скачать книгу бесплатно
Спустя два года, когда ложе гроба было закончено, Феофан стал использовать его для ночного сна. За те месяцы, что он работал над крышкой, ему удалось выровнять те места ложа, которые доставляли неудобство. Спать в гробу владыке понравилось, и сны его там были светлы.
Снилось ему по преимуществу детство, проведенное у моря, ибо он родился в семье рыбака. Краски и запахи были до того свежи, что иногда заставляли его просыпаться, и тогда он снова спешил заснуть, потому что явленное ему в снах было притягательно. Он рассказывал, что видел лазурное море на рассвете, а случалось, слышал запах смолы, которой отец покрывал лодку. Как в детстве, отталкивался от берега и, сложив весла, ложился на просоленные сети и смотрел в небо, и лодку покачивало, и небо ему казалось морем, а море – небом. И тогда свой гроб он начал называть лодкой, утверждая, что всякую ночь отправляется в плаванье.
Однажды утром Феофан не покинул своей кельи. Войти же к нему не смели, но стояли молча, пока не привели старца Авксентия, ста четырех неполных лет, не стареющего и не умирающего. Он вошел к епископу и, проведя у него некое время, появился с улыбкой на устах.
Сказал:
Мореплаватель Божий Феофан в ночь сию заплыл за окоем, откуда плавающим и путешествующим обыкновенно нет возврата.
Еще сказал:
Несомый дружественным течением, епископ Феофан желает вам здравствовать.
Парфений
Описание пятьдесят пятого года княжения Константина примечательно в первую очередь тем, что История Острова переходит в руки другого хрониста. Это следует не из перемены стиля (у всех хронистов он примерно одинаков, за исключением, пожалуй, Прокопия Гугнивого) – просто ряд источников под этим годом сообщает о смерти Никона Историка.
О Никоне нам почти ничего не известно. От него осталось только имя, и это еще не худший случай: от множества других историков не остается даже имен. Средневековые авторы обычно анонимны, поскольку представляли не личный свой взгляд, а общий, одухотворенный верой. Точнее, общий взгляд, бывший одновременно и личным.
В отличие от нас, людей, так сказать, старой формации, человеку Нового времени трудно понять, как это возможно. Всё дело в том, что в центре средневекового мира был Бог, а в центре нынешнего – человек. Бог один для всех, и потому взгляд Средневековья – это взгляд сверху, ведь только сверху можно охватить всех. Он отражает единственного Бога, и оттого тоже единственный. Сейчас же, когда в центре мира человек, взглядов много – как людей.
В лето шестидесятое светлейшего князя Константина по грехам нашим великая сушь продолжалась.
В то же лето Епископом Острова был поставлен Афанасий.
В лето шестьдесят первое Константиново опять не было урожая вследствие великой суши. Поскольку съестные припасы, по обыкновению, хранились в северной части Острова, первыми их нехватку ощутили жители южной части. И тогда епископ Афанасий призвал князя послать на Юг часть малую от хранившегося зерна, чтобы живущие там люди не умерли.
Князь же Константин отвечал:
Юг откололся не только от Севера, но и от съестных припасов. Как могу кормить чужих, когда завтра есть будет нечего своим?
В лето шестьдесят третье Константиново, начиная с весны, пошли дожди. К концу мая, когда дожди стихли, князь двинул свое войско на Юг. В этот раз он пошел по выжженной части Леса и не встретил там препятствий, но только малые дерева, прозябшие на пожарище.
Далее шли полем, засаженным долгожданными злаками, и там их также никто не встретил, кроме одного только престарелого крестьянина Елевферия, который сказал:
Зачем топчете посеянное? Сравнил бы вас, наверное, с саранчой, но боюсь лютыя смерти.
Некие же воины хотели Елевферия убить, но его закрыл собой епископ Афанасий, поехавший с войском для умягчения сердец.
Ксения
Войско князя шло по засеянному полю неслучайно, как неслучаен был и поход, начавшийся в мае, когда на полях появились первые всходы. Константин понимал, что, если этот урожай будет собран, шансы его на победу над князем Фролом резко уменьшатся. Он знал, с какой тщательностью готовился Фрол к обороне, и голод был его, Константина, главным союзником.
По мере приближения к Фроловой Крепости войску Константина всё чаще встречались деревни и хутора, и все они были пусты, ибо жители их бежали под защиту крепостных стен. Там же они надеялись найти себе хоть какое-то пропитание, хотя после длительной засухи и в Крепости его почти не было. То немногое из еды, что было у князя Фрола, он делил между солдатами своего войска. Оттого мужчины из беженцев вступали в войско, ведь только так они могли прокормить свои семьи.
Подойдя к Крепости, князь Константин удивился тому, как она изменилась. Он знал от лазутчиков, что Фрол занимается ее перестройкой, но таких перемен не предполагал. Окружавший Крепость ров с водой был расширен, а стены стали так высоки, что Константину показалось, будто проплывавшие облака задевали их зубцы. И он спросил у стоявших рядом, задевают ли. Те же ответили ему в один голос:
Нет, не задевают.
Когда передовой отряд в первый раз приблизился к северной стене Крепости, оттуда полетели стрелы. Из-за стены поднялись дымы невидимых костров, а вскоре на деревянных подъемниках показались котлы. Подъемники были подвижны и перемещали котлы так, что те оказывались над внешней стороной стены. Котлы качались на цепях, и время от времени из них проливалось то, чем они были полны: кипяток и смола.
Воды в Крепости было в достатке, поскольку через нее протекала Река. В смоле также не испытывали нужды, многие ведь в этих краях занимались рыбным промыслом и смолили ею свои лодки. И передовой отряд князя Константина отступил на расстояние полета стрелы, основное же войско тоже не пошло дальше.
И тогда сказал Константину епископ Афанасий:
Ты видишь, князь, что Крепость хорошо защищена, а взять ее можно лишь через великие жертвы. Смири в себе гордый дух и возвращайся в Город, пусть это будет твоей жертвой Всевышнему.
Князь же ответил:
О какой жертве ты говоришь? Как возвращаться мне, когда богоненавистный Фрол принес в жертву единство Острова?
Никакое единство, возразил епископ, не стоит человеческой жизни. Если единство угодно Богу, Он вернет его и без тебя, а если не угодно, так зачем его и возвращать?
Князь Константин, однако, не послушал епископа. Прервав бесполезное стояние, в рассветный час он двинул свое войско на Крепость. Протекшее время Константин посвятил подготовке плотов, на которых надлежало преодолеть рвы с водой. Часть их он привез из Города, а часть велел изготовить на месте. Перед началом сражения обратился к епископу за благословением, но Афанасий ему в этом отказал.
Буду лишь просить ангелов небесных, ответил, чтобы прикрывали всех воюющих невидимыми щитами.
Князь же посмотрел на него протяжным взглядом.
Сказал:
Важно, епископе, чтобы ангелов на всех хватило. И щитов тоже, а то некоторые ангелы летают, слышал, с пустыми руками.
Как только войско Константиново стало спускать плоты на воду, со стены посыпался град стрел. И хотя идущие на приступ пытались закрываться щитами, стрелы находили путь к их телам. И вновь, как прежде в Лесу, на острия стрел была нанесена отрава, и малейшая царапина оборачивалась смертью.
Когда же части войска удалось преодолеть ров и шедшие впереди начали приставлять к стене лестницы, сверху на них полились кипяток и смола. И страшно было видеть, как обваренные люди падали с лестниц, и крики их уже не напоминали человеческие. Плоть их отслаивалась от костей, и была черной от смолы, будто они родились в тех странах, где люди, говорят, черного цвета. Обваренные бились в судорогах на земле, а некоторые скатывались в ров и тонули, потому что одна лишь холодная глубина воды способна была избавить их от нестерпимой боли.
И тогда, подняв крест, ко рву вышел епископ Афанасий и закричал что есть силы:
Именем Божиим приказываю всем остановиться!
Но голос его утонул среди криков сражающихся и стонов умирающих. Так он стоял, а мимо него пролетали стрелы, и ни одна из них его не задела, ибо у правого его плеча пребывал ангел со щитом, и этого ангела видели чистые сердцем. Когда же стало ясно, что воюющие к призыву епископа глухи, слова его были повторены ангельским гласом. И был этот глас как гром небесный, которого все трепещут, и никто не нашел в себе сил ослушаться.
Прикрываемый щитами неангельскими, на стену вышел князь Фрол. В течение трех дней молча смотрел он на епископа и его ангела, а также на царящую внизу смерть. Епископ же встал на один из плотов и, возложив на себя крестное знамение, медленно погреб к крепостной стене.
Сказал Фролу:
Дай увезти раненых и погрести убитых.
Фрол молчал, но не препятствовал, а напротив, дал знак защитникам Крепости, чтобы не стреляли. Видя это, епископ и люди Константиновы стали укладывать мертвых и еще живых на плоты. На скорбное прибытие плотов с пригорка смотрел Константин, и слёзы омывали его лицо, а он думал, что никто этого не видит.
Слёзы же его так блестели на солнце, что не укрылись от Фрола, который сказал:
Этого ли ты хотел, Константин?
Фрол сказал это тихо, но Константин неким образом его услышал. Возможно, средним ухом, которое, как пишут в книгах, имеется у всякого человека.
Ответил так же тихо:
Нет, не этого, Фрол.
Ответил:
Я хотел единства, и я его добьюсь.
И ветер вложил его слова в ухо князю Фролу, а Фрол лишь покачал головой. Он тоже хотел единства, но только под своей властью.
Князь Константин продолжал стоять на пригорке и следить за тем, как плоты, причаливая в сотый раз, доставляли изувеченные тела.
Прошептал:
Я читал книги о великих империях и о народах, принявших спасительное иго. Почему так не происходит на Острове, где живут не разные народы, но один? Единство улучшит их жизнь, так отчего они этого не понимают? А теперь их не ждет ничего хорошего.
С этого дня началась осада Крепости.
В тот год погода благоприятствовала земледельцам, и на обеих частях Острова урожай обещал быть обильным. Там, где поля не были вытоптаны войском князя Константина, пшеница взошла хорошо. Защитники же Крепости, видевшие это со стен, были от своих полей отрезаны.
Князь Фрол знал, что съестных запасов почти не осталось, и хотел было закупить хлеба на Большой земле. Константин, предвидя это, вывел свой флот в море, остановил суда с хлебом и пригрозил, что в следующий раз их сожжет. И суда развернулись и отплыли к Большой земле, и больше не возвращались.
Тогда Фрол, посулив немалые деньги, уговорил двух корабельщиков доставить хлеб ночью, но люди Константина перехватили их и сожгли суда. Они горели в ночи, подобно двум факелам, а видевшие это с крепостных стен плакали.
И в Крепости начался голод. Лошадиная голова стоила десять динаров, но и ту скоро стало невозможно купить, и тогда начали есть собак, голубей и крыс. Варили кожаные ремни, сёдла и сапоги. Когда всё это было съедено, над домами не стало дыма, даже и над теми, где что-то еще оставалось, поскольку дым выдавал, что в доме есть пища, и туда приходили разбойники. Те же, у кого еще оставались запасы муки, ели тесто сырым, чтобы не выдать себя.
На восьмой месяц осады в Крепости стали есть людей. Их подстерегали ночной порой на улице, убивали и съедали, особенно детей. Рассказывали, что мать пятерых детей убила своего младенца, чтобы накормить старших, а затем лишилась рассудка. Иные же говорили, что рассудка она лишилась до того, и что, когда варила младенца, была уже безумна. Это подтверждали пришедшие на дым разбойники, которые ужаснулись увиденному и ушли, ничего не тронув. И на улицах повсюду лежали мертвые тела, и никто их не убирал, а напротив, под покровом ночи отреза?ли от них куски мяса, чтобы съесть.
Перебежчики рассказывали князю Константину о положении осажденных, и в один из дней он направил к крепостной стене своего посланника Анисима.
Когда на стене собрался народ, Анисим обратился к стоявшим:
Князь наш, светлейший Константин, не питает к вам зла и никого из вас не тронет, кроме одного только Фрола. Выдайте ему Фрола, и будете спасены, ибо не выживете без еды, которая у вас уже кончилась.
На это воевода Орест ответил ему, что люди в Крепости продержатся ровно столько, сколько нужно для победы над супостатом Константином, а князя Фрола не выдадут.
Окинув взглядом воеводу, посланный Константином Анисим сказал:
Для таких слов у тебя, Орест, слишком сытый вид, я же обращаюсь к крепостным мученикам и страдальцам.
Эти слова не покинули еще уст говорившего, как пущенная со стены стрела вонзилась ему в грудь. Постояв мгновение, Анисим рухнул на землю. На стене же возникло некое смятение и борьба, которые свидетельствовали о том, что не все были согласны со сказанным Орестом.
Неделей позже в Крепость отправился епископ Афанасий. Он встретился с князем Фролом и попросил отпустить из Крепости тех, кто стремился ее покинуть. Фрол, однако, не согласился, потому что знал, что уйти хотят слишком многие.
Ты делаешь этих людей заложниками, сказал князю Афанасий.
Ты ошибаешься, епископе, ответил Фрол. Заложниками их делает Константин, обрекший людей на голод, и каждая загубленная жизнь станет его смертным грехом.
После молчания епископ сказал:
Смертный грех поделится на вас двоих, но это не сделает твою часть легче.
Спустя еще месяц в Крепости начались бунты, потому что князь Фрол никого из нее не выпускал. Тогда людей охватил великий гнев, и это был гнев отчаяния. Бунты жестоко подавлялись войском, которое Фрол кормил тем немногим, что у него еще оставалось. Когда же кончилось и это, гнев, как моровое поветрие, перекинулся на войско. И князю Фролу стало ясно, что главная опасность для него лежит не вне Крепости, но внутри нее.
Послав за епископом Афанасием, Фрол объявил ему, что готов сдаться, если князь Константин сохранит ему жизнь и свободу. Константин должен был поклясться на кресте, что отпустит пленника после того, как тот, также через крестоцелование, признает Константинову верховную власть.
По возвращении епископ передал князю Константину слова Фрола. Обдумав услышанное, Константин в присутствии народа целовал крест, что отпустит пленника, и об этом без промедления доложили Фролу.
И тогда ворота были открыты, и войско вступило в Крепость во главе с князем Константином, который ехал верхом. Встретили же их с ликованием – как освободителей, и возложили на Константина лавровый венок. Из войска людям в Крепости бросали хлебы, которые тут же разрывались на части и исчезали в голодных ртах осажденных. Люди собирали также упавшие крохи и дрались за них, катаясь по земле.
Когда же из княжеских палат вывели Фрола, тот поклонился Константину до земли.
Сказал:
Помни, князь, о клятве на кресте, что после признания мной старшинства твоего отпустишь меня.
И ответил ему Константин:
Помню, Фрол, о клятве своей, но даже признания твоего ожидать не буду, а отпущу тебя сей же час.
Сказав это, сделал знак страже, и она отступила от пленника. Тогда вокруг Фрола разом сомкнулась толпа, как перед тем смыкалась вокруг бросаемых хлебов. И столь ненавидели князя томившиеся в Крепости, что через мгновение он был умерщвлен. Стража не успела вмешаться, но и не слишком, по словам очевидцев, она спешила, поскольку прямого указания вмешиваться не получала.
Всадник Константин в лавровом венке смотрел на изувеченное тело своего врага, как вдруг из толпы в него полетело копье. Князь был без кольчуги, ведь приехал не воевать, так что грудь его оказалась для копья беззащитной. И, повиснув на стременах, умер он мгновенной смертью. Никто в суматохе не заметил, кем было послано копье, а некоторые говорили, что послано оно было рукой ангела в наказание за его вероломство.
Так закончилось великое противостояние Константина и Фрола, Севера и Юга.
Парфений
При создании великих империй воплощалось всеобщее стремление к объединению, и всякий раз историки находили какие-то для этого причины. Но теми же причинами они впоследствии объясняли и распад империй, всякий раз заявляя, что причины на поверхности. Пожалуй, что на поверхности – в том смысле, что все они очень поверхностны.
Глубинных причин не знает никто. Мы лишь нащупываем их, смутно ощущая ритм сближений и отталкиваний. А пока, увы, изучаем волны, забывая о приливах и отливах.
Время собирать камни, и время разбрасывать камни. При желании можно объявить (причины на поверхности), что собирает этот человек хорошие камни, а разбрасывает плохие, – только это ведь ничего не объясняет в его необычном занятии. Он делает это из любви не к камням, но к ритму.
Некоторые вещи прекращают свое существование не потому, что они плохи: просто их время вышло. И начинают свое существование не потому, что хороши: их время, наоборот, пришло. Время собирать камни, и время разбрасывать их. Может быть, ответ – время? Время и ритм.
Местом абсолютной гармонии был Рай, но эту гармонию люди нарушили, обрекая себя на пот, кровь и смерть. Были тому разумные причины? Похоже, нет: вижу лишь пресыщенность покоем и готовность к бегству. Но маятник снова качнулся, и потомки бежавших мечтают о потерянном Рае.
Наивысшая гармония шахматных фигур существует при их первоначальной расстановке; первый же ход является ее нарушением. Всякий следующий ход только усугубляет дело, но не ходить – нельзя. Таков неумолимый закон шахмат, и не играющие его придумали.
Юг Острова не испытывал притеснений от Севера, и его жителям не был дорог князь Фрол. Они приняли его сторону, повинуясь странному ритму истории и своей безотчетной тяге к движению. Когда от скорости движения засвистело в ушах, этих людей снова стал манить покой.
Константин и Фрол были созданы друг для друга и делали общее дело. В каком-то смысле они были неразлучной парой и умерли в один день.
В один день мечтаем умереть и мы с Ксенией.
Глава третья
Михаил
По смерти князя Константина Островом правил сын его князь Михаил. Начало его княжения не было безоблачным, ибо князь Андроник, сын убитого Фрола, не спешил признавать первенство Михаила. Он объявил, что признание его отцом первенства Константина не распространяется на него, и потребовал встречи с Михаилом.
