял, Рим же третий здесь обретешь! И да будет меч твой словом Божиим, а шлем – надеждой! Теперь, сядьте вы оба, а ты, Борис, сказывай по существу про дело наше. Времени нынче мало осталось.
ГЛАВА 2. У ВСЕХ СВОИ ИНТЕРЕСЫ
Едва пробудившись от ночной неги, средиземноморское солнце озарило купола Святой Софии, и они засверкали богатством золотых переливов, возвещая приход нового дня. О, Константинополь! О, непобедимый ромейский флот, что горделиво входил в бухту Золотой Рог, когда опускалась защитная цепь, перекрывающая выход в Босфор. Соборы и монастыри, дворцы и акрополи, форумы и ипподромы – истинное величие второго Рима, могучего и неприступного. А над этим величием – высшая сила, высшая правда – крест истинной веры. Сколько осад выдержали жители города благодаря отваге, которую вселял он в их сердца! Тысячу лет враги отступали перед могучей и дисциплинированной армией греков.
Но вот тучи понеслись из Пропонтиды. Дрогнули стены, запылали дворцы. Улицы сотрясла тяжелая поступь янычар и башибузуков. А на фоне пожарищ агонизирующего города, словно рога сатаны в час апокалипсиса, отчетливо проступил перевернутый кверху полумесяц…
Григорий открыл глаза. Рассвет забрезжил над Орлом-городком. Где-то во дворе надрывался петух. Смахнув капли пота с лица, грек сел на кровати. Видение гибели Константинополя было настолько живым, что грек, родившийся в Москве через сотню лет после того страшного дня, почувствовал себя одним из тех смельчаков, что до последней капли крови сражались с турками у колонны Константина Великого. Его предки были там.
Сбрасывая с себя остатки ночного кошмара, он хорошенько протер глаза и встал. В горнице было уже светло. Деревянные половицы уютно поскрипывали под босыми ногами, пока Григорий искал сапоги, чтобы обуться. Потянувшись и зевнув, он подошел к распахнутому окну. С улицы тянуло запахами степного разнотравья. Грек набрал полные легкие сладкого воздуха и громко выдохнул, радуясь прекрасному утру.
И все-таки, идиллию что-то нарушало, и этим чем-то было мерзкое шуршание под кроватью. Сумка! В один прыжок Григорий оказался у кровати, и еще одно движение потребовалось, чтобы лечь на пол. Из полумрака, не мигая, на него смотрели огромные желто-зеленые глазищи с вертикальными зрачками. Несколько секунд две пары глаз сверлили друг друга в безмолвном противоборстве. Сбросив, наконец, странное оцепенение, грек резко запустил обе руки под кровать. Раздался премерзкий вопль и острые, как стальные лезвия, когти впились в незащищенную кожу руки. Стиснув зубы от боли, Григорий сжал пальцы и потянул на себя.
Занятый возней под кроватью, он не мог заметить, как распахнулась дверь и в горницу бесцеремонно ввалились Ермак и казак с серьгой в ухе, которым грек давеча чуть не сломал стол в кабаке. Григорий вскочил на ноги, сжимая в одной руке свой драгоценный мешок, а в другой – разорванной в клочья – нечто черное, орущее и трепыхающееся. В таком состоянии он столкнулся с вошедшими казаками. Повисла неловкая пауза. Казаки недоуменно переглянулись и тут же разразились гомерическим хохотом.
Самое время было посмотреть на правую руку. Грек медленно перевел взгляд. В руке, вроде бы смирившись со своей долей, висел огромный черный котяра.
– Да это ж кот Рагодина, мужика кабацкого, – улыбаясь во все тридцать два зуба, отметил Ермак. – Тебе чего от животинки надобно, мил человек?
От животинки проку, и правда, было мало. Посему, Григорий разжал окровавленные пальцы и зверь, с глухим стуком шмякнувшись о половицы, громко топая, неуклюже побежал к выходу. За дверью послышался обиженный «мяу».
Григорий вопросительно посмотрел на казаков.
– Что ж ты, и войти не предложишь? – так же нескладно улыбаясь, спросил Ермак.
– Так вы, поди, не за дверью стоите, – буркнул грек, шаря глазами по горнице в поисках того, чем можно было бы перевязать разодранную руку.
– И то правда, – носком телячьего сапога атаман придвинул к себе лавку и уселся.
Казак с серьгой устроился рядом. Выглядел он после вчерашнего достаточно свежим и отдохнувшим. Видимо, к подобным поворотам событий его организм был привычен.
– Давай-ка, брат, сразу к делу, – предложил Ермак. – Вчерашнее забудем. Было, да быльем поросло. Иван вот не серчает. Сам ведь неправ, погорячился.
– Погорячился, под хмелем был. Я ж понимаю – приказ есть приказ. Только все равно не по-людски это.
– По-людски, Ваня, по-людски, коль уже не кривить душой, – атаман положил ему на плечо тяжеленную лапищу. – Сарайчик разгромил, ногайцев успокоил – честь тебе и хвала. Но зачем на посольство нападать надо было? Думал, царь за это по голове погладит? Разве что обухом.
– Обухом маловато будет, – Григорий уже сидел на кровати, перематывая руку какой-то тряпкой. – Мир с ногайцами нужен был, как воздух. Затем послы и ехали. Из-за вашей выходки дурацкой чуть переговоры не сорвались.
– Да, знаю все это, – обиженно отмахнулся Иван Кольцо. – Басурмане чертовы. То их бей, то не бей… И как надо понимать ситуацию, когда от нас сначала требуют взять Сарайчик, а затем отписываются в орду, что мол это не наш приказ, это все беглые воровать приходили? Разорвись надвое – скажут: а что не начетверо? Ну да, высокая политика, ясно дело, только нам с товарищами от этого не легче. Да и ногайцы по факту на замирение плевать хотели – хан Урус одной рукой послов шлет, а другой отряды грабежи учинять. Ну так мы с Барбошей и Никитой Паном этих ловкачей подстерегли и немного того… Плохого-то что сделали? Языка даже взяли и в Москву доставили. Но что же, не делай людям добра – не увидишь от них лиха. Татарина того освободили, а казаку нашему отрубили голову прямо перед глазами ухмыляющегося ногайца. Как тебе такое?
– Казака жалко, ты уж не делай из меня зверюгу какую-то, – ответил грек, продолжая заниматься пострадавшей рукой. – И в жертву его, да и других таких же, принесли не от лютости и гнусности, а от безысходности. Как мы могли воевать с татарами в момент, когда шведы взяли Нарву, Ям и Копорье, а поляки стояли под Псковом? И то, государь наш потребовал и от Уруса, чтобы тот казнил свих воров, которые ходили грабить Русь.
– Ага, и меня заодно с ними. Промышлять государь поручил атамана Ивана Кольцо, а как изловят, так и повесить. Выходит, казак и татарин уже все одно? Ну да это ты лучше меня знаешь, как оно было, так ведь?
– Вот грамота тебе и пригодится, – Григорий, заканчивая перевязывать руку, сделал вид, будто не обратил внимания на последний комментарий казака. – А помимо государева прощения, еще и добром наверняка разживешься. Подумай о перспективе. И еще уразумей одну простую истину – хочешь-не-хочешь, а с татарами бок о бок как-то придется жить. Казань и Астрахань взяли, так они теперь наши соотечественники. А вот с западным соседом дела обстоят чуть сложнее. Я, если хочешь знать, всю жизнь, что себя помню только и воюю. Под Москвой, на Оке, в Ливонии. С тобой, кстати, Ермак Тимофеевич, в двух походах пересекались, хоть ты, наверное, и не помнишь – рейд по Днепру из Смоленска и обратно, а позже село Лялицы, что в Водской пятине. Знатно мы тогда шведам задали, долго еще помнить будут. Так вот, насмотрелся я знатно и на латинян, и на люторов. С первого взгляда вроде люди как люди, да они люди и есть конечно. Вот только случилось с ними что-то будто бы. Вроде во Христа верят, а на деле черт знает в кого. Но что мне особенно не дает покоя, так это их новшества в ведении боя. Нет, у поляков ничего особенного, но шведы…, казалось бы, исповедуют ересь, а глянь как в войске все устроили. Они больше не собирают лишь дворянское ополчение, но призывают рекрутов и платят им жалование на постоянной основе. Ты понимаешь, на постоянной! Это ж надо и денег кучу иметь, и возможность выдернуть крестьян с полей. Попробуй мы такое провернуть, мигом от голода перемрем. А у них и линейная тактика, и маршевые колонны, и артиллерия. Говорят, шведский король такое не сам придумал, а подглядел во Фландрии, где нынче стрельцы не занимаются промыслами, а постоянно на жалованьи и постоянно упражняются в стрельбе и ходьбе. Да так упражняются, что им теперь и испанские терции нипочем.
– А что наш-то государь не подсмотрит, коли так у них все ладно выходит? – поинтересовался Ермак.
– Так я ж говорю, во-первых, еретики. Что у них вообще хорошего может быть? Ну а во-вторых, чем такое войско обеспечить? У нас дворянская конница с поместий живет, а стрельцам только во время походов платят – нечем платить. А чтоб было чем, надо мануфактуры ставить, опять же крестьян с полей выдергивать для работы на мануфактурах. Только как выдернуть, непонятно, ведь народу тяглового и так немного было, а из-за войны и вовсе… И землю нашу с Фландрией не сравнить ни по размерам, ни по плодородию. Ясно, что на крошечной территории, где куча народу и куча еды все делается проще и быстрее. На Руси не так. Плюс руда нужна конечно. В общем, много у нас причин за Камень пойти. Отложим на потом, быть беде. В Ливонии вон как по итогу нехорошо вышло, а будет еще хуже. Так что оставшиеся у нас под боком ханства – проблема второстепенная. Если бы они еще под турка не пошли, тогда б вообще…
– Если бы да кабы, – промолвил Ермак. – Чудной ты все-таки человек. Заумные вещи всякие рассказал, про люторов всяких, про шведского короля. Сколько всего, чтоб убедить нас с тобой за Камень идти. А ты не заметил, как мы еще вчера посмеялись над указом? Думаешь просто так позубоскалить захотелось, повода другого не нашли? Знаешь почему атаманы с Яика сюда на Каму за мной пошли?
– Догадаться не сложно – зажали вас. С одной стороны, восставшая черемиса, с другой царское войско. А тут вроде как и вольница, а вроде и державе польза. Хорошо придумал, чего уж.
– Ну вот, это потому что я умный – Ермак самодовольно заулыбался сквозь бороду. – И Иван с остальными в отличие от Барбоши тоже мозгами пораскинули, интерес свой увидели, перспективу, так сказать. Строгановы скупы конечно до безобразия, да и дела у них пошли не очень, но пока сабельки у нас при себе, причитающееся как-то уж получим. Так что в целом мы неплохо устроились и лезть к самому черту на рога маленьким отрядом… Земли за Камнем совсем неизвестные, странные. Говорят, православному человеку делать там нечего. Сгинуть можно без следа.
– Без следа можно сгинуть и здесь у нас, особенно, если царские приказы не выполнять. Бывали случаи, – голос Григория стал жестким и холодным. – Не дури, атаман, а давай ближе к делу. Чего сказать-то хочешь?
– Ты стращай кого-то другого, а я не боюсь ни царя Ивана, ни хана Кучюма, ни самого султана турецкого. Затея похода неплохая и своевременная. Пока Алей к северу отсюда с ордой гуляет, а у Кучюма сил с гулькин нос осталось, можно наше мероприятие и провернуть. Ясак возьмем богатый, наверное. Только тут два момента. Во-первых, с походом мы определились еще до твоего появления, а во-вторых, пойдем не отрядом, а все вместе. Сотен пять казаков соберем.
– Какой все вместе?! – грек аж подскочил. – Кто пермские места стеречь останется? С Чердыни обратно Алей через Орел пойдет. Оставите Строгановых в одиночку с ним бодаться? Только про ногайцев поговорили, так вы оказывается и с Сибирским ханством войну развязать удумали? Может и со всем миром сразу?!
– К черту Строгановых! – теперь вскипел Ермак, – Как барыши по сундукам рассовывать, так им помощники не нужны, а как Алея воевать, так спасите-помогите! Раскрой глаза, война уже идет. Со всем миром? Может и со всем. И тут не выкрутишься, не договоришься, не переждешь. Если Строгановым дорога их мошна, как-то отобьются, а нет, так и пес с ними. Невелика потеря. Сам же сказал, не добудем Сибирь – быть беде.
Оба встали. Ермак смотрел на Григория, а Григорий на Ермака. Северодвинский казак и рожденный русским дворянином грек. В них обоих была сила. Она сквозила во взгляде, в гордо поднятых подбородках, в напряженной статике их замерших тел. Пожалуй, никто в захолустном городке на Каме не подозревал о том, как много решалось сейчас в маленькой горнице двумя людьми, отнюдь не принадлежавшими к сильным мира сего.
– Ты искал людей для похода, ты их нашел. Чего еще надо-то? – строго поглядел атаман. – А то, что не совсем по-твоему выходит, извиняй, тут не Москва. Так что думай сегодня-завтра и решай, либо с нами за Камень, либо сам выкручивайся как хош.
Сказав это Ермак развернулся и вышел вон.
Иван Кольцо тоже встал.
– Дело опасное затевается, но ведь и орел мух не ловит. Запомни хорошенько, не просто так за Ермаком пошли атаманы. Если он решил, что стоит рискнуть, значит действительно стоит. А один ты все-равно такой путь вряд ли осилишь – в одиночку не одолеешь и кочку. По мне, так нечего здесь думать, но смотри сам. И грамоту далеко не девай. Чего уж там, в царскую петлю не больно-то охота, а в Сибири, гляди, еще повоюем. Сами себе государями станем, – хитро подмигнул казак и, сверкнув золотой серьгой, последовал за атаманом.
Лишь только дверь захлопнулась, Григорий сунул целую руку под кровать и достал холщовый мешок. Аккуратно положив его себе на колени, грек слегка приотворил края торбы, как бы впуская туда воздух.
– Слыхал такое? – спросил он неизвестно у кого, – Строптивый народец, однако. Похоже, выбора у нас с тобой особо и нет, но, думаю, это мы как-то переживем. Главное, скоро будешь дома.
Из окна пахнуло стряпней. Это постояльцы принялись за завтрак. Григорий несколько раз втянул носом воздух, полный чудесных кулинарных ароматов.
– Хм, а на краю света поесть тоже не дураки. Не знаю, как ты, а я проголодался.
* * *
День выдался погожим и теплым, но приближение осени уже ощущалось во всем. Воздух полнился сладкой негой, тайным предчувствием чего-то нового и, в то же время, до боли знакомого – повторения цикла в вечном круговороте жизни.
Люди, сновавшие туда-сюда по причалу, не могли позволить себе предаваться мечтам. Мужчины, женщины и даже дети тащили мешки с солью и грузили их на речные баржи. Круговорот жизни соленосов был короток и ужасен. Постоянно воспаленные шеи и уши, кожа, местами проеденная до мяса, изуродованные и деформированные непомерными нагрузками спины – так выглядели те, кто из года в год отдавал свое здоровье и свою жизнь для того, чтобы предприимчивая семья Строгановых все больше богатела и набирала политический вес. Платили за такой нечеловеческий труд сущие гроши, которых едва хватало, чтобы сводить концы с концами, поэтому соленосы всеми силами старались перетащить как можно больше мешков и получить хоть немного больше денег. Впрочем, варить соль тоже было не сладко. Избы-варницы топились по-черному. Чуть ли не по 30 часов подряд в жаре и соляных испарениях на железном цырене повара выпаривали соляной рассол.
Мешки носили молча – экономили силы. Григорий тоже задумчиво молчал, переводя тяжелый взгляд с рассолоподъемной башни и варницы с амбаром на ожидавшие дорогостоящий груз баржи и несчастных людей, бежавших в эти края от войны и голода за лучшей жизнью, но попавших в беспросветную кабалу к охочим до наживы купцам. Помимо нелегкого зрелища, настроение греку портила и разодранная гнусным котом рука, которая до сих пор продолжала ныть и нарывать. Ему оставалось только надеяться, что когти не задели сухожилия и он уже в ближайшее время сможет полноценно пользоваться оружием. Отвлекшись на травмированную кисть, Григорий не сразу заметил подошедшего старичка, который уже несколько минут с хитрым прищуром поглядывал на него.
– Что тебе? – не слишком вежливо буркнул грек. – Милостыню хочешь?
– А чего бы и не хотеть, коли господин предлагает, – с легким лукавством в трескучем голосе ответил дедок, почесав редкую кустистую бороденку. – Старый я, понимаешь, стал, работать уже не могу. А ты вон, гляжу, серый как туча. Громы и молнии только не пускаешь. Случилось аль чего? Ты в себе не таи, я послушаю, у меня времени нынче много.
– Случилось? – Невесело ответил Григорий, всовывая монетку в заскорузлую дедовскую руку. – Что могло случиться? Все, как всегда – кто везет, того и погоняют.
– Хе, – прищурился старичок. – На то лошадка и есть, чтобы ее погонять.
– Человек не лошадка. Где такое написано, что человек человека жрать должен?
– Ну и вопрос у тебя. Бог его знает, где написано. Я ж грамоте не обучен. Наверное, оно всегда так было.
– Всегда ли? Отчего же тогда некий англичанин спросил: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто дворянином был тогда?». А раз все люди созданы Богом равными, он призвал свергнуть противоестественное рабство и установить свободу.
– И где тот англичанин сейчас?
– Его четвертовали.
– Ага, свободу стало быть он не установил, – крякнул дед.
– Стало быть так. Только прошло совсем немного времени, как другой человек – чешский священник, напомнил, что Бог поставил над людьми власть, но также дал свои заповеди. Вот и спрашивается, если власть нарушает заповеди, кого слушать – ее или Бога?
– Догадываюсь, что он сам себе на это ответил. А как господа отреагировали на его речи?
– Господа его сожгли. Но еще позже один теперь уже немец заявил, что на бедный и простой люд в городах и деревнях вопреки Богу и всякой справедливости налагаются большие тяготы духовными и светскими господами и властями и терпеть это больше никак нельзя. Он призвал всех объединиться в братство, чтобы по справедливости делиться всем друг с другом.
– И что с ним сделали?
– Ему отрубили голову.
– Жалко немца. Хороший видно был человек.
– Видно хороший. И вот, уже совсем недавно наш с тобой соотечественник – инок Кирилло-Белозерского монастыря, обвинил свою братию в сребролюбии и ненасытности, в том, что всевозможным способом угнетают они живущих в селах братьев своих во Христе, налагая проценты на проценты. А потом призвал монахов сел не держать, не владеть ими, но жить в тишине и в безмолвии, питаясь своими руками.
– Смелый инок, – сделал вывод старичок. – Ему тоже отрубили голову?
– Нет, ему повезло. Наши оказались более терпимыми. Его всего лишь обвинили в ереси и заточили в монастырь, где он вскоре и почил.
– Да уж, – дед почесал затылок, – не знал я, что за нас, простых тружеников, кто-то заступается и на плаху идти не боится. А власть везде, наверное, с такими расправляется, что здесь на Руси, что в заграничных землях. Правда, нам тут грех жаловаться, у нас тут ничего, мы люди вольные. Хотя, тоже как сказать. Помещиков на кормление над нами никто не ставит, это да, но купцы Строгановы на деле не лучше, а то и похуже будут. Что велят, то и делаем беспрекословно.
– Отчего так? Чай не князья ведь?
– Ясно, что не князья. Но соледобыча-то вся в их руках. Дело это прибыльное, богатств они на нем сколотили немало, наемников, опять же, вооруженных привели. Попробуй тут не слушаться.
– А вы что же сами соледобычу не наладили, коли дело такое прибыльное?
– Ну и как бы мы сами? У них деньги, инструменты, грамота от самого царя – вот тебе и власть. А у нас что за душой? Только вон руки эти и больше ничего.
Дед уставился на свои натруженные ладони и просидел так несколько секунд. Вдруг блаженная улыбка растянула его потрескавшиеся губы, а взор на миг стал ясным, как весеннее небо.
– Скажи, ты царя видел? – неожиданно робко поинтересовался старик. – Какой он, царь?
Грек немного удивился резкой смене темы, но тем не менее ответил:
– Больной и уставший. Хотел изменить мир, но, видно, одному человеку это не под силу.
