скачать книгу бесплатно
– Навожу ему дров до конца зимы и возьму за это его меч. Ему все равно больше не понадобится.
Кай вздохнул. Устало облокотился спиной о косяк. Хрим… В той знаменательной срубке с разбойниками ему боевым топором раздробили обе голени. Думали, не выживет, но потом пришла ведьма и помогла, отделила от тела искромсанные конечности, заживила раны. Так и стал Хрим безногим.
А могла бы и Вита стать…
– Подойди. На, возьми. – Дед снял с шеи висящий на кожаном шнурке ключ. – Ты прости, если обидел, но сама пойми, была бы парнем, я бы… Я бы не беспокоился. Но ты девка ведь. Тяжело для тебя все это. Ты же знаешь, как мы с Гердой за судьбу твою переживаем, боимся. Мы ведь счастья для тебя хотим, добра, дома, мужа и детишек, хлопот домашних, защитника настоящего…
– Счастья хотите? – Вита болезненно скривилась. – Знаете, видать, какое оно, мое счастье? Сами придумали? А меня спросить не пробовали?
– Вита…
– Дед, я вам жаловалась хоть раз, что мне тяжело? Разве плохо я работаю? Разве не забочусь о вас? Не помогаю?
– Вита, к чему такой вопрос?
– К тому, дед. – Внучка, помедлив, забрала ключ, выдав сдержанное «спасибо», продолжила: – Я вам такая же опора, какой бы и парень был. Я не хуже внука. А вы меня отчего-то, как хворую козу, все с рук сбыть хотите. Неужто, так мешаю?
– Ну что ты, Вита. Что ты говоришь…
Кай хотел еще что-то сказать, но своевременно замолчал. У внучки характер жесткий, суровый, как февральская ночь. Если язвить начала, огрызаться, лучше не лезть. Да и права она в чем-то. Что было, то было. Брали они с Гердой грех на душу, пытались сосватать внучку за удобного жениха. Вита как узнала тогда, такой скандал закатила. Пришлось отступиться, и свахе отступные дать. Помнится, Герда очень тогда боялась, что в силу своей оборотневой природы в гневе отдастся Вита тьме, и ведьмины чары хваленые не помогут.
В общем, вывод сделали и с замужеством больше не лезли.
***
Дождавшись, пока дед уйдет обратно в дом, Вита отправилась в дальний угол двора, где в заброшенной, заваленной хламом поросячьей клети – свинью они давно не держали – пряталась дверь комнатки-тайника.
Вита присела, примерилась к скважине. Ключ прыгал, не слушался. Руки тряслись от волнения. Обида не желала отпускать, все сильнее точила сердце. Птица внутри дрожала и сердито пушила перья.
– Нельзя сердиться на деда. Нельзя, – урезонила себя Вита, стараясь успокоиться. – Он ведь не со зла, он заботится. Он свой, а на своих нельзя…
Наконец дверца отворилась. Из тайника пахнуло пылью и плесенью. Вита нахмурилась, заметив, что с потолка просочилась на земляной пол дождевая вода, окрасила дерево черным узором.
– Надо будет крышу починить, – сказала сама себе и, пригибаясь, на корточках вползла в каморку.
Меч и щит мрачно ждали в дальнем углу.
Меч был убран в ножны, а щит… Виту он всегда немного пугал. Под слоем намокшей, свалявшейся пыли смотрела с него слепыми беззрачными глазами посланница смерти – четырехголовая, восьминогая лошадь Багри-Маро. Она была чужой на дедовом щите. Она явилась сюда с юга вместе со своим прежним хозяином, павшим, как призналась однажды по секрету бабушка Герда, от Каевой руки. Она была изображена на вражеских стягах и на груди незнакомца. Пораженный мастерством тогда еще молодого деда, тот, умирая, попросил его нарисовать Багри-Маро на своем щите. Дед нарисовал, и щит с тех пор будто заговорили…
Вита сглотнула. Протянула руку. Каждый раз, отвыкая от щита и меча, она ощущала благоговение, касаясь их после долгой разлуки. Рука ласково огладила тисненную кожу, прячущую под собой надежный древесный кокон.
Не такой уж надежный, как оказалось. Потянув меч наружу, Вита ощутила сопротивление. Ножны отсырели, и на клинке появилась ржавчина.
Вздох разочарования сдул паутину, свисающую с низкого потолка. Надо спасать меч! Срочно…
А вот щит был цел-целехонек. Не то, чтобы совсем цел. Шрамы былых сражений надежно въелись в его доски, но сами доски были сухими и крепкими. Как так? Меч отсырел, а щит нет? И верно, заговорен он…
Потратив пару часов на то, чтобы очистить клинок, Вита вышла на улицу. С собою вынесла охапку ветоши: старую рогожу, какие-то тряпки, гнилой тулуп. Все это богатство она приладила гвоздями к покосившемуся, но крепкому еще столбу, что остался от прежнего забора. Новый после разбойничьего нападения передвинули дальше к лесу и сделали выше.
До самого заката, а потом еще во мраке, под россыпью зимних звезд, рубила, вспоминая удары и комбинации, чувствуя, как подобно створкам раковины расходятся ребра, раскрывается грудь, и дышать становится легче, свободнее, увереннее.
После, с приятной усталостью вернувшись в дом, Вита взялась за точило. Заметив трясущиеся внучкины руки, Кай забрал у нее клинок:
– Дай я, – произнес миролюбиво. – Не бойся, не отниму.
Вита отдала и принялась завороженно наблюдать за ловкими движениями узловатых, скрюченных, но все еше умелых и ловких дедовых рук.
А потом, запустив в кухню облако пара, пришла из козлятника бабушка Герда. В руках у нее жалобно мякал завернутый в шаль новорожденный козленок. Она опустила его на пол, вытряхнула из теплого куля:
– Вот, принимайте гостью.
Козочка, еще мокрая, с засыхающими на белой шкурке кровавыми корочками, в очередной раз неуверенно мякнула и сделала на негнущихся пока ножках пару шатких шагов.
– Смотри, какая прыткая, – улыбнулся Кай. – Завтра, глядишь, уже ходить научится, а через пару дней и вовсе прыгать начнет.
Вита смотрела на козочку с восхищением. Удивительное существо. И какая неведомая сила в ней скрыта, неудержимая, могучая. Котята и щенки, родившись, слепы и слабы, человеческие дети беспомощны, а вот козлята… Они и свет сразу видят, и, будучи еще мокренькими, на ножки встают. И идут, а потом бегут. И ничто не может сдержать их… В Игривице говорили, то благодать Козьего Князя. Кто такой этот самый Козий Князь, никто уже толком не помнил и рассказать подробно не мог.
– Пойду, принесу большую корзинку, – сказала Вита, направляясь к двери. – А козочку эту я назову… – Она задумалась на миг, подходящее имя никак на ум не шло. – Потом придумаю.
Глава 6. Возвращение зверя
С утра Вита колола перед домом дрова.
После щита и меча колун не казался таким уж тяжелым и будто порхал в руках. Мозоли, что сперва расцветали на ладонях алыми пузырями, успели ссохнуться и затвердеть, дав коже дополнительной прочности.
Козочка, которую назвали Веткой, крутилась рядом. За прошедшую неделю она здорово окрепла и теперь белым пушистым вихрем взлетала на собранный в центре двора сугроб, чтобы ринуться с него вниз, лихо изогнувшись в прыжке и гордо задрав к небесам куцый хвостик.
– Ветка, уйди, не мешайся!
Вита махнула на нее, отгоняя в сторону. Приложила руку ко лбу козырьком. Солнце жгло глаза. Скоро весна. Вон и небо уже стало по-весеннему лазурным, невероятно высоким и необъяснимо чистым.
Не пришел Ган. Значит, и не придет уже. Боятся весну слуги Властелина Зимы. Забиваются в свою ледяную нору, едва только появятся в лесу первые проталины, и первый теплый ветер придет с востока. Значит, скоро Игривица переживет очередную зиму, выстоит.
Вита наколола поленьев и отнесла их к печке. В доме сидеть не хотелось. Прихватив топор и санки, отправилась в лес за хворостом. И за рыбой. Идти в очередной раз к зловонной дыре с ветхими ее обитателями не было никакого желания. Отправиться бы к морю. Броситься птицей в его холодные, обжигающие объятья. Да нельзя…
Вита шла по лесу. Снег пел под ногами, и вторили ему звонкие синицы на высоких елях. Ветка увязалась следом, как ее ни гнали прочь. Любопытная деловитая козья мордочка качалась теперь в такт шагам над стиснувшими тонкую тропу снежными перинами.
Дорога была знакомая, но впереди блеснуло что-то, и путь вдруг распался веером незнакомых ответвлений. Несколько новых троп растеклись, завиваясь лентами среди темных стволов. Судорога цветных вспышек прошла по ним, резанула глаза.
Вита застыла, вглядываясь в последние всполохи умирающего колдовства.
– Тайные тропы открываются. Что-то случилось! Ветка, уходим домой…
Сунув козленка в санки, она бегом побежала в Игривицу, а за спиною лес шевелился, менялся и жил своей собственной, лишь ему понятной и ведомой жизнью. И происходило в нем нечто пугающее, непривычное, опасное. Что? Вита сказать не могла. Но природное чутье подсказывало – все это лишь начало чего-то важного, судьбоносного и рокового.
***
Вита торопилась.
Несла важную весть. Хотела первой сообщить! Но в Игривице уже и без Виты заметили странные перемены. Уже обсуждали. Уже обдумывали. В одних домах посмеивались, в других боялись, в третьих махали рукой. Подумаешь, какая блажь там старой ведьме в голову взбрела? Одни дороги откроет, другие спрячет. Весна скоро, а весной у всех что-то меняется. А деревенским разве хуже от того, что путей в лесу больше стало? Только лучше. Больше дорог – проще ходить.
Деду с бабушкой соседи тоже уже рассказали.
Когда Вита, держа под мышкой козленка, ввалилась в кухню, затащив следом хвост из холодного воздуха, соседка, что подоспела с вестью первой, встретила ее бодрой фразой:
– А ты слышала, Виточка, такое дело тут приключилось…
– Видела, – коротко ответила Вита, опуская на пол Ветку и присаживаясь на скамью у окна.
Ох уж эта тетка Инга! Все новости всегда первая узнает… Ловкая. Вита посмотрела на соседку. А она здорово изменилась за последние годы. Волосы совсем белые стали. Глаза, прежде яркие, черные, как-то посерели. Потускнели.
Старенькая стала, но молодец, бодрится! Вон как утреннюю кашу за обе щеки уплетает, только за ушами трещит. Бабушка угостила. Тетка Инга тем и живет, что свежие новости на столованье меняет. Ну что же, в том ее хлеб. Не отбирать же?
Сообразив, что удивить больше никого не получится, соседка повернулась к бабушке, вместе с которой сидела за столом:
– Так вот теперь все думают, гадают, что старая ведьма этими тропинками сказать хотела? Муж мой – уж на что мудрый человек! – решил, будто это она нам всем весенний подарок такой делает. Чтобы новые пути, да на новые поляны, и к побережью – туда, где не боязно. Чтобы сыты мы были и согреты. Чтоб хворост собрали да рыбы наловили. Лесная ведьма хоть и нелюдима, но добра. Это все знают. Она всегда о нас заботится.
– Так и есть, – тихо согласилась с ней бабушка Герда и незаметно переглянулась с Каем.
Уж они-то знали о ведьминой заботе поболее остальных.
Вита не стала вступать в разговор. Взяла подойник и ушла доить козу.
В козлятнике, сидя на перевернутой полешке, она раздумывала об увиденном. Молочные нити звонко сшили пахучее теплое козье брюхо с глиняным подойником. Натянутые, как струны, струйки пели, взбивали белую пенку…
Все спокойны. Все радуются.
Вита хмурила брови, силясь понять, что же ее так обеспокоило. Ну, открылись тропы. Мало ли в лесу троп? Будет больше. И тетка Инга все верно сказала – хорошо это. Вот только почему на сердце тяжело?
Соседка легка на помине сунулась в козлятник, сообщая.
– А вечером-то я баню топить собралась. Приходи. Я полешек наколотых у тебя тут возьму, ладно?
– Ладно, – не глядя в ее сторону, краешком губ улыбнулась Вита.
***
Ган лежал на ледяной глыбе среди моря.
Далекий берег искрился в лучах заходящего солнца, топорщил к небесам голубовато-зеленую лесную щетину. Внизу, в соленой холодной толще, метались стаи рыб, чем-то безумно взволнованных.
Ган опустил нос в воду, и тут же по морде его прошлись гибнущим теплом влекомые течением кровавые ленты. Где-то рядом творилась расправа.
Или охота. Кому как называть…
Лиловый горизонт прятал в дымке очертания замка Зимы. Перед ним, чуть ближе, рассекала зеркальную воду черная коса смерти – острый плавник Орки. Кого он там терзает? Одной тьме ведомо. Дельфина ли, тюленя? А, быть может, попалась ему к своей неудаче отбившаяся от стаи самка кашалота…
Ган снова вгляделся в берег. Там что-то искрилось, поблескивало, переливалось радугой и медленно угасало. Яркие вспышки, перебежки огней и отчаянные всполохи тающей силы.
Магия.
От наблюдения за загадочным действом слезились глаза. Неожиданно в грудь начали приходить странные импульсы, мощные и болезненные. Эмоции стали реагировать на них. Сперва навалилась тоска, потом пришло отчаяние.
Ган встрепенулся и недовольно затряс тяжелой головой. Потерся мордой о лед. Что за дрянь? Откуда это пришло? Волна отработанной магии, сильной и чужой. Старец Иней рассказывал о таком, когда учил его, Орку и других колдовству. Когда мощное заклятье спешно создается или рушится, от него, как от заброшенного в воду булыжника, расходятся по округе импульсы силы и настигают тех, кто оказался рядом. Только цепляет эта сила не всех подряд, а того, кто сам с ней связан, и волны от нее бьются в самую душу, будоражат эмоции и рождают неожиданные чувства, порой несвойственные и вовсе незнакомые.
Что-то случилось там, подле Игривицы. Надо бы разузнать.
Ган тяжело плюхнулся в воду. Став легким и быстрым в родной стихии, понесся к берегу. Орка все еще резвился за спиной. Пусть. Надо добраться первым.
Он обернулся на косатку.
Нельзя привлечь внимания. Орка ведь тоже ищет. И ведьму, и девушку…
Ган вспомнил тот день, когда отпустил Виту из замка Зимы. Передернул шкурой, на которой до сих пор алели страшные шрамы – знак наказания, что получил он тогда от Инея. Память живо нарисовала вздернутую вверх руку, сухую, как прут, и безжалостную. Иней не бил – нет! – Ганова кожа сама разошлась под его взглядом страшными ранами и неделю не желала срастаться. После, в полубреду, ему казалось, что внутренности непременно вывалятся наружу через страшные дыры. А соленая морская вода, попадающая на них, была подобна адскому огню…
Орка тогда сказал, что сам найдет сперва деву, а после ведьму. Он искал, но выследить так и не смог. Морок хорошо скрыл все тропы и следы. Орка упрашивал Хати-Амаро открыть дорогу, но тот оказался глух к просьбам.
Ган и сам пытался искать. Он раз за разом прокручивал то, что видел в Витиной голове, пытаясь вырвать из клубка неясных образов хоть какие-то намеки на истину. Не получалось. Он даже думал вновь поймать Виту, караулил ее на берегу, но она больше на море не приходила.
Пытался Ган отыскать деревню, но ведьма спрятала ее надежнее прежнего, и слуга Зимы лишь зря петлял по неприветливому заснеженному лесу…
…а теперь все изменилось.
Он знал.
Первым делом, выйдя на берег, Ган увидел тропы, серыми венами уходящие в снега. Раньше тут не было ни одной. Они прятались, скрытые от чужих глаз, а теперь выступили болезненно и ярко. И запахи ударили в нос, густые, насыщенные, бесстыдно неприкрытые. Запахи людей – летопись их ежедневной жизни. Отчетливее всех проступил среди них аромат Виты, и вырисовался ее след на холодном песке у самой водной кромки.
Вита.
Ган невольно облизнул губы и прищурился. Ее запах оказался нереально густым, почти объемным. Будто она здесь. Будто рядом. Закрой глаза, и иллюзия присутствия завершится.
Веки сами сомкнулись в желании проверить догадку, но вместо нее из образовавшейся тьмы родилась картинка. Зыбкое видение: темные влажные доски, розовое тело в клубах пара, словно в облаках. Плеск. Жара. Потеки воды. Треск перегретых камней. Все ощутимо, явно, живо. Только руку протяни и коснись румяной кожи в бисере пота, мокрых волос, змеями стекших на небольшую высокую грудь, на крепкие плечи с отчетливым рельефом мускулов.
Фыркнув, Ган резко открыл глаза. Картинка распалась, осыпалась в снег осколками мозаики. Странная связь порвалась.
За спиной садилось солнце.
– Дай коня, – привычно потребовал Ган, и Хати-Йоремуне беспрекословно выполнил просьбу.
В этот раз конь был другой – из камня. Коротконогий, коренастый, низкий. Неудобный. Помучившись на его слишком широкой спине, Ган слез и, плюнув с досады под ноги, отправил его обратно к духу. Конь скрипнул обиженно, глыбой повалился в сугроб.
Начиналась пурга.
***
В предбаннике соседской бани пахло березовым листом и крапивой, вымоченными в кипятке.
Вита остервенело растиралась полотенцем. Оно неприятно щекотало спину. На распаренной коже стремительно меркли узоры страшных шрамов. Их не было видно в обычной жизни – лишь в горячей воде проступали. Уродливая печать давно забытых событий, стертых из памяти навсегда. Вита их не помнила и не хотела вспоминать. Бабушка и дед, возможно, тоже знали, но не сказали бы о причине появления шрама и под пыткой.
