скачать книгу бесплатно
Киммельман, не зная, как ему реагировать на столь разительную перемену в лице вельможи, несколько раз, будто проверяя на крепость, гулко ударил палкой по горбатой спине белого камня, лежавшего у его ног, после чего вкрадчиво произнес:
– По всему видать, мистер де ла Вега, с юго-востока идет нешуточный шторм.
– Лейтенант! – выкрикнул вдруг испанец, и на его команду из толпы застывших в ожидании солдат тут же выскочил офицер. – Немедленно отправьте в порт самого расторопного. Мне нужно знать, сколько судов выходило в море с рассвета!.. Нет! Стойте! Скорее сюда лошадей, трех лошадей!
Они скакали в порт по просыпающимся улицам Барнстепла, распугивая редких прохожих. Обозленные голодом уличные псы со звонким лаем сопровождали проскакавших первыми всадников и неистово атаковали отстающего от них, того, что неумело держался в седле и подпрыгивал в нем, словно ярмарочный Панч[13 - Панч – английский персонаж кукольного театра, аналог русского Петрушки.].
Это был не кто иной, как сам Исраэль Киммерман. Он мчался в сторону барнстеплского порта, проклиная все на свете, а особенно себя, за то, что отказался от предложения испанца добираться в армейской повозке и, поддавшись азарту погони, вскочил в это трижды проклятое седло.
Позади измученного иудея пронзительно взвизгнула собака, в которую, судя по всему, кто-то из взбешенных шумом барнстеплцев швырнул чем-то из окна. Исраэль оглянулся, но так и не увидел пострадавшее животное. Город подпрыгивал и шатался в его глазах, а сбитая с толку лошадь все сбавляла шаг, подстраиваясь под неумелого седока.
К тому моменту, когда ее копыта гулко застучали по бревенчатому настилу портовой пристани, испуганная кобылка армейского обоза уже едва плелась. Киммельман еще издали увидел стоящего у воды испанца, окаменевшего на фоне бушующего моря, словно статуя короля-завоевателя.
Иудей, понимая, что немного опоздал, пришпорил свое измученное животное, отчего ему еще несколько десятков раз пришлось болезненно подпрыгнуть в седле. К его чести стоит сказать, что он на удивление лихо смог остановить своего скакуна, не доезжая всего-то нескольких шагов до Гарсиласо де ла Вега.
– Вы чем-то расстроены, сеньор? – радуясь окончанию изнуряющей скачки, выкрикнул Киммельман. – Похоже, этот негодяй доставил и вам какие-то хлопоты?
Ноздри испанца коротко дрогнули. Он оторвал взгляд от бушующего в сильных порывах ветра штормового моря, резко развернулся и умчался прочь от барнстеплской пристани.
Глава 5
В неспокойных небесах, с шумом разрывая на клочки тяжелые черные тучи, устало стонал штормовой ветер. Холодные методичные плевки волн отходящего от недавнего приступа бешенства моря стекали желтой пеной по промерзшей до костей спине лежащего у воды человека.
Он начинал приходить в себя. Малейшие попытки двинуться отдавались тупой болью в его окоченевшем теле. Он снова собрал все силы, чтобы отползти от края воды. Левое плечо нестерпимо заныло, словно кто-то вбил осиновый кол в уже затянувшуюся было рану Ричи, полученную в недавней схватке с людьми Пола Банки.
«То-то эта старая сволочь, подпрыгивая где-то на адской сковородке, безумно радуется сейчас, глядя на меня, – с горечью думал Ласт Пранк. – Ничего. Я жив, а боль? Терпел и не такое…».
Одному Богу известно, сколько он пролежал на этом песчаном берегу и как долго холодные волны полировали ему спину. Вокруг бушевало море. В непогожем сумраке его окоченевшее, распластавшееся на песке тело напоминало выброшенную на берег гигантскую морскую звезду. Едва ли движения, на которые был сейчас способен Ричи, казались быстрее и заметнее движений этой морской твари.
Ласт Пранк, пытаясь подтянуть под себя руки, взвыл и… только едва заметно шевельнулся.
– Tevs, te ir vel viens! – вдруг произнес кто-то рядом на непонятном языке.
– Paskaties vai vin? ir dzivs? – ответили ему.
– Es baidos…[14 - Отец, здесь ещё один! – Посмотри, он жив? – Я боюсь… (лат.).]
Сквозь шум неспокойного моря еще какое-то время ясно различались голоса, но вскоре они пропали. Ричмонд непроизвольно судорожно дернулся и кашлянул. Тут же рядом с ним кто-то вскрикнул. Не было сомнения, его заметили. Вот чьи-то руки осторожно перевернули его на спину. Волна ударила прямо в больное плечо, и Ласт Пранк провалился в бездну.
…Его били до тех пор, пока кому-то не пришло на ум распять несчастного над палубой корабля «Гром Одина». Вскоре его врагам показалось и этого мало, тогда Ричмонда привязали за ноги к переброшенным через мачту канатам и перевернули вверх тормашками. Запястья рук перетянули тонкой веревкой, а какой-то лихой умелец, посмеиваясь над участью Ласт Пранка, подвесил к его рукам тяжелое ведро с золотом. Измученные суставы потянуло вниз невыносимой болью, а левое плечо, как казалось, и вовсе висело на одной коже.
– Ричи, – услышал он голос Хайраддина.
Барбаросса стоял напротив, держа в руке сияющий, словно солнце, раскаленный железный прут.
– В последнее время я стал задумываться, а не много ли я тебе отвесил? Вот, – кивнул он на ведро с драгоценным грузом, привязанное к его рукам, – решил добавить тебе еще немного золота, а в довесок к нему еще и железа!
С этими словами он вонзил искрящийся на солнце прут в больное плечо Ричмонда. Ласт Пранк хотел закричать, но, к своему ужасу, понял, что стал нем. Истошный стон с трудом вырвался сквозь одеревеневшие губы. Кожа на плече шипела, а смрадный дым, исходивший от нее, вонял почему-то жареной рыбой. Превозмогая боль, он изо всех сил потянул на себя веревки, которые стягивали руки, и те поддались.
Ласт Пранк открыл глаза.
Сидя на нем верхом, его держали несколько взмокших от усилий человек, а в помещении, где он находился, на самом деле пахло жареной рыбой.
– Jums jagul, jums nedrikst kusteties! – округлив глаза и указывая коротким коряжистым пальцем на плечо Ричи, устрашающе выкрикивал какой-то узколицый мужчина.
– Jus loti saaukstejas udeni un pie tam jums ir liela reta uz pleca. Velns, vin? neko nesaprot. Jani, palidz man![15 - Вам надо лежать, вам нельзя двигаться. Вы сильно промёрзли в воде, и к тому же у вас большая рана на плече. Чёрт, он ничего не понимает! Янис, помоги мне! (лат.).]
Рана причиняла ему страшные муки. Все было как в тумане, мысли путались. Вдруг кто-то ударил по больному плечу – перед глазами полыхнуло пламя, и Ричи снова провалился в забытье.
Седой рыбак Оскарс Озолиньш сосредоточенно сопел, ловко оплетая край старой прохудившейся сети толстой конопляной ниткой. С другой стороны рыболовецкой снасти гораздо медленнее и неохотнее своего родителя трудился его младший сын. Худой светловолосый подросток в холщовой рубахе то и дело поправлял ее широкие рукава, будто бы те мешали ему. Старый Озолиньш достаточно долго терпел показное нежелание сына трудиться.
– Э-хе-хе, – наконец тяжело вздохнул он, откладывая в сторону позеленевшую от морской воды и водорослей снасть, – видно, одному Богу известно, кто из тебя, лентяя, вырастет.
Мартыньш опустил взгляд.
– Что молчишь? – продолжал отец. – Шатаясь по берегу вместе с Томасом Апсе, сыт не будешь. Нужно знать какое-то ремесло, чтобы кормить себя и свою семью. Вот будет у тебя сын, ты ведь тоже захочешь, чтобы он тебе помогал?
– Но ведь у тебя целых четыре сына! – треснувшим голосом запротестовал своенравный отпрыск.
– Четыре, – не без гордости согласился Озолиньш, – и у троих из них уже свои семьи, свои дома и каждый имеет свое дело. Как ты думаешь, приятно мне, когда, приезжая на рынок, я иду в лавку Андриса, а люди здороваются со мной, зная, что я его отец? Да ты и сам, едва только въезжаем на торг, бежишь к нему. Как же, он всегда рад брату и не упустит случая тебя чем-нибудь угостить. Да и жена его, зная, что у нас в доме уже давно нет хозяйки, еще ни разу не выпустила ни тебя, ни меня из дому голодными.
Все твои братья – уважаемые люди, и со всеми я в свое время так же, как и с тобой сейчас, говорил о деле. Поверь мне, и они с первого раза не желали меня слушать, пожалуй, не считая только Яниса. Тот всегда знал, чем станет заниматься, едва только увидел, как старый Апсе делает свои горшки.
– Ха, – не удержался Мартыньш, – тоже мне дело…
– Дело, сынок, дело! Из чего бы мы стали есть и пить, если бы не их дело? А ведь посуда нашего Яниса в городе славится больше, чем горшки и миски его учителя Апсе. Это тебе не кораблики строгать.
– Мы не строгаем кораблики…
– Строгаете! – рассердился Озолиньш и отчаянно махнул рукой. – Я сам видел. Вот какая неблагодарная штука у нас получается с младшими сыновьями. Что у старого горшечника, что у меня. Они, как видно, так и будут до старости в кораблики играть.
– Нет! – выкрикнул Мартыньш, но отец сделал ему резкий знак не шуметь.
Они одновременно повернули головы к нарам, на которых неподвижно лежал человек, найденный позавчера на берегу.
– Нет, – гораздо тише сказал младший Озолиньш, – мы не играем в кораблики, мы их строим!
– То-то стоящая забава для парней, которым по тринадцать лет от роду.
– Ты не понимаешь, отец, – Мартыньш беззвучно пожевал губами, не решаясь раскрыть их с Томасом тайну. – Мы поедем в Ригу учиться строить корабли.
Лицо старика Озолиньша потемнело. Ответил он не сразу:
– Думаю, старый Апсе станет лепить горшки еще и ночью для того, чтобы заработать на отправку Томаса в Ригу. А вот что ты прикажешь делать мне? Тоже выходить в море по ночам? Да и какой из тебя строитель кораблей, если ты даже свое имя написать не можешь? Из таких вот мастеров и появляются те, кого потом всюду гонят в шею.
Из-за глупостей неучей в любом деле случается беда. Один плохо лепит те же горшки, и они разваливаются, едва только дно упрется в камешек. Другой, недоучившись, расшибает в щепки целый корабль, и гибнут люди. Вот, – отец ткнул коротким толстым пальцем в сторону нар, – один вот-вот испустит дух у нас, другой лежит у Апсе, а где остальные? Слизало море. А из-за чего? А из-за того, что море шутить не любит и не прощает недоучкам их ошибок. Из-за их нерадивости в учении мало того, что страдают они сами, так еще попадают в беду невинные люди!
– А я все равно буду строить корабли, – уставившись в пол, упрямо пробормотал непокорный сын.
Оскарс тяжело выдохнул:
– Я ведь не против того, сынок, да только если к науке строить корабли ты будешь относиться так же, как к нехитрой науке плести сети, то я боюсь даже представить, что из этого всего получится.
Мартыньш бросил на отца такой пронзительный взгляд, что у старого Озолиньша по спине пробежали мурашки.
– Ты сказал, что не против, отец?
– Я не против. Думаю, и братья помогут, главное, чтобы ты отнесся к этому с должной ответственностью. Наняться на верфи непросто, а работать там еще сложнее. Однако если это дело тебе по душе, то что ж, и это достойный труд, хоть и нелегкий. Держать топор намного труднее, чем иглицу[16 - Иглица – приспособление для плетения сетей.].
У младшего Озолиньша потемнело в глазах от счастья и облегчения. Он поднялся:
– Отец, а можно я сейчас сбегаю к Томасу, расскажу ему о том, что ты меня отпускаешь?
– Беги, – добродушно улыбнувшись, ответил родитель, – все равно ведь не усидишь сейчас на месте. Только вот тебе попутное задание: узнай там у старика Мариса, не очнулся ли их человек? Этот-то плох, долго еще будет лежать.
– Хорошо, – коротко выкрикнул Мартыньш, накидывая отцовский дождевой плащ и выбегая во двор.
Но, видно, не судьба была Оскарсу Озолиньшу в этот непогожий день закончить починку своей старой сети. Не успел он снова как следует втянуться в работу, как услышал во дворе шум. Это подходили к его дому старик Апсе с сыновьями Томасом и Петерисом. Рядом с ними вертелся Мартыньш, а впереди шел человек, которого, как и их «гостя», три дня назад выбросило море.
Дворовой пес Озолиньша так и норовил схватить кого-либо из гостей за ногу, поэтому Мартыньш, отгоняя его на безопасное расстояние, широко расставив руки, беспокойно кружился вокруг их компании.
Пришедший в себя «утопленник» оказался совсем молодым человеком. Лежа без сознания на сенниках семейства Апсе, он выглядел гораздо старше. А сейчас ему едва ли можно было дать лет двадцать пять от роду. Высокий, узкоплечий, сероглазый человек с темно-русыми волосами и тонкими руками, которые похоже, никогда не видели тяжелого труда… Кивком поприветствовав хозяина жилья, он сразу направился к нарам.
– Он литовец, – прошептал на ухо Оскарсу подошедший Марис Апсе. – Нашего языка не знает совсем. Что-то спрашивал, показывал на море. Не трудно было догадаться, что он хочет узнать. Вот я и подумал, что лучше было бы их свести вместе, этих двоих. Это чудо, что они оба выжили. Криштопас говорил, что и твой вскоре очухается.
Озолиньш перевел взгляд на застывшего у нар чужака. Было понятно, что тот, кто лежал на них, был незнаком молодому человеку.
– Поправится, – сказал между делом хозяин жилища, – куда ему деваться, Криштопас и не таких выхаживал.
На пороге появился Янис Лапсенс.
– А ему-то чего надо? – не понял причины появления своего второго соседа старый Озолиньш.
– Это я его позвал, – пояснил Апсе. – У него жена литовка из-под Вильно, да и он там чуть ли не полжизни батрачил.
– Янис, – по-хозяйски распорядился Апсе, – спроси, что они за люди?
Лапсенс, выжидающе застывший у двери, деловито откашлялся и, подойдя к незнакомцу, тихо что-то спросил. Литовец тут же вынырнул из тяжких дум и оживился. Они говорили долго, при этом доморощенный переводчик Янис старательно жестикулировал, как видно, дополняя этим свой не самый чистый литовский язык.
Закончилось их общение довольно длинной тирадой литовского гостя, из которой, само собой разумеется, никто не понял ни единого слова. Однако этого и не требовалось, поскольку закончил он ее полным почтения поклоном.
Янис подошел к притихшим односельчанам:
– Он благодарит Бога и вас за то, что…
– Это мы поняли, – не дал договорить Лапсенсу старик Апсе, – ты лучше расскажи нам, кто он и что с ними случилось.
Янис бросил кислый взгляд в сторону молодого человека, а затем с натяжкой произнес в ответ:
– Он не совсем литовец и жемайтского[17 - Жемайты – один из народов, живущих на территории нынешней Литвы.] почти не знает. Мы можем говорить, понимая друг друга лишь наполовину. Его зовут… Якаб? – громко осведомился Янис.
– Якуб, – поправил гость, – Якуб Война, – и дальше добавил что-то на своем неторопливом и благозвучном языке.
– Что он сказал? – поинтересовался Апсе.
– А бог его знает, – честно признался Янис, – что-то про отца… сына…
– Ну да, и про святого духа.
– Да нет же, что-то о том, что он чей-то сын.
– Мы и без тебя видим, что не дочь. Эх, Лапсенс, Лапсенс. Спроси его, что они думают делать дальше?
Янис снова замахал руками и что-то неясно затараторил, на что молодой человек ответил всего несколько слов, из которых понятным показалось только «Рыга».
Утро встречало их холодным порывистым ветром. Земля и море вовсю дышали приближающейся осенью. Шел только сентябрь, а капризный климат «Нямецкага мора»[18 - «Нямецкае мора» – так в Великом Княжестве Литовском иногда называли Балтику.] уже грозил серьезным холодом.
Якуб Война, младший сын пана Войны, королевского писаря Великого Княжества Литовского и королевского подскарбия, оправившийся после страшного кораблекрушения, ехал в Ригу.
Безжалостное море отобрало его единственного спутника – слугу Юзефа, и теперь пан Война-младший был вынужден провести свое недолгое путешествие к дядюшке в компании некоего Свода – англичанина, душу которого, как и душу Якуба, не приняли воды холодного неспокойного моря. Похоже, это не было настоящее имя спутника пана Войны, но молодой человек не счел себя вправе высказать сомнения: в конце концов, каждый имеет право на свои тайны.
Их выходили рыбаки. Вообще нужно сказать, что ангел-хранитель пана Войны весьма кстати оказался рядом с ним в тот самый день. Во-первых, молодой пан не получил никаких увечий, и единственную угрозу его здоровью представляла лишь страшная простуда, с которой местный лекарь пан Криштопас – дай Бог процветания его роду! – уже не раз имел дело, ведь у рыбаков подобные недуги в порядке вещей.
Во-вторых, несмотря на то, что весь дорожный скарб пана Войны утонул, он не был в отчаянии: жители рыбацкого поселка, имея весьма скромный достаток, и пальцем не тронули увесистый кошелек молодого литовца. Стоит ли говорить о том, что пан Война-младший щедро отблагодарил их и за себя, и за мистера Свода – у бедняги море отобрало все, кроме жизни.
Пан Криштопас чудом смог ее спасти, старательно приводя в порядок загнивающее плечо англичанина. Якуб поправился быстрее, однако не спешил оставить того, кого постигла такая же тяжелая участь и кто ни слова не понимал ни на латышском, ни на литовском, ни даже на русском.
Еще недавно пан Война-младший тоже не знал латышского, однако, обучаясь инженерному и оружейному делу в Шотландии в компании таких же молодых людей, как и он сам, и просто общаясь со Збышеком Францкевичем, Афанасием Чоховым, Славеком Снарски, вскоре он мог уже довольно сносно говорить на языке Короны[19 - Корона – здесь: польское королевство.], литовском, рассенском… Английский же он знал и до этого неплохо.
С дядей Якуба – Бенедиктом Войной – едва не случился удар, когда он получил письменное послание от живого племянника.
Как только стало известно о том, что обломки разбитого штормом судна прибило к берегу возле четырех рыбацких поселков к северо-западу от Риги, пан Бенедикт исколесил чуть ли не все побережье в тщетных попытках найти тело погибшего родственника.
Утопленников выбрасывало много. Оказалось, что недавняя страшная буря потопила не одно судно. В конце концов пана Бенедикта охватило отчаяние, и он с тяжелым сердцем вынужден был вернуться домой.
На второй день после его возвращения он собрался с духом и сел писать отцу Якуба, своему брату, о постигшей их тяжелой утрате. Каковы же были его удивление и радость, когда, еще не закончив это горестное письмо, он неожиданно получил другое, в котором его любимый Якуб собственноручно сообщал о том, что он жив, и, несмотря на трагические события, отнявшие у него слугу и весь гардероб, в самом скором времени намеревается посетить своего почтенного дядюшку в его рижском доме.
Переполненный счастьем, пан Бенедикт тут же отослал за Якубом свой выездной четырехместный экипаж и большой чемодан одежды, достойной сына королевского писаря Великого Княжества Литовского.
Возничий, знавший о том, что пан Война и сам нечасто пользуется этой каретой, был преисполнен почтения к молодому родственнику хозяина, чем немало повеселил его английского спутника. С самого начала их путешествия в уголках глаз Свода искрилась едва заметная улыбка. Он долго и не без удовольствия всматривался в проплывающие мимо окон непогожие пейзажи и о чем-то думал, пока Якуб, неотрывно наблюдавший за ним, наконец не спросил:
– Чему вы все время улыбаетесь?
Свод ответил не сразу.
– Разумеется, мистер Война, на то есть свои причины, – мечтательно сказал он. – Мне, – добавил он уже как-то двусмысленно, – давно не было так хорошо. Как бы вам это объяснить? Я избавился от тяжелой болезни, к тому же я, как мне кажется, избавился и еще от одной тяжкой ноши. И, наконец, я – большой любитель путешествий, еду в прекрасном экипаже в обществе умнейшего молодого человека, да к тому же, – Свод улыбнулся, – я одет как английский лорд.
Мне, знаете ли, сегодня даже эта мерзопакостная погода совершенно не портит настроения. Впрочем, я подозреваю, что вы задали мне не тот вопрос, который вас больше всего донимает. Не стесняйтесь, спрашивайте. Я даю слово, что, отвечая на него, я постараюсь быть предельно откровенным.
