скачать книгу бесплатно
Они вышли сейчас же после посадки, трое. В полумраке их было хорошо видно по светящимся одинаковым костюмам. Все высокие, стройные, молодые, похожие друг на друга, как оловянные солдатики. Один шел немного впереди и выглядел чуть старше остальных – видимо, он руководил экспедицией.
Борис Алексеевич стоял напротив них, шагах в десяти – маленький, толстенький, лысоватый, седой, раскрасневшийся от водки. Три красавца-лебедя и один гадкий утенок… Жестом он показал на деревянный стол и скамейки под старым дубом – присаживайтесь, мол, поговорим.
– Мы явились за вами, Ю-во, – сказал по-русски старший, когда все четверо уселись за стол в саду – они с одной стороны, Борис Алексеевич с другой.
– Ну, за встречу, – равнодушно, дежурно произнес Ю-во и выпил. – Вам не предлагаю, поскольку знаю, что непьющие вы.
Пришельцы молча смотрели на Бориса Алексеевича. Тот не спеша закурил, глянул на них пристально, с усмешкой. Сказал:
– Прошло-то всего полвека. Самая малость. Если бы не была человеческая жизнь столь коротка, я бы сказал, что мы только вчера расстались.
– От имени Объединенного Правительства созвездия Козерога и руководства королевской академии наук мы приносим вам свои извинения, Ю-во. – монотонно загнусавил старший пришелец. – Случилось невероятное, почти невозможный сбой. Компьютер корабля вычеркнул вас из списка посланцев. Мы собирали разведчиков, сверяясь по списку, и забыли вас. Конечно, когда мы вернулись домой, ваша потеря сразу обнаружилась, и тотчас же корабль был послан обратно. Но оказалось, что мы попали в поле зрение американцев. Они следили за нами, наш корабль стал частью их секретного исследовательского проекта. Более пятидесяти земных лет понадобились нам, чтобы стать совершенно невидимыми для глаз и приборов землян. И вот мы здесь. Вы настоящий герой, галактика гордится вами. Добро пожаловать на корабль, Ю-во, скоро вы будете дома.
– Забор вы сломали? – совсем некстати спросил Борис Алексеевич. – Да нет же, конечно, – засмеялся он, прищурившись, уловив удивленные взгляды пришельцев. – А вот картошку зря погубили. Сейчас времена тяжелые, что я зимой жрать буду?
Повисла недолгая пауза.
– Я и так дома, – сказал Борис Алексеевич значительно, трезво.
– Ваш дом – созвездие Козерога, – возразили ему. – Здесь вы только выполняли задание, играли роль, можно сказать. А там, на родине, вас ждут отец, мать, друзья.
Что-то шевельнулось в душе Ю-во, кольнуло в сердце. Да, отец. Отца он любил, скучал по нему. Мать, конечно, тоже любил. Хотя они и не были полноценными родителями в земном понимании. Ну, отдали свои клетки, куда следует, получился он. Даже не воспитывали почти – до совершеннолетия его растили няньки от Объединенного Правительства. Лишь начиная с юношеского возраста отец и мать стали давать ему советы, разговаривать с ним, уже как со взрослым.
– Мои родители погибли в сорок третьем от немецкой бомбы. Знаете, – горько усмехнулся Борис Алексеевич, – на Земле артисты иногда слишком глубоко входят в роль. Я был Ю-во, но давно уже перестал им быть. Люди рассказывают, что временами вспоминают какую-то якобы прежнюю свою жизнь, иногда весьма странную. Чем я, собственно отличаюсь от них?
– Тем, что вы один из нас, – сказали ему. – Мы должны спешить, потому что генератор невидимости требует большого количества энергии. Когда энергия закончится, и нас, и спускаемый аппарат смогут увидеть все – и ваши соседи, и американцы. Бросайте эти ваши человеческие штучки, Борис Алексеевич, будьте благоразумны! Вообще-то мы не в праве настаивать, решение должны принять вы. Так было сказано в академии наук, потому что мы испытываем чувство вины перед вами. Вы можете остаться здесь, Ю-во. Хотя, конечно, вы понимаете, как важны для галактики ваши наблюдения. Вы ведь прожили целую человеческую жизнь!
– Да, жизнь… Целая жизнь прошла, правда…, – тихо произнес Ю-во.
– Решение вы должны принять немедленно. Учитывая то, что мы, вероятно, не сможем прилететь сюда снова в ближайшее время. А жить вам осталось не так уж долго, вы сами понимаете. Короток человеческий век, сами же сказали.
Ю-во кивнул, и произнес задумчиво, серьезно:
– Не так-то легко избавиться от этих, как вы говорите, «человеческих штучек». Хорошо. Могу я задать вопрос?
– Конечно. Только помните, нам нужно торопиться.
– Что будет с Каверзневым Борисом Алексеевичем?
– Ваша земная оболочка будет разрушена, то есть Борис Алексеевич, как представитель вида, исчезнет. Он просто станет одним из пропавших без вести. Вот и все.
– Нет, этого никак нельзя допустить, – покачал головой Борис Алексеевич, и морщины, обозначившиеся у него на лбу, разгладились.
– Почему?
– Завтра у моего первого внука, Максимки, день рождения, он станет совершеннолетним. Как же я пропаду без вести? Он же расстроится. А кто картошки накопает, если еще чего осталось? Кто крышу перекрывать будет? Кто Полине массаж поясницы бесплатно сделает?
– Да, – после некоторый паузы согласился старший пришелец, – наверно, вы правы. – Мы должны были забрать вас раньше, намного раньше. Теперь своим исчезновением вы причините боль многим людям. А это противоречит нашим принципам…
– Да какие там принципы! – взвился Борис Алексеевич, – просто по-человечески так делать нельзя! Нельзя наплевать на тех, кто тебя любит, кто тебе верит! Да ну вас, к лешему, в самом деле, вместе с Козерогом вашим…
– Мы вас понимаем, – сказал старший пришелец, и в тот же миг на груди другого загорелся крошечный зеленый огонек.
– Энергия кончается. Нам пора. Прощайте, Ю-во, – сказал старший, вставая и подавая пример другим, – мне кажется, что вы стали очень хорошим человеком. Жаль, что мы никогда не сможем воспользоваться вашим бесценным опытом.
Ю-во пожал плечами, посмотрел в сторону, затем заглянул в глаза всем троим.
– Ладно, ребята, спасибо, что вспомнили обо мне, в такую даль приперлись. Передайте привет матери, отцу, скажите, что жив я, здоров. Пусть они поймут и простят меня. Извините и вы меня за то, что так вышло. А вас я не виню, конечно. Так судьба распорядилась – и ваш Бог так рассудил, и наш. Может быть, они сговорились, а? – пробовал шутить Борис Алексеевич, но руки его мелко дрожали, и взгляд был устремлен куда-то вглубь себя. Он уже не смотрел на пришельцев, был как в тумане.
Когда цилиндр осветился изнутри и стал подниматься вверх, Ю-во отвернулся, закашлялся, стал беспокойно ходить, зачем-то сорвал гроздь рябины, устало провел по лицу ладонью. Было ему неуютно, одиноко и страшно. Но тут скрипнула калитка, послышался родной голос – это Полина вернулась из города.
Ночью Борис Алексеевич спал плохо, крутился, матерился, плакал, говорил во сне:
– Ну не мог я улететь, не мог! Ну, черт теперь разберет, где она, моя родина! Разве так можно – взять человека, и лишить его всего, что у него было! Нельзя так! Вот облака только… Небо… Оно розовое… Оно манит… Здесь тоже небо красивое, но – другое… Как сердце болит… Никогда не болело, а сейчас болит. Господи… За что же такая мука, почему?!
– Успокойся, Боренька, не переживай, родной. Ты старенький уже, тебе нельзя так волноваться, – шептала Полина и гладила мужа по лысой голове. – Ну, какой уж тебе, к шуту, Козерог? Живи себе, свой век людской доживай в добре и согласии, жди пенсию, внучат уму-разуму учи. А небо вечернее в августе и здесь, правда, удивительное! Не хуже чем у нас. И цветы на Земле красивые…
Борис Алексеевич вдруг встрепенулся, рывком сел на кровати.
– Ты о чем говоришь?!
– Да ни о чем, спи, – сонная, отмахнулась Полина. – Валидол в тумбочке, если нужно.
– А я о чем говорил?!
– Да ворчал, как обычно, что я, слушала, что ли? – пробурчала старуха. – Да спи же ты, Господи, и мне не мешай, беспокойная твоя душа…
декабрь 1998 – январь 1999
Плазма
Огненный смерч поднял его высоко над землей и закружил в жестоком вальсе преисподней. Душа высыхала изнутри, как апельсин, ее оболочка лопалась, распадалась на миллионы искр, которые на мгновение становились новыми маленькими звездами. Что-то разорвалось в мозгу, и сознание с резким свистом вырвалось наружу. Затем наступила темнота, кромешная, как отчаяние.
Инженер Михаил Геннадиевич Володарский проснулся среди ночи в горячем поту, тихим сиплым голосом ругнулся по матушке и побрел в туалет, едва не наступив на котенка. В настоящее время он жил один, потому что жену и ребенка отправил в зимний дом отдыха кататься на лыжах и дышать свежим воздухом. Самому до отпуска было еще далеко, правда, послезавтра по всем признакам должна была наступить долгожданная суббота, и Михаил Геннадиевич намеревался съездить проведать семью, да и отдохнуть заодно.
Но то, что творилось с ним последнюю неделю, заставило его включить в список ближайших планов еще один пункт, самый важный. Завтра же, не откладывая, необходимо встретиться со школьным другом, психологом, тонким, умным человеком. Так больше не могло продолжаться.
Михаил Геннадиевич, пошатываясь, оправился на кухню и, не включая свет, жадно выпил полчайника кипяченой воды. Внутри него всё горело, словно он только что побывал на Сахаре или выпил накануне пузырь водки, перед глазами прыгали яркие белые, желтые и оранжевые пятна-вспышки, и было страшно. Он никогда особо не жаловался на здоровье, и с психикой у него всё было в норме, по крайней мере, до недавней поры. Ну, конечно, сильно он в последнее время уставал, вечером сваливался с интересным журналом на диван, не в силах пошевельнуть ни рукой, ни ногой. Жена даже подумала сперва, что у него любовница завелась, которая так утомляла… Несмотря на усталость, он плохо спал – ворочался, кашлял, бегал курить, хотя спать очень хотелось.
Но приступы усталости, как почти у каждого работающего человека, случались с ним и раньше, ничего сверхъестественного в них не было. Помогали витамины, многочасовые прогулки, алкоголь в умеренных дохах, а отпуск совершенно восстанавливал силы. Но чтоб такое случалось, как теперь… И денег нет, как назло. Можно было бы отпуск за свой счет попросить, а где он, этот счет-то, ау?!
Михаил Геннадиевич взглянул на светящиеся стрелки часов. Было пять часов утра, все нормальные люди еще спали блаженным сном. Он, кряхтя, полез в аптечку, нашел градусник и, пока мерил температуру, курил и размышлял. В том, что температура была нормальная, он был уверен. Может быть, она резко поднималась во сне, но спустя всего пару минут всегда опускалась до привычной своей отметки.
Что же произошло в эту ночь?
А то же, что несколько ночей подряд. Михаил Геннадиевич горел во сне. Вернее, сначала, в момент зарождения сна, горел весь окружающий его мир. И не просто горел, как костер на даче, а полыхал изнутри плотным белым огнем, плавился в нем, становился бесформенным, состоящим из дырявых черных лоскутов, словно целлофан в пламени спички. А сам Михаил Геннадиевич стоял посреди огромного, становящегося огнедышащей плазмой мира, и смотрел, оцепенев от ужаса, как сужается вокруг него адское слепящее пространство, и островок, на котором он стоял, становился все меньше. Как животное, он дико озирался по сторонам, стараясь сжаться в комочек, стать крошечным, провалиться сквозь землю. Как животному, ему не приходила в голову мысль прорваться сквозь пламя – это было невозможно, потому что огня, как такового, не было, а был только огненный цилиндр, опоясывающий его, единственного чудом уцелевшего во всей вселенной. Почему-то он был уверен, что остался совсем один, что он – последний, что после него уже ничего не будет. Просто раскаленное газовое кольцо, сжавшись, поглотит его, станет на мгновение последней яркой звездой и погаснет, превратившись в исполинскую черную дыру. Пространство сужалось с дикой скоростью, и у Михаила Геннадиевича начинали шевелиться от жара волосы, пот выедал глаза, тело краснело и покрывалось волдырями. Боли не чувствовалось, только мозг протестовал, не хотел погибать, превращаться в новое аморфное вещество. Но стена приближалась вплотную, и Михаил Геннадиевич сам становился пламенем, его молекулы сливались с частицами поглотившего вселенную газа. Когда ничего не оставалось, начинала плавиться душа, самое твердое и тугоплавкое, что было в нем. Так последним сгорает пораженный злокачественной опухолью орган в печи крематория. Наверно, у души были глаза, свои, независимые от тела, которого уже не было, потому что как только душа сама превращалась в газ, тут же вокруг становилось темно и пусто. Михаил Геннадиевич просыпался. Обычно спасительное пробуждение наступало в промежутке от четырех до пяти часов.
Некоторое время он приходил в себя после пережитого во сне, начинал ощущать поначалу совсем чужое тело, чувствовать наличие души. Иногда, как в последнюю ночь, очень мучила жажда, а временами хотелось просто лежать в темноте, не шевелясь.
Побродив с четверть часа по пустой неосвещенной квартире, Михаил Геннадиевич снова лег в постель, долго не мог заснуть, а затем провалился куда-то до восьми часов, до ненавистной трели электрического будильника. Обычно после ночного пробуждения кошмар до утра больше не доставал его. Почти сразу же он позвонил другу-психологу – тот был уже на работе.
– Эдуард, слушай, дружище, можно к тебе заскочить на полчасика? У меня есть проблема по твоей части. В долгу не останусь.
Получив, как всегда, утвердительный ответ, Михаил Геннадиевич позвонил на службу, предупредил шефа, что немного задержится, и вылетел из дома, даже забыв про чай.
Вскоре он был у доктора, принят без очереди и весьма радушно.
– Ну, старый, что стряслось? – откинулся на спинку кресла и широко улыбнулся толстый, располагающий к себе взъерошенный мужчина сорока пяти лет в сильных, слегка затемненных выпуклых очках.
– Горю, – коротко ответил Михаил Геннадиевич.
– На работе, что ли?
Да какое – на работе! Буквально горю.
– Знаешь, старый, случаи самовозгорания людей, говорят, известны, но лично я с ними не сталкивался, в подлинно научной литературе о них не читал и в них не верю, – уже более серьезным тоном, значительно произнес доктор.
– Эдик, да я – во сне, – и Михаил Геннадиевич подробно, хотя и несколько путано поведал о своих странных ночных видениях.
– Да, – протянул Эдуард, – ну, дела. – И старика Фрейда тут ни за что не притянешь. А работаешь ты сейчас много?
– Как всегда, себя не берегу. Премию обещали дать, если к сроку проект сдадим, а время сам знаешь, какое. Вот и приходится вертеться.
– Ну, это просто нервы у тебя запущены, старый, и никакой психологии. Читай детективы, смотри на ночь телевизор. Что-нибудь легкое. Только не о политике и, упаси бог, не об экономике. Клипы, например. Тебе что из современной музыки нравится?
– Ну, «Битлы», «Квин».
– Это не современное. Сейчас их редко показывают, да и чокнутые они. Нет, легче, легче. Знаешь этих – как там – хали-гали, трали-вали, вы такого не видали.
– Эдик, ты что, забыл, сколько мне лет? – обиделся Михаил Геннадиевич. – У меня сын пятнадцатилетний эти трали-вали смотрит.
– И правильно делает! Поэтому ему никакие плазмы не снятся. И чертики в глазах не прыгают. И Христос пальцем не грозит. Это наше поколение сдвинулось на том, что, мол, за все в ответе, все его волнует. А ты не волнуйся! Смотри на всё с улыбкой и будь проще, старый. И обязательно съезди куда-нибудь в отпуск. В Прагу советую – умиротворяет и бодрит. А еще я дам тебе полпачки швейцарских таблеток для успокоения нервов. Коньячок советую пить на ночь, рюмки две, но не больше четырех. Они твои пожары точно потушат. А что такое плазма, кстати? Я плазму крови знаю, а в физике не очень…
– Плазма – раскаленный ионизированный газ, – пояснил Михаил Геннадиевич, – из него состоят звезды. Вот они-то и окружают меня, испепеляют всё…
– Ну-ну, – покачал большой мясистой головой врач, – пожалуйста, не так драматично. Звезды его, видишь ли, окружают! Держи таблетки, помни мои наставления и исчезни до следующей недели. В среду я тебя жду, будем с тобой дальше работать.
Из кабинета друга Михаил Геннадиевич вышел чуть приободрившийся, но пока именно чуть. Психолог Эдуард был хороший, но несколько зацикленный на типичных случаях – у одного жена ушла, другой без работы сидит, третий хочет стать депутатом. Нестандартные, не вписывающиеся в общую канву проявления сдвига по фазе сначала всегда ставили доктора в тупик. Но Михаил Геннадиевич не сомневался, что Эдик, несмотря на внешне наплевательское отношение к данному делу, будет серьезно думать над его случаем и при следующей встрече скажет гораздо больше.
Перед сном он выпил сто грамм коньяку, две таблетки от стресса, но горел снова, проснулся среди ночи и, со злости, допил оставшиеся полбутылки. Утром он, слегка пошатываясь, вяло собрал вещички и отправился на автобус, который должен был доставить его в чудесный мир зимнего леса, раздетых берез, щедро украшенных ожерельями инея, и хвои, укутанной снежными одеялами.
В окно автобуса вдруг брызнуло лимонное зимнее солнце. Несмотря на то, что это редкое в последнее время в Москве явление обрадовало многих пассажиров, заставив ненадолго сбросить маску вековой печали, оно не воодушевило Михаила Геннадиевича. Он, как вампир, ангел ночи, стал бояться солнца, прятался от него, потому что слепящий диск на небе напоминал об огненных кошмарах. К неудовольствию своей случайной попутчицы он плотно сдвинул занавески и отвернулся.
– Вы не любите солнце? – удивилась она, молоденькая девочка, по виду аспирантка в области медицины.
– Не люблю, – сквозь зубы произнес Михаил Геннадиевич, давая понять, что не желает продолжать разговор.
– Простите, может быть, у вас болят глаза? Я врач офтальмолог, могла бы посмотреть…бесплатно…, – смущенно пролепетала девушка, – не здесь, конечно, а в клинике.
– Спасибо, глаза у меня в порядке, – как можно вежливее отшил ее Михаил Геннадиевич и даже попытался улыбнуться.
«Да, глаза в порядке. А остальное всё в полнейшем беспорядке! Тебе бы плавиться на солнце каждую ночь, по-другому бы заговорила. И вообще, в последнее время я что-то часто общаюсь с врачами. Да что это я, в конце концов? Отдыхать ведь еду. А девочка миленькая, одна. Жаль, что я так и не научился изменять жене», – сумбурно подумал Михаил Геннадиевич и незаметно для себя задремал. Лучик солнца всю дорогу до дома отдыха легонько щекотал его жесткую рыжую бороду, но страшный сон присниться не успел – приехали. Автобус шумно остановился, отдуваясь, как больной отдышкой.
Жена Ольга с сынишкой Сергеем уже поджидали его на остановке и радостно замахали руками.
– Обед через час, лыжи в прокате, живем во втором корпусе с видом на ледяное озеро! – быстро отрапортовала Оля. – Ну, Мишка, посмотри вокруг-то! Меланхолия тебя погубит.
– Она сама от меня погибнет, – неопределенно пошутил Михаил Геннадиевич.
После короткого знакомства с окрестностями дома отдыха и сытного обеда в столовой семейство Володарских гуськом выехало на снежные подмосковные просторы, плавно скользя по гладкому, запорошенному ледку вытянутого, как ухо спаниеля, озера.
Они шли по бескрайнему снежному полю, крошечные точки на бело-синем пространстве, и им, всем троим, казалось, что нет больше вокруг привычного земного мира с его мелочной возней, достойной лишь крыс. Вокруг них высились деревья – остро царапали небо тонкие березы и достойно держали небосвод, как атланты, темные верзилы-сосны. Уже вечерело, и солнце скрывалось за близким, осязаемым горизонтом, к которому шли затылок в затылок люди, не обремененные ни славой, ни деньгами, ни боязнью потерять всё. У них не было ничего – они могли потерять лишь себя и жизнь, далеко не всегда баловавшую их, но сулящую иногда маленькие радости, ради которых и стоит жить. Они жадно вдыхали обжигающий, свежий до безумия морозный воздух, ползли по хрустящему насту молча, сосредоточенно сопя, иногда оглядываясь, чтобы, не дай бог, не потерять друг друга из виду. Каждый по-своему, в силу причин, связанных с возрастом, полом и характером, понимал, что только сейчас живет в полную силу, сливается с жизнью, словно буддийский монах, упивается ею, освобождается от всего наносного, вредного и ненужного. Зимний лес Подмосковья очищал, совсем незаметно разбирая и собирая вновь, по молекулам, тело и душу. Можно было идти без конца, на сколько хватит сил. И не беда, что за первой же лесной рощей можно было встретить грязного «Жигуленка» или, как одну из примет нашего времени, сверкающий «Мерседес». Ощущение полного слияния с природой, освобождения от оков бытия слабее от этого не становилось. Может быть, близость цивилизации даже помогала, потому что избавляла привыкшего к искусственному миру человека от глубинного неприятия одиночества.
Внезапно две темные полосы леса слева и справа расступились, и Михаил Геннадиевич, который шел первым, увидел прямо перед собой изумительную картину – фиолетовое небо разрезала поперек розовая с красными прожилками полоса заката. Она сверкала и манила к себе, словно расщелина, ведущая в иной мир. Чем темнее становилось небо, тем ярче полыхала божественная черта. А сосны, задевая ее края своими скелетами, бесцветными, как тени, выглядели словно узники на инквизиторском костре, шептали тихую молитву, принося себя в жертву ночи. Это было настолько красиво, так завораживало, что Михаил Геннадиевич, даже забыв на какой-то миг о семье, догонявшей его, сломя голову помчался навстречу кровоточащему надрезу на небосводе, махая палками и улюлюкая, как дикарь. Никогда ни летние дымчатые луга, ни виды заморских стран, ни водка не делали его столь счастливым. Он упивался бы морозным наркотиком из кальяна леса до беспамятства, но услышал позади себя требовательные возгласы, извещавшие о том, что пора возвращаться на базу. Через полчаса в двух шагах впереди ничего не было видно, шли ощупью, шажками, молча, немного даже побаиваясь.
Семейство прибыло в дом отдыха перед самым ужином, крайне уставшее, но довольное. Сходили в кино, на тупой американский боевик, попили перед сном кефира и отправились спать.
– Ну, оттаял? – широко зевая, по-доброму спросила жена. – А то ты днем какой-то пасмурный был.
– Устал я, Оленька, – согласился Михаил Геннадиевич, с трудом стаскивая ставшие деревянными носки. – Вроде отхожу. Замерз только…
– Завтра я сама тебе скажу, что надеть, и не спорь, – заверила Ольга, – мужчины ведь как дети, за ними смотреть нужно. Ну, ничего, забирайся скорее под одеяло, согреешься. Спокойной ночи.
– Спокойной, – мурлыкнул Михаил Геннадиевич, свернувшись калачиком на койке и ощутив себя большим счастливым котом, объевшимся жирных рыбьих тушек. Он был настолько убежден, что будет спать легко, глубоко и спокойно, так распирало его изнутри от насыщенного кислородом и особым ароматом воздуха, что он и думать забыл о мучившей его плазме.
Трудно сказать, сколько времени Михаил Геннадиевич проспал без сновидений, но где-то на экваторе ночи черное небытие сменилось ясной и резкой картинкой пережитого вечером. Вокруг высился лес, а впереди маячила полоска заката. Он шел навстречу ей, один, и розово-оранжевый штрих неба притягивал, словно губы любимой женщины. И – странное дело – она не удалялась от него по закону горизонта, а наоборот, быстро приближалась, становилась ярче, шире, заполняя собой половину небосвода! Вдруг Михаил Геннадиевич увидел, что края горизонта как бы выгибаются в его сторону, образуя цилиндр, и спустя мгновение он уже был окружен им со всех сторон. Он снова, как в прежних снах, оказался на островке, на этот раз снежном, но снег быстро таял, пузырился и бурлил. Таял и лед, но Михаил Геннадиевич оставался на поверхности, плавая, как в невесомости, в облаке белого пара и судорожно хватая ртом уже не освежающий, а раскаленный, как в кузнице, воздух. Он пытался кричать, но во рту всё спеклось от жара, и из глотки вырывался лишь стон, исполненный боли. Багровое кольцо сжималось и уходило вверх бесконечным столбом пламени. Он закрыл руками лицо, повинуясь неизбежному, и почувствовал, как огонь подбирается к его душе, чтобы испепелить ее всю…
Михаил Геннадиевич громко застонал, скорее зарычал даже, сбросил на пол подушку и вскочил. Щелкнула и вспыхнула настольная лампа, проснулись Ольга и Сергей. Сын посмотрел на взъерошенного отца мутными, ничего не понимающими спросонья глазами и вновь завалился на кровать. Жена подошла.
– Что, Миша, сердце?
– С чего ты взяла? – попытался успокоить ее Михаил Геннадиевич непослушным хриплым голосом. – У меня здоровое сердце. Это просто сон. Скверный сон. Извини, что потревожил.
– С Сережкой что-нибудь? Во сне?
– Нет. Со мной. Это касается только меня, спи, пожалуйста. А я схожу в коридор, покурю, успокоюсь.
Он вернулся через десять минут, лег, накрылся, как испуганный ребенок, одеялом с головой, но не мог уснуть еще час. С этой минуты он стал мечтать о том, чтобы скорее наступила среда. Эдуард обязательно что-нибудь придумает. Не даст ему умереть. Пошло всё в жопу, только бы это прекратилось…
Его больше не радовал зимний лес, ему хотелось в Москву. Он уехал сразу после завтрака, не обращая внимания на непонимание и обиду жены. Едва оказавшись в городе, Михаил Геннадиевич сразу позвонил из телефона-автомата Эдуарду домой. Ждать среды он не мог. После короткого разговора он забежал в ближайший магазин, купил бутылку коньяку и спустился в метро.
Эдуард был один в квартире (жена, тоже врач, умотала на конференцию в Финляндию), ходил, несмотря на одиннадцать часов, нечесаный, в пышном свитере, делающем его объемную фигуру еще необъятнее, пальцами левой руки сжимал потухшую папиросу.
– Договорились же в среду, – буркнул он, – что это? Коньяк? Армянский? Это другое дело, – оживился Эдуард. – Ненастоящий, конечно, но всё равно приятно. Сейчас, сейчас, у меня лимончик был где-то. – Я, старый, думал о твоем случае. В рабочее время, разумеется.
– Я не сомневался, – обрадовался Михаил Геннадиевич, откупоривая бутылку. – Я ж тебя знаю. Скоро сорок лет будет, как знаю.
– Пьешь коньяк на ночь? – строго спросил доктор.
