Прелюдия Бетховена для Нестора Махно

скачать книгу бесплатно


После разбивки этапа нас распределили по отрядам. я написал домой и сообщил адрес колонии. Как вновь прибывшему мне было положено длительное свидание и две передачи. Вещевая и продуктовая.

Решил отправить домой свой гардероб. «Работа», за которую меня судили, была «представительская» и одежда на мне во время ареста тому соответствовала всецело и с избытком. Все вещи были от лучших европейских дизайнеров и их стоило сберечь до лучших времен.

Особенно выделялся темно-синий, двубортный шерстяной костюм. В нем не стыдно было бы показаться и на Канском кинофестивале.

На пересыльной тюрьме я за десять пачек махорки выменял потрепанную лагерную робу и ватник. А свои вещи, в которых был арестован, предусмотрительно сложил в сшитый из тюремной «матрасовки» походный баул. Так что они были, как с иголочки.

– Сколько хочешь за кустюм? – Поинтересовался краснолицый, упитанный каптерщик, когда я сдавал вещи на хранение в лагерный склад. – Все равно до конца срока его моль побьет. Шерсть-то натуральная. Мне он будет в самый раз. Я через месяц освобождаюсь условно-досрочно. А на тебе за твой немалый cрок он будет обвисать, как на огородном чучеле. Когда хлебнешь нашего режима.

После отказа продать за деньги он предложил за него свою должность.

– Будешь как сыр в масле, – пообещал каптерщик. – Замолвлю за тебя словечко кому следует. И ты уже на первом отряде в «хозобслуге». С начальством мы в «шоколаде».

– Ты в него не влезешь. Когда подкачаешься, похудеешь и твой тухлый помойник не будет обвисать, как у беременного, тогда и потолкуем. Хотя это ведь не твой фасон. По тебе ватные брюки, красная байковая рубаха в горошек и белые валенки с калошами.

Написал начальнику отряда капитану Федорчуку заявление на передачу вещей матери во время личного свидания.

Когда Федорчук принес мой вещмешок, дорого костюма там не оказалось. Хотя по описи все было на месте. Вместо английского шерстяного костюма лежала потертая пиджачная тройка фабрики «Большевичка». На пиджаке была разорвана подкладка, а на брюках сзади в ответственных местах красовались две небольшие латки.

– Это не мой костюм, – заявил я Федорчуку, – придирчиво разглядывая бирку изготовителя на пиджаке.

Отрядный забрал старый костюм и надолго ушел на лагерный склад. Вернувшись, принес мой костюм. Разбитая кисть правой руки у него слегка кровоточила, и маленькая капля крови капнула на шелковую подкладку пиджака. Как оказалось, в какой-то мере это было символично. Без крови этому пиджаку уйти из жизни не удалось. Не обошла кровь и Федорчука. О чем жалею до сих пор.

Позднее, я узнал от дневального склада что, когда каптерщик «пошел в отказ», Федорчук ударом кулака сбил его с ног. Бил ногами до тех пор, пока тот не сознался в подмене.

Если рассказывать честно, то в душе был благодарен отрядному. Из-за меня он пошел на серьезное нарушение режима содержания. Если бы он покалечил осужденного-активиста, то сам бы надолго оказался за решеткой.

Он мог этого и не делать. Ведь, формально все было на месте. Я мог все выдумать и из личной неприязни оговорить каптерщика. Ведь сидел за тяжкое правонарушение. Но Федорчук поверил мне, грабителю банка, а не твердо ставшему на путь исправления и освобождавшемуся досрочно зеку-активисту.

За три дня до свиданья была общая уборка помещения барака и я отказался в ней участвовать. Ушел в соседний локальный сектор и долго занимался на брусьях и турнике. Когда вернулся, уборка уже шла к концу и лег спать.

На следующее утро, к себе в кабинет, меня вызвал Федорчук. Он долго молча сидел за столом и курил. Я стоял перед ним навытяжку и дышал дымом его сигареты. Мне не нравятся курящие люди. Начинал потихоньку его ненавидеть. Уже знал, что произойдет что-то не совсем приятное. Но такого и ожидать не мог.

Федорчук полистал мое личное дело

– К «черным» хочешь примкнуть. А зона здесь «красная», – сообщил он пренебрежительно. – Я не Макаренко и воспитывать не буду. Сам определяйся. Просмотрел твое личное дело и нашел два нарушения в следственном изоляторе, за которые ты не понес наказания в полной мере. Ушел на этап с изолятора. Плюс вчерашний отказ от уборки. Выношу тебе десять суток штрафного изолятора. С переводом на три месяца в помещение камерного типа. Будешь продолжать в том же духе, отправлю на «крытую».

Догадывался, что хорошего ждать не стоит, но что приговор будет настолько жестоким и поэтому несправедливым, не мог и предположить. По обычным «зоновским» меркам за отказ от уборки мне полагалось от силы лишение права «отоварки» в лагерном ларьке. А в сложившейся ситуации я автоматически лишался свиданья. И двух передач. Вдобавок, уже никак не успевал сообщить маме что бы не приезжала понапрасну.

«Ну ничего, встретимся еще на свободе. Где-нибудь на товарной станции. Тогда и сочтемся», – думал об отрядном, сидя в одиночке. И представлял, как толкаю его под состав.

Мама приехала на свидание рейсовым автобусом, который ходил только раз в сутки. Узнав у прапорщика, что меня лишили свидания, села на сумки с продуктами и начала есть самое вкусное. Донести до станции две тяжелые сумки она бы не смогла. Решила съесть самое ценное, а остальное скормить бродячим псам.

Начала с вареников со сметаной, и перешла к жареной картошке с мясом. А впереди был многослойный «Наполеон» и еще сорок килограммов всевозможной снеди. Кому приходилось бывать на длительном свидании, в той или иной роли, тот знает, о чем я говорю.

От шоковой ситуации не могла остановиться. Все было свежее, сытное и вкусное. И для нее дорогое по деньгам. Сама перебивалась с хлеба на квас. Было жалко отдавать еду собакам. Сидела под деревом, заливалась слезами, давилась, но ела, ела и ела. Это могло кончиться больничной койкой, а то и похуже.

Подошел лагерный капитан, с вещмешком в руках. Узнав в чем дело, успокоил, посадил в коляску мотоцикла и повез на станцию.

По дороге мама по инерции отщипнула кусок «Наполеона» и перевернула банку с борщом. Борщ разлился по коляске. Капитан остановил мотоцикл и помог маме упаковать продукты.

Когда он сажал маму в вагон, то вместе с ее сумками занес и вещмешок. В нем оказались мои вещи. Офицер сказал, что он мой отрядный. Что все будет нормально. На прощанье сказал, что я человек стоящий. Он в людях разбирается.

Мама заплакала и отдала отрядному «Наполеон».

Когда меня перевели в ПКТ, ближе к вечеру открылась кормушка и кто-то тихо позвал по имени и отчеству. Для лагеря это звучало непривычно. Я встал с нары и подошел к двери. Из кормушки протянулась рука и я получил пакет. В темноте коридора я не разобрал, кто это был.

В кульке оказался торт «Наполеон». Я щипал его по слоям и тянул две недели.

После выхода из ПКТ с Федорчуком я почти не пересекался. Его повысили, и он стал заместителем начальника колонии. Не смотря на повышение, бывший отрядный, почему-то всегда называл меня по имени и отчеству.

Опасаясь подобных недоразумений, больше ни разу не вызывал маму на свидание, и мы увиделись через много лет. Все это тоскливое время она продолжала слать передачи и бандероли. И писать длинные письма, вставляя абзацы на французском.

Через год после освобождения я узнал, что Федорчук на мотоцикле попал под поезд. В коляске был его сын, которого он спас, отбросив с железнодорожного пути. А сам лишился обеих ног.

Мама прожила очень долго. Дотянула до девяти десятков. Умирала тяжело и болезненно. Врагу не пожелаю. Организовал несколько операций с участием лучших докторов, но помогало только на короткое время.

Последний врач отказался оперировать и отодвинул конверт с гонораром.

– Не возьмусь. Давление критическое. Не выдержит анестезии.

Как-то на вокзале меня окликнули по имени-отчеству. Не смотря на возраст, меня так никто не называл. Никогда я не был начальником. Руководителем был. Но слава Богу начальником не пришлось. Хотя и подчиненным никогда не был. И не буду. Человек я небольшой, но выше меня только Господь.

Сразу узнал этого постаревшего и усталого человека. И тоже назвал его имя и отчество. Ведь, несмотря на то, что мы были разными людьми по своей сути, я его уважал.

– Хотел было купить покрышки для мотоцикла, но не нашел, – проговорил Федорчук негромко. – Моя резина совсем лысая.

Взял у него адрес и записал точные параметры покрышек. Через пару дней отправил «резину» посылкой по нужному адресу.

Последние дни мама, не могла есть и стонала от невыносимой боли. Я поехал в центр города и совершил свой самый недостойный проступок. Но никогда в этом не буду раскаиваться.

Я отнял у знакомого наемного убийцы-наркомана дневную дозу однопроцентного морфина. обрекая его на жесточайшую абстиненцию. Знаю наверняка, что киллер-наркот мне этого не забыл. И никогда не простит. Слышал краем уха, что он грозился натравить на меня своего давнего однодельца, с которым я знаком не был. Ну что же посмотрим, чей козырь сверху ляжет.

После первого укола она заснула. Перенес ее на диван к окну и укутал одеялом. Она дышала на ладан. Боясь передозировки, колол по три десятых одного миллилитра. Наркотиков хватило бы с головой на неделю.

Это был едва ли не единственный стоящий подарок моей маме. Подарил ей безболезненный уход туда, где нет боли и страданий.

Как-то под утро мама тяжело вздохнула и ушла от меня навсегда. Ушла из этой недружелюбной для нее жизни. Туда, где бесконечный покой.

Берег костюм, как зеницу ока. Он был моим фетишем. Эта вещь связывала с людьми моего прошлого. И с мамой, которую никогда не любил. Потому, что слово «любовь», здесь не уместно. Слишком малая категория. В полной мере не отражает полноты моего чувства.

Я в ней души не чаял.

НЕСОСТОЯВШИЙСЯ

«ФИНАНСИСТ»

После того печального события в моей жизни наступила черная полоса и дела пошли под гору. Я оказался на «мели» и даже самые близкие подруги потеряли ко мне интерес.

Скрепя сердце я решил начать все сначала. Через посредника я добился поручительства достойного человека и трудоустроился в полулегальный пункт обмена валют, где хозяйничал старый польский еврей Зигмунд Зигмундович.

В колебании курсов разбирался я слабо, но в этом и не было большой необходимости. Впускал и выпускал клиентов, отвозил и привозил объемистые сумки с долларами, евро и отечественной валютой, возил кассира в банк и обратно. И вдобавок, следил за безопасностью «дела».

В общем, был «старшим, куда пошлют». Поначалу такая незавидная роль немного задевала самолюбие, но выбора не было, и я махнул рукой. В этой ситуации соблюдалось мое основное жизненное правило. Работа была неофициальная и все отношения строились на добровольных началах. Прямого и жесткого подчинения я не переносил органически.

Предприятие открылось недавно и первое время вся прибыль уходила на развитие. Так что моя зарплата шла «на карандаш» и с деньгами было туговато. Хотя, в конце недели я получал бонус.

В каждую субботу Зигмунд делал переучет и все фальшивые купюры в национальной валюте, случайно проскочившие в пачках, вручал мне. Так случилось и в конце текущей недели.

– Это тебе на бензин, – поучительно промолвил Зигмунд в очередной раз, – на заправки не суйся. Заправляйся на трассе у частников. И желательно ближе к вечеру.