скачать книгу бесплатно
2
У меня вдруг перехватило дыхание,
потому что я представила,
что у тебя могут быть дети,
которых рожу не я.
И в этот самый момент
в книге
строка «Адам не выбрал Еву»
вонзилась в мои глаза,
как спицы в зелёный клубок.
Я всё знала,
я знала тебя от и до.
И я видела фото, где девушка
обнимает дерево,
а ты за кадром,
но фотография всё равно передавала
твой влюбленный взгляд,
потому что ты талантливый оператор.
Мне хватило секунды,
чтобы почувствовать всё,
что нужно было
почувствовать мне тогда.
Август только начинался,
я запретила себе влюбляться,
глядя на фото девушки,
обнимающей дерево.
Но когда в календаре я увидела
смешное сочетание слов «яблочный спас»,
я поняла:
вот уже две недели я люблю так,
что готова в ночи
бежать к тебе куда угодно
по остывающим камням
с чёртовым яблоком
вопреки всем богам,
особенно тому,
который так хотел,
чтоб я рожала в муках,
потому что Ева
откусила что-то не то.
Но ведь он сам
создал женщину любопытной.
И я решила забыть всё, что видела:
и девушку, и дерево, и то, что за кадром
(твой влюблённый взгляд
и сколько-то ваших лет вместе) —
во имя нашей с тобой любви.
Но Адам не выбрал Еву.
А я никогда не любила яблок.
«Твой запах повсюду…»
Твой запах повсюду,
но кофе стоит недопитый,
холодный и мутный.
А я бесконечно смотрю
в эту синюю чашку,
пытаясь увидеть на дне
твоё отражение —
быть может,
оно там осталось
на пару часов,
чтоб помочь мне,
тебя наконец разглядев,
закончить последнюю строчку,
напомнив, что каждый мужчина —
только стихотворение.
«женское тело продолжается ребёнком тело поэта продолжается…»
женское тело продолжается ребёнком
тело поэта продолжается стихами
тело женщины создаёт стихи
тело поэта создаёт ребёнка
поэт становится женщиной
женщина становится поэтом.
я бесплодна
Михаил Войкин, 1989 г. р., Красногорск (Московская обл.)
«Как фамильное уродство…»
Я брату звонил, говорил о сиротстве, которое носит отец.
Как фамильное уродство
и подобное дерьмо,
нас преследует сиротство.
Нас наследует оно.
Отменяя голубые
(голубой мечты) тона,
чтобы небо разлюбили
для земного – чёрного.
Это бремя смертоносца —
недосказанность потерь.
Мама больше не вернётся,
папа тоже будет с ней.
Он меня так крепко обнял,
словно отдан я в приют.
Если кто-то умер в доме,
в доме больше не живут.
«После сотворения мира каждая космическая Мама…»
После сотворения мира каждая космическая Мама
уменьшается и становится мамой-рыбкой.
Она поселяется в квартиру-аквариум.
Устраивает своё окружение и быт
и начинает свой водно-земной путь.
Окна её дома наполняются улицей, пространство комнат —
семьёй,
добрым сумасшествием наполняются будни и праздники.
Если же будни становятся слишком обычными,
она спасается от мироздания домашними делами.
И каждый вечер мама всматривается в звёзды,
чтобы напоминать себе о прежнем величии.
Всему, что она знает, её научила бабушка,
такая же космическая и сумасбродная.
А бабушку – её бабушка,
потому что мамы всегда заняты Сотворением.
И это до тех пор, пока не рождаются наследные внучки.
Когда же мама-рыбка остаётся одна,
и ей уже некого больше учить,
она оставляет свой аквариум и возвращается в космос.
«Тебя не стало навсегда…»
Тебя не стало навсегда,
зима прошла и не вернула.
Ты – умертвлённая вода,
что в глубине земли уснула.
И ты раздавлена землёй,
тебя не вычерпнуть в колодце.
И никакая наша боль
там родниковой не забьётся.
И пусть казалось никогда
тебя не сможет смыть другая —
твоё бессмертие – вода,
но воду я превозмогаю.
«Туда, где жизнь темным-темна…»
Туда, где жизнь темным-темна,
где чёрные котлы горели,
пришла условная весна
капелью старой батареи.
А мне приснился мой бардак
и дача в сонной акварели —
куда, как в детстве на чердак
мы переехать не успели.
И ты приехать не смогла,
как не смогла другая мама.
В тени сиротского угла —
моя домашняя пижама.
Но я пижаму не любил,
хотя и словно дом жалею —
который всех нас пережил
и умер в дымчатом апреле.
Великий кастрик
Раздевание огня, пожалуй,
одно из немногих чудес
доступных человеку.
Ты создаёшь нечто живое,
а оно мёртвое
и не просто мёртвое —
оно делает по-настоящему мёртвым
то, из чего его создают,
так как ничего не оставляет,
кроме памяти и нестойкого пепла.
И наблюдая эту умиротворённую смерть,
ты может быть единственный раз
в своей жизни принимаешь
истинный порядок вещей и их конец.
Вот так и Света любила разводить огонь
в бабушкиной печи.
Любила смотреть на новое пламя
с привычным чувством умиротворения.
Когда что-то сгорало
ей почему-то становилось легче,
хотя никакой тяжести она в себе ещё не носила,
