скачать книгу бесплатно
Мерзкая плоть
Ивлин Во
Азбука-классика
Первая мировая война окончена, и на сцену является новое поколение. Цвет Молодежи двадцатых годов коротает дни в неутомимой погоне за светскими удовольствиями. С парадоксальной смесью безыскусности и изощренности они упражняют свои изобретательные умы в новых капризах и авантюрах.
Книга Ивлина Во – смешная, ядовитая и дерзкая сатира, обнаруживающая под сверкающим глянцем светского общества зияющую темную пустоту. Автор безжалостен: вся эта «мерзкая плоть» растрачивает жизнь на поддержание усыпанного блестками фасада насквозь фальшивого радостного мирка, в котором пытается спрятаться от воспоминаний об ужасах прошлой войны и предчувствия ужасов грядущей.
Роман вышел в свет в 1930 году, но следующая война в нем предсказана и неизбежна, и на ее фоне герои, будто обитатели Зазеркалья в эпиграфе «Мерзкой плоти», особенно отчаянно бегут, только «чтобы остаться на том же месте».
Ивлин Во
Мерзкая плоть
«В нашей стране, – сказала Алиса, все еще не успев отдышаться, – если бежать очень долго и очень быстро, вот как мы сейчас, обычно попадаешь в какое-нибудь другое место».
«Значит, у вас очень медленная страна, – сказала королева. – А здесь, ты сама видишь, твоего бега хватает только на то, чтобы остаться на том же месте. А если хочешь попасть в другое место, нужно бежать по крайней мере вдвое быстрее!»
«Если бы я была не настоящая, – сказала Алиса, готовая рассмеяться сквозь слезы, до того все это было нелепо, – я бы не могла плакать».
«Ты, надеюсь, не воображаешь, что это настоящие слезы?» – перебил ее Твидлдум весьма презрительным тоном.
Льюис Кэрролл. Зазеркалье
Evelyn Waugh
Vile Bodies
Copyright © 1930, 1958, Evelyn Waugh
All rights reserved
© М. Ф. Лорие (наследник), перевод, 1974
© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022
Издательство АЗБУКА
Глава 1
Всем было ясно, что качки не миновать.
Отец Ротшильд, иезуит, с чисто восточным фатализмом поставил свой чемодан в углу бара и вышел на палубу. (Чемодан был небольшой, из поддельной крокодиловой кожи. Инициалы, выдавленные на нем готическим шрифтом, были не отца Ротшильда – он в то утро попросил на время чемодан у лакея французской гостиницы, где провел ночь. Содержимое его составляло кое-какое белье, шесть очень нужных новых книг на шести языках, накладная борода и школьный географический атлас с испещренным пометками указателем.) Выйдя на палубу, отец Ротшильд облокотился о поручни, подпер ладонями подбородок и стал смотреть, как по трапу поднимаются пассажиры, все, как один, со сдержанно-опасливым выражением на лицах.
Большинство этих лиц было иезуиту знакомо, так как он обладал счастливой способностью запоминать все, что можно было узнать, обо всех, кто мог представлять хоть какой-то интерес. Язык его чуть высунулся наружу, и, не будь мысли пассажиров так заняты багажом и погодой, кто-нибудь из них мог бы заметить, как он похож на те гипсовые копии с химер собора Парижской Богоматери, которые можно увидеть в витринах художественных магазинов, где они, покрашенные в цвет «старой слоновой кости», пытливо глядят на вас из-за наборов кистей и трафаретов, разноцветного пластилина и тюбиков с акварельными красками. Высоко над его головой, на фоне темнеющего неба, проплыл видавший виды «паккард» миссис Мелроз Оранг, неся на себе пыль трех континентов, а на палубу поднялась во главе своих ангелов сама миссис Мелроз Оранг, знаменитая проповедница.
– Вера!
– Здесь, миссис Оранг.
– Любовь!
– Здесь, миссис Оранг.
– Стойкость!
– Здесь, миссис Оранг.
– Непорочность… Где Непорочность?
– Непорочность плохо себя чувствует, миссис Оранг. Она ушла в каюту.
– От этой девчонки больше забот, чем толку. Чуть нужно заняться вещами, как она чувствует себя плохо. Остальные все здесь? Кротость, Оглядка, Доброта, Праведная Обида, Справедливость, Святая Тревога?
– Святая Тревога потеряла крылья, миссис Оранг. Она в поезде заговорилась с одним джентльменом… Ах, вот она.
– Нашла? – спросила миссис Оранг.
Святая Тревога так запыхалась, что могла только кивнуть головой. (Ангелы носили свои крылья в узких черных картонках, похожих на футляр для скрипки.)
– Хорошо, – сказала миссис Оранг. – И пожалуйста, не выпускай их из рук и поменьше разговаривай с джентльменами в поездах. Вы же ангелы, а не хористки, понятно?
Ангелы сокрушенно сбились в кучку. Ужасно, когда миссис Оранг бывает такая. Ох и зададут же они Непорочности и Святой Тревоге, когда останутся одни, в ночных рубашках! Мало того что всех будет тошнить от качки, так еще миссис Оранг шпыняет.
Заметив, как они расстроены, миссис Оранг смягчилась и заулыбалась. В «обаянии» ей нельзя было отказать.
– Ну, девочки, – сказала она, – мне нужно идти. Говорят, будет сильно качать, но вы не верьте. Если на душе спокойно, то и желудок не подведет. И помните, если все-таки станет мутить – пойте. Это самое лучшее средство.
– До свидания, миссис Оранг, спасибо. – Они сделали грациозный книксен, повернулись и дружно засеменили на корму, во второй класс. Миссис Оранг проводила их благосклонным взглядом, а потом, расправив плечи (ни дать ни взять бывалый моряк, только бороды маловато), решительно зашагала в бар первого класса, расположенный на носу.
На борт всходили и другие выдающиеся личности, тоже очень недовольные погодой; чтобы уберечься от ужасов морской болезни, они прибегли к различным видам цивилизованного знахарства, но веры им недоставало.
Были здесь мисс Рансибл, и Майлз Злопрактис, и весь Цвет Нашей Молодежи. Они весело провели утро, обклеивая друг другу животы полосками липкого пластыря (как мисс Рансибл при этом повизгивала!).
Был здесь и достопочтенный Уолтер Фрабник, член парламента и на прошлой неделе – премьер-министр. Перед утренним завтраком мистер Фрабник выпил две максимальные дозы некоего хлорного препарата (после чего завтрак не лез ему в горло), а потом в поезде, совсем упав духом, допил весь флакон. Он двигался как во сне, сопровождаемый по пятам двумя откровенными детективами. Они побывали с ним в Париже и знали о его тамошних делах все, что стоило знать, – по крайней мере с точки зрения романиста. (Между собой они называли его Достопочтенный Бабник, но это было скорее остроумной игрой на его фамилии, чем порицанием его любовных интрижек, в которых он, если говорить начистоту, проявлял изрядную робость, а то и поддавался паническому страху.)
Леди Троббинг и миссис Блекуотер, сестры-близнецы, чей портрет кисти Милле был недавно продан на аукционе у Кристи за рекордно низкую цену, сидели на палубной скамейке тикового дерева, ели яблоки и пили то, что леди Троббинг со старомодной игривостью называла «шипучкой», а миссис Блекуотер именовала более эксцентрично – «шампань», произнося это слово в нос, на французский лад.
– Посмотри, Китти, ведь это мистер Фрабник, тот, что на прошлой неделе был премьер-министром.
– Не может быть, Фанни, где?
– А вон, чуть впереди тех двух мужчин в котелках, рядом со священником.
– Да, похоже на его фотографии. Какой у него странный вид!
– В точности так выглядел покойный Троббинг… весь тот последний год.
– …А мы ведь не подозревали, пока кто-то не нашел флаконы под половицей в его гардеробной… а то мы все думали, что он просто пьет…
– По-моему, в наши дни премьер-министры были маркой выше, ты не находишь?
– Говорят, на мистера Фрабника имеет влияние только одна особа…
– Из японского посольства…
– Разумеется, милочка, только не говори так громко… Но серьезно, Фанни, как ты думаешь, мистер Фрабник действительно такой?
– Фигура у него для его возраста вполне хорошая.
– Да, но его возраст и этот явно полнокровный тип так часто бывают обманчивы. Еще бокал? Не пожалеешь, когда мы отчалим.
– А я думала, мы уже плывем.
– Чудачка ты, Фанни, такие уморительные вещи говоришь.
И пьяненькие старушки, давясь от беззвучного смеха, под ручку отправились вниз, в свою каюту.
Из остальных пассажиров одни заткнули уши ватой, другие надели темные очки, а кое-кто ел сухари из бумажных пакетов – говорят же, что индейцы едят змеиное мясо, чтобы перехитрить врага. Миссис Хуп лихорадочно твердила формулу, которой обучил ее в Нью-Йорке один йог. Немногочисленные «морские волки», чей багаж пестрел ярлыками многих плаваний, расхаживали по палубе, вызывающе попыхивая короткими вонючими трубками и подбирая партнеров для партии в бридж.
За две минуты до того, как пароход должен был отойти, когда уже раздавались вокруг первые предупредительные свистки и возгласы, по трапу поднялся молодой человек с чемоданом. Ничего примечательного в его внешности не было. Он выглядел в точности так, как выглядят подобные ему молодые люди; свой чемодан, до противности тяжелый, он нес сам, потому что у него не осталось ни одного франка да и почти никакой другой валюты. Он прожил два месяца в Париже, где писал книгу, а теперь возвращался домой, потому что сделал по почте предложение и получил согласие. Звали его Адам Фенвик-Саймз.
Отец Ротшильд приветливо ему улыбнулся.
– Едва ли вы меня помните, – сказал он. – Мы познакомились пять лет назад в Оксфорде, на завтраке у декана Баллиол-колледжа. Мне будет интересно прочесть вашу книгу, когда она выйдет, – сколько я понимаю, это автобиография? И разрешите мне одним из первых поздравить вас с вашей помолвкой. Боюсь, вы убедитесь, что ваш тесть несколько чудаковат… и забывчив. Этой зимой он перенес сильный бронхит. Дом – сплошные сквозняки, непомерно велик по нашим временам. Ну что ж, пойду к себе. На море волнение, а я плохо переношу качку. Встретимся двенадцатого у леди Метроленд, а если посчастливится, то и раньше.
Адам не успел ничего ответить – иезуит уже исчез. Вдруг голова его опять возникла рядом.
– Здесь находится одна весьма опасная и неприятная женщина, некая миссис Оранг.
Он опять скрылся из глаз, и почти тотчас же пароход заскользил прочь от пристани, к выходу из порта.
Началась качка, то бортовая, то носовая, а то пароход, весь дрожа, замирал на месте, над бездной черной воды, после чего низвергался, как вагонетка на американских горах, в безветренную глубину и снова взлетал прямо в пасть к урагану; то он прорывал себе путь, судорожно тыкаясь носом, как терьер в кроличьей норе, то падал камнем, как лифт. Этот последний его трюк доставлял пассажирам больше всего мучений.
– Ой, – стонал Цвет Нашей Молодежи. – Ой! Ой! Ой!
– Точно из тебя сбивают коктейль, – сказал Майлз Злопрактис. – Ну и лицо у вас, деточка, – оттенка нильской воды.
– Это же заболеть можно, – сказала мисс Рансибл и, что редко с ней случалось, попала в точку.
Китти Блекуотер и леди Троббинг лежали одна над другой на своих койках, содрогаясь от парика до пят.
– Как ты думаешь, неужели это шампань…
– Китти.
– Да, милочка?
– Китти, мне кажется… нет, я уверена, у меня есть где-то нюхательные соли… Китти, я подумала, тебе там ближе… А мне отсюда слезать просто небезопасно… как бы не сломать ногу…
– А ты не боишься, что после шампань…
– Но они мне нужны. Конечно, милочка, если это тебе затруднительно…
– Мне ничего не затруднительно, ты же знаешь. Но помнится, нет, я даже совершенно ясно помню, что нюхательные соли ты не укладывала.
– Ну, Китти, ну пожалуйста… тебе же будет жалко, если я умру… Ой!
– Но я видела нюхательные соли на твоем туалетном столике уже после того, как твои вещи снесли вниз. Помню, я еще подумала, надо захватить их, а потом замешкалась с чаевыми, так что, понимаешь…
– Я… их… сама уложила… Вместе со щетками… Китти, противная!
– Как не стыдно, Фанни!
– Ой! Ой! Ой!
Для отца Ротшильда все плавания были равны. Он размышлял о муках святых угодников, об изменчивости человеческой природы, о Четырех Последних Вещах[1 - Речь идет о вопросе и ответе из католического школьного катехизиса: «Каковы суть Четыре Последние Вещи, о коих всегда надлежит помнить? Четыре Последние Вещи, о коих всегда надлежит помнить, суть: смерть, страшный суд, ад и рай». – Здесь и далее примеч. перев.] и время от времени повторял про себя отрывки из покаянных псалмов.
Лидер оппозиции его величества лежал, погруженный в сладостный транс, созерцая роскошные восточные видения: домики из раскрашенной бумаги; золотые драконы и цветущий миндаль; золотые фигурки и миндалевидные глаза, смиренные и ласкающие; крохотные золотые ножки среди цветов миндаля; раскрашенные чашечки, полные золотого чая; золотой голос, поющий за ширмой из раскрашенной бумаги; смиренные, ласкающие золотые ручки и глаза формой как миндаль, а цветом как ночь.
Два совсем обмякших детектива, дежуривших у его каюты, покинули свой пост.
– Если он и при такой качке сумеет набедокурить, молодец будет, – решили они. – Грех было бы ему мешать.
Пароход скрипел всей обшивкой, хлопали двери, падали чемоданы, выл ветер; винт, то взлетая над водой, то зарываясь в волны, бешено крутился, и шляпные картонки сыпались с полок, как спелые яблоки. Но сквозь весь этот рев и грохот из дамского салона второго класса звучали отчаянные голоса ангелов миссис Оранг – они пели, пели в унисон, исступленно, надрывно, словно сердца их готовы были разлететься вдребезги, а рассудок помрачиться, – пели знаменитый гимн сочинения миссис Оранг «Агнец Божий – барашек что надо».
Капитан и первый помощник сидели в рубке и увлеченно решали кроссворд.
– Похоже, ветер свежеет, того гляди погода испортится, – сказал капитан. – Вечером может и покачать.
– Не всегда же бывает так тихо, как сейчас, – сказал первый помощник. – Хищное млекопитающее. Слово из восемнадцати букв. Просто непонятно, как они такое выдумывают.
Адам Фенвик-Саймз сидел с морскими волками в курительной, пил третий стакан виски и гадал, когда ему окончательно станет плохо.
Уже сейчас он ощущал какую-то тяжесть в затылке. Плыть еще тридцать пять минут, а скорее всего, и больше, раз ветер встречный.
Наискосок от него сидел болтливый, объездивший весь свет журналист и рассказывал ему неприличные анекдоты. Время от времени Адам вставлял более или менее подходящие к случаю замечания вроде «Да, здорово», или «Это надо запомнить», или «Ха-ха-ха», но по-настоящему что-либо воспринимать он был не способен.
Корабль взлетел – выше, выше, выше, а потом как-то наискось ухнул вниз. Адам успел схватить свой стакан и спасти содержимое. Потом закрыл глаза.
– А вот этот годится и для дамских ушей, – сказал журналист.
За спиной у них четыре коммивояжера играли в карты. Сначала игра шла весело – когда карты, стаканы и пепельница летели на пол, они только приговаривали: «Вот это так тряхнуло!» и «Держись, гвардейцы!» – но за последние десять минут заметно притихли. Тишина была неуютная.
– …И сорок за тузы и двести пятьдесят. Роббер. Ну что, опять тянуть или останемся так?
– А может, сделаем небольшой перерыв? Стол все время куда-то едет, я даже устал.
– Э, Артур, тебя уж не тошнит ли?
