Приют для монстров

Владислав Грачев

Приют для монстров

Пролог

Пепел падал с неба, как грязный, не по сезону теплый снег. Он оседал на его плечах, прилипал к вспотевшим вискам, хрустел на зубах. Он стоял неподвижно, вглядываясь в агонию особняка. Огненные языки лизали черное небо, вырывая из тьмы клочья черепичной крыши, обугленные скелеты ставень. Жар бил в лицо, но внутри у него была ледяная пустота. Пустота, в которой звенел лишь один вопрос, один-единственный, проклятый, на который теперь уже не будет ответа.

Где ты?

Дом горел с тихим, потрескивающим гулом, словно пожирая сам себя изнутри. Он чувствовал этот гул не ушами, а костями. Это был звук конца. Конца пути. Конца надежды. Он проделал такой долгий путь, сквозь годы боли, сквозь кровь и крики, сквозь лабиринты собственного расколотого разума, чтобы найти это место. Логово своего отца. Источник всего зла. Колодец, из которого он пил, сам того не ведая, всю свою жалкую жизнь.

А теперь этот колодец был полон огня.

…пациентка демонстрирует повышенную моторную активность. Дыхание учащенное, поверхностное. Глаза под веками быстро двигаются. Фаза быстрого сна или приступ паники? Необходимо наблюдение. Доктор Айвз.

Он сделал шаг вперед, и его ботинок уткнулся во что-то мягкое. Он посмотрел вниз. Плюшевый мишка. Старая, засаленная игрушка с одной стеклянной бусиной-глазом. Она валялась тут, на подъездной аллее, выброшенная, забытая. Кто-то когда-то любил этого медвежонка. Кто-то, для кого этот дом был не склепом с призраками, а домом.

У него никогда не было плюшевого мишки. У него была собачья будка. И холодный бетонный пол. И голод, точивший изнутри острее любого ножа.

Воспоминание ударило, резкое и нежданное, как всегда. Не картинка, а ощущение. Влажная гниющая солома под щекой. Тухлый запах старой похлебки. Смех старших мальчишек. Эй, щенок, принеси палку! И он полз, потому что били за непослушание. Полз и скулил, потому что это то, чего они от него ждали.

Где ты был тогда? – просипел он в сторону горящего дома, и его голос прозвучал хрипло, чужим, раздвоенным то ли от дыма, то ли от чего-то другого.

Из окна на втором этаже с грохотом выпала рама, и фонтан искр взвился в ночь, осыпая землю алыми червяками. Там, за этим окном, был кабинет. Всего пятнадцать минут назад он листал толстую, кожаную папку с гербом «Вандербильт». Читал строчки, от которых стыла кровь. Отчеты частного сыска. Фотографии. Диагнозы. «…проявляет садистские наклонности…», «…испытуемый не демонстрирует эмпатии…», «…рекомендуется изоляция…». Не его. Его отца. Артура Вандербильта.

Он нашел его. Не просто имя. Он нашел суть. Он нашел причину. Он смотрел в зеркало тех отчетов и видел свое собственное отражение. Не приобретенное. Унаследованное. Врожденное. Проклятие крови.

И тогда завыла сирена. Сначала далекая, потом все ближе. Он не обернулся. Он знал, что это значит. Его нашли. Детектив Роулинг со своим упрямым, собачьим чутьем.

…повышение кровяного давления. Учащенный пульс. Пациентка ворочается, сжимает кулаки. Глория, приготовьте 0.5 мг диазепама. На всякий случай.

Ярость поднялась из глубин, черная, смолистая, знакомая. Она вытеснила ледяную пустоту, заполнила собой каждую клетку. Это была не его ярость. Это был его гнев. Дэмиена. Того, кто жил внутри, того, кого он всегда старался сдерживать, контролировать, направлять. Дэмиен ненавидел клетки. А особняк Вандербильтов был самой большой клеткой из всех.

– Нет, – хрипло прошептал он. – Нет, подожди. Там есть еще… Я должен был…

Но Дэмиен не слушал. Дэмиен никогда не слушал. Дэмиен чувствовал лишь примитивную, всепоглощающую потребность крушить, ломать, жечь.

Его рука сама потянулась в карман, нашла зажигалку. Дешевую, пластиковую, с изображением обнаженной девушки. Он купил ее на заправке. Рука дрожала, но не от страха. От предвкушения. Он чувствовал, как Дэмиен ухмыляется у него в затылке.

Он бросил последний взгляд на особняк. Не на дом. На окно кабинета. Туда, где лежали ответы.

– Гори же, – просипел он, и это был уже совсем другой голос. Низкий, скрипучий, полный неподдельной, дикой ненависти. – Гори все к чертям.

Он чиркнул зажигалкой и поднес огонек к сухой, пыльной живой изгороди, росшей вдоль каменной ограды. Сухие ветки вспыхнули мгновенно, с тихим шелестящим вздохом. Огонь побежал по кустам, как по бикфордову шнуру, прямо к дому.

Он видел, как пламя слизало краску с таблички «Вандербильт». Видел, как чернеет и коробится безупречно белая обшивка. Он чувствовал жар, но внутри все было холодно. Пусто. Тео Пратт, архитектор, педант, коллекционер душ, наблюдал за тем, как Дэмиен Вулф стирает с лица земли единственное, что имело для него значение.

Сирены завыли уже совсем рядом, ослепляющие фары выхватили его силуэт из тьмы. Он не побежал. Он просто стоял и смотрел, как горит его прошлое, его настоящее и его будущее. Все ответы, все улики, вся правда превращались в дым и уносились в черное, равнодушное небо.

Где ты?

Правда была в том, что его нигде не было. Он был ничей. Плод монстра, взращенный в аду, породивший собственный ад. И теперь единственное, что связывало его с этим миром, единственное доказательство того, что он вообще существовал, пожирало пламя.

Он услышал хруст гравия под колесами, крики, хлопки дверей. Его время истекло.

Он закрыл глаза, вдохнул запах гари и пепла. Это был запах его жизни.

И тогда из глубины горящего дома, сквозь треск огня и гул обрушающихся конструкций, ему почудился другой звук. Слабый, тонкий, едва различимый. Не крик. Не плач.

А тихий, детский смех.

Кондитер из Чикаго

Аромат миндаля и свежего теста висел в стерильном воздухе кухни густым, душным облаком. Тео Пратт вдохнул его, закрыв глаза, с наслаждением дегустатора. Идеальный запах. Чистый, без единой посторонней ноты. Он провел пальцем в латексной перчатке по краю идеально гладкой формы для выпечки, смахнув невидимую соринку. Безупречность. Она была единственным, что успокаивало гул в его голове. Тот едва слышный, навязчивый шепоток где-то в глубине, похожий на скрежет зубов по стеклу.

…пациентка в состоянии кататонии. Веки приоткрыты, реакция зрачков на свет в норме, но взгляд отсутствует. Отмечаю повышенное слюноотделение. Кормление через зонд продолжается. М/с Глория.

Он открыл духовку. Теплая волна окутала его лицо. Пирог подрумянился идеально, ровно того золотисто-коричневого оттенка, который он видел в своем рецепте. Ни темнее, ни светлее. Он с помощью прихваток, не касаясь поверхностью, извлек противень и поставил его на решетку для охлаждения. Ритуал. Каждое движение было выверено, отточено, лишено малейшего намека на суету.

Пока пирог остывал, Тео навел порядок. Каждую ложку, каждую миску он вымыл, высушил насухо безупречно чистым полотенцем и убрал на строго отведенное место. На столе не осталось ни крошки, ни капли. Только идеальная, сияющая пустота и посреди нее – его творение. Его подарок.

Он подошел к окну. Его небольшая, скромно обставленная квартира находилась на третьем этаже ничем не примечательного дома в спальном районе Чикаго. Внизу, в синеве раннего вечера, зажигались огни. Люди спешили по своим делам, к своим семьям, к своей обыденной, серой жизни. Они не знали порядка. Они не ценили красоту детали. Они жили в хаосе, сами того не ведая.

Тео презирал хаос. Хаос напоминал ему о приюте. О столовой с липкими полами, где всегда пахло прокисшим супом. О грудах грязного белья в углу спальни. О криках, толчках, беспорядочной, животной суете. Он сжал кулаки, чувствуя, как под кожей начинают бегать мурашки. Шепоток в голове стал громче, настойчивее.

Щенок! Эй, щенок, иди сюда!

Он резко отвернулся от окна, сделав глубокий вдох. Нет. Он был не там. Он был здесь. В порядке. В чистоте. Он был Тео Пратт. Он контролировал всё.

Пирог остыл. Пришло время для финального штриха. Он открыл холодильник и извлек маленькую стеклянную баночку с вакуумной крышкой. Внутри, в прозрачной, слегка вязкой жидкости, плавало Это. Изумрудного цвета, с идеальным, темным зрачком посередине. Человеческий глаз. Он достал его пинцетом, бережно, как драгоценный камень, промокнул салфеткой.

С помощью кондитерского шприца он нанес на поверхность пирога идеальный круг из взбитых сливок. Нежное облако. Затем, движением ювелира, поместил в самый центр глаза. Он отступил на шаг, чтобы оценить.

Безупречно. Сюрреалистично. Ужасающе прекрасно. Идеальный контраст между домашним уютом и леденящей душу извращенностью. Это был его автограф. Подпись Архитектора.

Удовлетворение, теплое и глубокое, разлилось по его жилам. Он тщательно упаковал пирог в картонную коробку, перевязал ее шелковой лентой. Подарок должен быть презентабельным.

…мышечный спазм в правой руке. Пальцы сведены, будто что-то сжимают. Попытка разжать вызывает слабый стон. Фиксирую в карте. Доктор Айвз.

Час спустя он уже стоял на пороге аккуратного домика с голубыми ставнями. На табличке у двери было выведено: «М. Эванс». Он нажал на кнопку звонка. Изнутри донеслись шаги.

– Кто там? – послышался женский голос.

– Доставка от кондитерской «Сладкие грёзы», – четко и вежливо произнес Тео. – Для миссис Эванс. Сюрприз от мужа.

Он слышал, как внутри послышался счастливый, смущенный смех. Защелкнулся замок.

В тот миг, когда дверь начала открываться, шепоток в его голове взревал. Скрипучий, полный нетерпения и кровавого восторга голос, который принадлежал не ему.

Моя очередь?

Тео не ответил. Он просто мысленно отступил на шаг, позволив темноте внутри себя выплеснуться наружу. Он чувствовал, как меняется его осанка, как расслабляются мышцы лица, превращая вежливую маску в ухмылку. Как взгляд теряет фокус и наполняется диким, хищным блеском.

Когда миссис Эванс, улыбающаяся, полная любопытства женщина лет сорока, распахнула дверь, на пороге стоял уже не Тео Пратт.

На пороге стоял Дэмиен Вулф.

И его подарок был еще не распакован.

Луизианский сувенир

Скрип койки разорвал тягучую, липкую тишину палаты. Звук был резким, металлическим, словно протестом против абсолютной неподвижности тела, лежащего на ней.

Алиса повернула голову на подушке. Медленно, будто противясь невидимой силе. Ее глаза, широко раскрытые и стеклянные, уставились в густую тьму за окном. Луна, полная и неестественно большая, висела в небе, как выпученный желтый глаз, наблюдающий за спящим городом.

В отблеске лунного света на белой стене напротив ее койки зашевелились тени. Это были не просто тени от веток деревьев. Они густели, сплетаясь в знакомые, ужасные формы. Тень с длинными, тонкими конечностями и неестественно прямой спиной аккуратно, с математической точностью, резала что-то невидимое. Рядом с ней плясала, дергаясь и корчась, другая – кособокая, с когтистыми лапами.

Алиса беззвучно пошевелила губами. Ни звука не вырвалось наружу, но в ее сознании пронеслись обрывки фраз, голосов, криков.

…тихо, щенок, тихо… а то придет Большой Папа и заберет тебя…

Ее пальцы судорожно сжали край грубого больничного одеяла. Суставы побелели.

…пациентка проявляет признаки тревоги. Дыхание учащенное. Вероятно, ночной кошмар. Предлагаю увеличить дозу седативных на утреннем обходе. М/с Глория.

Тень-педант на стене склонилась над тенью-чудовищем, что-то протягивая. В воображении Алисы это был изящный пирог, увенчанный темным, блестящим шаром. А потом тени слились в один, огромный, извивающийся комок насилия. Стеклянный глаз покатился по стене, превратившись в лунный свет, а потом и он был поглощен тьмой.

Алиса резко зажмурилась, зарывшись лицом в подушку. Но картинки не исчезали. Они горели у нее под веками.

В луизианской глуши, в двадцати милях от ближайшего хоть сколько-нибудь живого места, воздух был густым и сладким от запаха гниения. Не просто растительности. Всего. Времени, надежд, жизней.

Детектив Марк Роулинг вышел из машины, и влажный жаркий воздух обжег ему легкие, как пар из бани. Он морщился, отмахиваясь от туч мошкары, круживших вокруг уличного фонаря – единственного источника света на несколько миль вокруг. Вспотевшие в униформе заместители, шериф, пара техников – все они стояли в отдалении, лица их были бледны и напряжены даже в медно-красном свете.

– Роулинг, – кивнул шериф, толстый, обветренный мужчина с глазами, полными нескрываемого ужаса. – Лучше бы тебе не приезжать. Это… это не для слабонервных.

– Я не слабонервный, Билл, – буркнул Роулинг, надевая перчатки. – Я просто занят. И мне надоело летать по всей стране, потому что ваш местный уродец решил устроить ад на земле.

Он прошел мимо них, к покосившемуся дому-свале, из которого, собственно, и доносился тот самый сладковато-тошнотворный запах. Чем ближе он подходил, тем явственнее становился другой звук – назойливое, злое жужжание тысяч мух.

Техник-криминалист на входе был зеленого цвета. Он молча отдернул полиэтиленовую полосу, преграждавшую вход.

– Там, на кухне, – выдавил он. – Удачи.

Роулинг шагнул внутрь. Хаос. Нищета. Грязь. Пол устилали груды тряпья, пустых банок, обрывков чего-то неопознанного. И повсюду – мухи. Они гудели плотной, живой стеной.

Он двинулся на кухню, ориентируясь на запах и гул.

И замер.

Потом медленно, очень медленно поднес руку ко рту, сжав зубы, чтобы не выдать ни звука. Его желудок, повидавший за двадцать лет службы всякое, судорожно сжался.

Посреди кухни, за облепленным мухами деревянным столом, сидела жертва. Поза неестественная, будто ее бросили в кресло в момент смерти. Но это было не самое страшное.

Самое страшное висело на гвозде, вбитом в балку над камином.

Ожерелье.

Оно было грубо сработано, словно детская поделка из шишек и ягод. Только вместо ягод были они. Человеческие пальцы. Перевязанные какой-то грязной бечевкой, они свисали мертвыми, посиневшими сосисками. Десять штук. Полный комплект. На некоторых еще виднелись засохшие капли крови, черные, как смола, и обрывки кожи.

Роулинг отступил, спина его уперлась в липкую косяк двери. Он дышал ртом, коротко и прерывисто.

– Господи… – прошептал он.

Это был не просто акт насилия. Это было глумление. Это было послание. Дикое, примитивное, лишенное всякого смысла, кроме одного – я здесь был, и вам меня не поймать.

Он выскочил на улицу, жадно глотая менее вонючий воздух. Шериф смотрел на него с немым вопросом.

– Ну что? Похоже на твоего чикагского кондитера?

Роулинг покачал головой, пытаясь вытереть пот со лба дрожащей рукой.

– Нет, – хрипло сказал он. – В Чикаго – хирург. Точность, чистота, символизм. Здесь… – он махнул рукой в сторону дома, – здесь животное. Грязное, безумное животное.

Он посмотрел на темное, усыпанное звездами небо Луизианы, на непроглядную тьму болот.

– Они разные, Билл. Совершенно разные. Но… – он замолчал, в его голове крутилась одна и та же навязчивая мысль.

– Но что? – подал голос шериф.

– Но я почти уверен, что мы ищем одного и того же человека.

Ветер донес из темноты странный звук – отдаленный, похожий на собачий лай. Или на человеческий смех. Роулинг содрогнулся.

…приступ прекратился так же внезапно, как и начался. Пациентка заснула. Дыхание ровное. На стене возле ее койки находили свежие царапины. Неглубокие, идут параллельно. Как будто кто-то точил когти. Записываю в карту. Доктор Айвз.

Архитектор и Зверь

Аппарат для измерения давления на стене издал тихий щелчок, выпуская манжету с руки Алисы. Цифры – 110/70 – были идеальными, как и все ее витальные признаки, если не считать разума. Медсестра Глория флегматично занесла данные в таблицу на планшете.

– Ну что, красотка, сегодня опять молчим? – ее голос был грубоватым, беззлобным, привыкшим к односторонним разговорам. – Ни снов интересных, ни сплетен. Скучно с тобой.

Она поправила капельницу, проверила ремни на запястьях – мягкие, но неумолимые. Протокол. Алиса лежала, уставившись в потолок, ее взгляд был пуст и прозрачен, как вода. Но под тонкими веками бушевали бури.

…отметить отсутствие реакции на вербальные стимулы. Моторика подавлена. Кататонический эпизод продолжается. Дж. Айвз.

Глория вздохнула, потерла поясницу. Ее взгляд упал на тумбочку. Там, рядом с пластиковым стаканом воды, лежал листок бумаги – тот самый, что Алиса исписала вчера во время арт-терапии. Медсестра взяла его.

На бумаге, в хаотичном беспорядке, были нарисованы две фигуры. Одна – прямая, четкая, состоящая из идеальных линий и геометрических форм, похожая на чертеж робота. Из ее руки росло что-то, напоминающее кондитерский шприц.

Рядом, почти наезжая на первую, клубилась вторая фигура. Сплошной черный каракули, клубки спутанных, рваных линий, из которых проступали когти и оскаленное нечто, похожее на пасть.

ПОДАРОКИ между ними, посередине, дрожащей детской рукой было выведено одно-единственное слово:

– И что это должно значить? – проворчала она себе под нос, направляясь к выходу. – Бред сумасшедшего.Глория поморщилась, бросила рисунок обратно на тумбочку.

Она не заметила, как палец Алисы дрогнул. Всего на миллиметр. Словно пытаясь что-то начертить на простыне.

Тео Пратт стоял перед зеркалом в номере дешевого мотеля где-то на границе Теннесси и Миссисипи. Он был брит, умыт, его влажные волосы аккуратно зачесаны набок. На нем был чистый, выглаженный белый хлопчатобумажный халат, купленный в аптеке. Ритуал очищения.

Отражение смотрело на него пустыми, усталыми глазами. Но за ними, на самой глубине, шевелилось что-то другое. Что-то, что жаждало вырваться и испачкать эту чистоту.

– Я контролирую ситуацию, – тихо, но четко произнес Тео, глядя в глаза своему отражению. – Мы достигли цели. Мы движемся вперед.

Достигли? Ты спрятался, как крыса. Убежал от копов. Я хотел поиграть с ними!В ответ в его сознании прорвался хриплый, искаженный смех.

Тео сглотнул, чувствуя, как по спине пробегает холодок. Голос Дэмиена был сегодня громче, навязчивее. Его провоцировала та… неаккуратность в Луизиане. Та животная, ненужная жестокость.

– Это было рискованно, – возразил он вслух, отворачиваясь от зеркала и принимаясь методично раскладывать на столе инструменты. – Привлекает лишнее внимание. Полиция теперь ищет не просто убийцу, а маньяка.

А они всегда искали маньяка, гений, – просипел Дэмиен. – Просто теперь у них есть доказательства. Мои доказательства. Они видели мое искусство.

– Это не искусство! – голос Тео дрогнул, он резко швырнул пинцет на стол. Звук звякнул о дерево. – Это… хаос. Грязь. Это безвкусица!

Наступила тишина. Давящая, зловещая. Тео чувствовал, как Дэмиен затаился внутри него, как змея, готовая к удару.

Ты говоришь о грязи? – голос стал тише, но от этого лишь опаснее. – Ты, который вырос в дерьме? Ты, которого кормили объедками с пола? Ты, который спал в конуре и скулил, когда тебя пинали? Это твоя суть, Пратт. Вся твоя чистота – это просто тонкий слой льда на дерьме. И я сейчас тебе это докажу.

– Нет, – простонал он. – Закрой рот.Тео почувствовал приступ тошноты. Перед глазами поплыли картинки: холодный бетон, грязная солома, смеющиеся рты старших мальчишек, их сапоги…

Ты думаешь, ты лучше меня? Ты просто кукловод. Но куклой играю я. И мне надоели твои сложные планы. Мне скучно.

Тео схватился за голову, пытаясь выгнать голос. Он должен был сосредоточиться. Следующая цель была выбрана, разведка проведена. Пожилая женщина, живущая одна в старом доме на окраине Мемфиса. Бывшая медсестра того самого частного санатория, где когда-то «лечился» его отец. Она могла знать что-то. Она могла быть ключом.

– Мы делаем это по-моему, – прошептал он, пытаясь вернуть себе контроль. – Тихо. Аккуратно. Мы приходим, мы задаем вопросы, мы уходим. Никаких… подарков.

В ответ его собственная рука, будто сама по себе, потянулась к столу и схватила тяжелый монтажный нож, лежавший среди аккуратных хирургических инструментов.

Нет, – мысленно закричал Тео. – Положи!

Но его пальцы лишь крепче сжали рукоятку. Он чувствовал холод металла, вес стали. Это был не его инструмент. Это было оружие Дэмиена.

Видишь? – ухмыльнулся голос в его голове. – Я тоже могу быть педантичным. Посмотрим, что острее: твой скальпель или мой нож? Или, может, память?

Тео стоял, обливаясь холодным потом, глядя на свою руку, сжатую вокруг рукояти ножа. Он больше не контролировал ее. Он больше не контролировал ничего.