Крылья времени

Владимир Кожевников

Крылья времени

Том I

Глава 1. Воздушный вихрь

Москва, май 1937 года. Утро начиналось не с кофе, а с моторного рева. Он будил не хуже будильника, разрывая тишину аэродрома Ходынки, как электрическая дуга рассеивает утренний туман.

Лейтенант авиации Алексей Селиванов стоял у бетонной кромки взлётной полосы, в кожаной куртке, ещё пахнущей керосином и ветром. В его позе была внутренняя пружина – привычка военного человека всегда быть готовым к старту. Он втянул носом воздух: пахло свежестью, каплями росы на металле и щемящей смесью керосина и весенней зелени. Над головой лениво тянулись облака, подсвеченные золотистым солнцем – как будто сама природа не подозревала о тех бурях, что надвигались.

– Летать сегодня будешь или философствовать? – раздался голос сзади.

Это был Иосиф Дашкевич, его давний друг и механик. Сухощавый, в потертом комбинезоне, он выглядел как человек, который мог бы починить даже крыло ангела, если бы ему выдали чертёж.

– А почему бы не и то и другое? – ответил Алексей, не оборачиваясь. – В философии, между прочим, тоже есть аэродинамика. Подумай: идея поднимает мысль, как поток воздуха – крыло.

– У тебя слишком много свободного времени, Селиванов. Как бы не загремел куда-нибудь на пересдачу по политподготовке за такие речи.

Алексей усмехнулся. Он знал, что шутки Иосифа всегда с привкусом реальности. Время было такое – каждое слово, сказанное вслух, могло взлететь или рухнуть.

Самолёт, на котором он сегодня должен был лететь, стоял в ангаре, напоминая спящего зверя. Поликарпов И-16 – "Ишак", как его звали в лётной среде. Алексей подходил к нему, как к старому товарищу: рукой провёл по гладкой обшивке, будто проверяя пульс.

– Как он? – спросил, не отрывая взгляда от фюзеляжа.

– Жив, как всегда. Но бензонасос вчера давал перебои. Я заменил его на новый, с чердака начальства. Не удивлюсь, если это трофейный немецкий. Работает, как часы.

Алексей кивнул. Немцы… союзники по договору, но в воздухе у каждого был свой компас – и свои мины.

Он забрался в кабину, кожаное сиденье прогнулось под ним. Щёлкнул тумблер. Звук стартующего двигателя был как аккорд – напряжённый, но знакомый. В этот момент весь мир исчезал. Он был только здесь, в этом чреве ревущего чудовища, наедине с небом и законами физики.

Но на этот раз всё было иначе.

На высоте около двух тысяч метров Алексей заметил странное свечение чуть правее от горизонта. Оно не было похоже на отблеск солнца или отражение от земли. Оно двигалось. Оно пульсировало. Оно… жило.

– Что за чёрт… – прошептал он и резко повернул в сторону света.

Секунда – и пространство треснуло. Небо, казавшееся твёрдым, словно разошлось швами. В ушах зазвенело, как при резком наборе высоты, но гораздо глубже – будто колокола били прямо в череп.

Панель приборов замигала, компас вращался, словно взбесился. А потом…

Тишина.

Он открыл глаза. Всё вокруг было не таким. Воздух казался плотнее, звук – вязким, а небо… оно было иного оттенка, будто выцвело от чужого солнца.

Алексей приземлился на ближайшем возможном участке – луг у незнакомого села. Он не узнавал ни местность, ни архитектуру, ни даже шрифт на дорожном указателе, выцветшем от времени.

Надпись на деревянной доске гласила: «Станция Громово. Год 1893.»

– Чёрт побери… – выдохнул он.

Вдали с шумом шёл поезд. Паровоз, громоздкий и чёрный, пыхтел как раненое животное. Его вагончики казались игрушечными. Из одного выглянула женщина – лицо вуалировано, но глаза горели неподдельным интересом. Их взгляды пересеклись.

Так началась его новая жизнь – в другом времени, с другим смыслом. Пока что он знал одно: он жив. А значит – нужно действовать.

Глава 2. Громово

Паровоз исчез за поворотом, оставив в воздухе густой след угольной копоти, который медленно рассыпался в утреннем мареве. Алексей стоял, прислонившись к крылу своего самолёта, как к единственной опоре в этом безумию. Тёплый ветер с поля доносил запах скошенной травы, гари и.. чего-то мясного. Где-то недалеко жарили еду на открытом огне.

Он с усилием оторвался от созерцания и направился к указателю. Табличка всё так же уверенно утверждала: «Станция Громово. 1893 год.»

Он проверил карман – в нём лежала армейская записная книжка с гербом Советского Союза. Её он точно не покажет никому. В этом мире она была бы как проклятие – или как приговор. Он сунул её глубже, внутрь куртки, закрыл на молнию и пошёл по тропинке к станции.

Станция Громово оказалась не столько станцией, сколько большой деревянной избой с навесом. Под крышей стояли трое мужчин в кепках и сапогах – видимо, местные крестьяне, ожидавшие обратного состава. Один из них держал за руку мальчика – лет шести, в заплатанном армячке.

На лавке у входа сидела она.

Женщина с поезда. Светло-серое платье с высокой горловиной, кружевной воротник, руки в чёрных перчатках. На коленях лежала книга, аккуратно перевёрнутая вниз страницами. Лицо было открыто – утончённое, с высокими скулами и глубокими глазами, в которых отражалась не только наблюдательность, но и скрытая тревога. Казалось, она уже знала, кто он.

– Вы ведь не отсюда, – сказала она, не дожидаясь его слов. – У вас походка городского, но пальцы не чиновника. И запах… не пойму, что это. Не табак, не кожа.

– Авиационный керосин, – не подумав, ответил Алексей. – Но вам об этом знать не должно.

– Зато я теперь знаю. Интересно… – она закрыла книгу, взглянув на обложку. Это был "Фауст" Гёте – выбор, способный много рассказать о владельце. – Вы с неба свалились?

– Типа того.

– У нас в деревне старик один есть – говорит, что видел вас наверху. Сначала подумал, что вы демон. А потом пошёл пить. Второй день, говорят, не просыхает.

Алексей хмыкнул. Его начинала забавлять эта женщина. Не испугалась. Не закричала. В её голосе была игра – почти вызов.

– Кто вы? – спросил он, сев рядом.

– Александра Мещерская. Учу грамоте детей помещика. А ещё сочиняю стихи и беседую с незваными гостями, упавшими с неба.

– Алексей Селиванов. Пилот. Лётчик. Или… был им. До всего этого.

– Значит, вы будущий человек, Алексей?

Он посмотрел на неё пристально. Ни удивления, ни ужаса – только живой интерес и легкий огонёк авантюризма в глазах.

– А вы не слишком удивлены.

– Я не слишком счастлива в этом времени, чтобы привязываться к его реальности.

Вечером она провела его в дом – в небольшую усадьбу на окраине села. Старый дом Мещерских, уцелевший после обнищания рода. Пыльная библиотека с запахом дерева и старых чернил, комната с резным граммофоном, потёртый рояль. Всё говорило о былом величии и современном забвении.

– Вам надо будет переодеться, – сказала она, глядя на его куртку и штаны, больше подходившие герою какого-нибудь фантастического романа, чем человеку 1893 года.

– А где я тебе возьму костюм?

– Мой отец был военным. Его вещи до сих пор где-то здесь. Похоже, вы с ним были бы одного роста.

Алексей вздохнул. Он ощущал, как ткань времени обвивается вокруг него – тугая, но не враждебная. Он всё ещё не понимал, как попал сюда, и главное – как выбраться. Но впервые за долгое время он не чувствовал тревоги.

Он чувствовал – здесь что-то начнётся.

Поздно вечером, лёжа на кровати с жёстким матрасом и шерстяным покрывалом, он не мог заснуть. Сквозь окно просачивался свет фонаря с улицы, и где-то далеко выли собаки. В углу тикали старинные часы. Тиканье казалось слишком громким – будто само время решило напомнить о себе.

Он вспомнил Александру. Её глаза. Её холодную решительность и внутренний огонь. Она знала больше, чем говорила.

– Кто ты, на самом деле?.. – прошептал он в темноту.

И в этот момент в окне промелькнула чья-то тень.

Глава 3. Кто шепчет в стенах

Утро в доме Мещерских наступило как-то незаметно. Солнце, как будто обидевшись на что-то, спряталось за плотной дымкой, принесённой с северо-запада. Воздух был влажным, в нём ощущался запах прелых листьев и чего-то незримо гнилого, как будто сама земля что-то скрывала.

Алексей встал рано. Он уже не чувствовал временного шока, но его организм ещё не подстроился под это столетие. В теле – напряжение. В голове – война: привычка полагаться на приборы сталкивалась с полной их бесполезностью. Он подошёл к окну и замер. Снаружи, прямо у калитки, стоял человек.

Невысокий, сутулый, в крестьянской одежде. На первый взгляд – обычный деревенский. Но то, как он смотрел на дом… Было в этом что-то неестественное. Слишком долго. Слишком неподвижно.

– Глядите, – сказал Алексей, когда Александра зашла в комнату с подносом и чаем. – Тот тип с улицы. Он что, охраняет вас?

– Это Егор. Сторож местной волости. Говорят, он слышит, как стены разговаривают. Поэтому его и держат – он все слухи собирает. Странный человек.

Алексей прищурился.

– А слухами здесь кто распоряжается?

– Вы ещё не догадались? – она села на край кровати, поставив чашку на старинную тумбу. – Власть. Помещичья, церковная, надвигающаяся революционная. Каждая кормится страхом, как пиявка – кровью. И чем больше шепчут стены, тем легче кого-нибудь сдать.

Он кивнул. В этом была зловещая логика. В его 1937-м стены тоже шептали. Только шёпот тот назывался доносом.

После завтрака Алексей отправился в деревню. Надо было изучить местность. «Разведка боем» – как учили в лётном училище. Деревня, казалось, дремала на краю времени. Неровные избушки, запах навоза, мокрые воробьи, сидящие на кровлях, и лица – крестьянские, измождённые, без тени надежды.

В лавке продавец долго рассматривал его:

– Не местный, а? Манерный какой-то… И куртка у тебя городская. Или немецкая?

Алексей улыбнулся:

– Куртка – наследство. А манеры – от воспитания. Мне бы хлеба и бумаги. И… чернил.

Он вернулся домой в полдень. Александра была в библиотеке. Рядом с ней стоял мужчина лет сорока, в строгом сюртуке и с глазами, слишком внимательными для обычного учителя. Лицо резкое, подбородок выточен, как у статуи. Когда Алексей вошёл, мужчина едва заметно напрягся.

– Алексей, это Аркадий Тимофеевич, – сказала Александра, поднимаясь. – Он… преподаёт в семинарии неподалёку.

– И пишет отчёты в жандармерию, – добавил Алексей про себя, молча кивнув.

– Добро пожаловать, господин Селиванов, – сказал Аркадий холодно. – Ваша… неожиданное появление вызвало немалый интерес у местного начальства. Я лишь передаю: волостной староста желает поговорить. Вечером. Без проволочек.

– Пусть приходит. Я могу предложить чай.

– Вы слишком легкомысленны для своей внешности.

– А вы слишком подозрительны для учителя.

Аркадий молча взял шляпу и вышел. Александра задержала взгляд на Алексее.

– Ты нарываешься.

– Я всегда так делаю, когда меня начинают «вежливо» приглашать.

Она села, скрестила руки.

– Ты знаешь, кто он?

– Бывший офицер или осведомитель. Глаза военные, спина прямая, а речь – как лезвие. Я таких видел. Он изучает меня. А ещё – тебя.

Вечером Алексей остался в библиотеке один. Он рассматривал старинные карты, страницы рассыпались в руках. Мысли метались. Нужно было понять, как и почему он попал сюда. Самолёт он проверял: техника не пострадала, но топлива почти не осталось. И даже если бы было – куда лететь?

Он коснулся медного глобуса на подставке. На нём границы – другие. Империя. До революции. До ГУЛАГа. До 37-го года.

И вдруг – голос.

Тихий, дрожащий, как радиошум:

– Ты не первый, кто пришёл. Ты – не последний…

Алексей обернулся. Никого.

Он снова посмотрел на стены. Тени казались толще, чем обычно. Старый портрет дедушки Мещерских словно сменил выражение лица.

– Психоз, – прошептал он.

Но в глубине души он уже знал: в этом доме действительно кто-то шепчет. И слышит.

Глава 4. Шкатулка из подвала

Подвалы в старых усадьбах – это всегда отдельный мир. Мир запахов, звуков, памяти. Алексей спустился туда утром, когда Александра уехала верхом в церковь – повод, чтобы избавиться от навязчивого Аркадия, как она сама и призналась. Но была и другая причина: она не хотела, чтобы он знал о подвале.

И всё же, когда она случайно забыла запереть боковую дверь, Алексей не удержался. Любопытство лётчика, привыкшего жить на грани, и бывшего разведчика, привыкшего проникать туда, куда не следует, взяло верх.

Подвал оказался просторнее, чем он ожидал. Сводчатые потолки, обвалившаяся штукатурка, сырые стены, увитые плесенью. По углам – старинные ящики, бочки, запылённые зеркала. Воздух был плотным, как шерсть, и пах костной мукой, забытой историей и… чем-то электрическим. Очень слабым, но для нюха, натренированного кабиной и керосином, – отчётливо знакомым.

Он зажёг керосиновую лампу, и в её рыжеватом свете всё вокруг зашевелилось тенями.

На одном из стеллажей он заметил странную металлическую шкатулку. Не деревянную, как всё остальное. Не медную. Она была тёмного цвета, с гладкими углами и незнакомой застёжкой. Ни один элемент не выглядел как деталь конца XIX века. Алексей замер. Сердце застучало в ушах.

Он уже видел нечто подобное. В секретном отделении авиационного музея, куда его допустили на один день. Только тогда – в 1936. И то – под роспись о неразглашении.

Он осторожно коснулся шкатулки. Под пальцами – лёгкий разряд. Будто металл узнал его. Застёжка щёлкнула сама собой. Крышка приподнялась.

Внутри лежал странный прибор. Нечто среднее между компасом, карманными часами и морской навигационной машинкой. Но шкалы были непривычны: символы, круги, координатные точки, изогнутые линии. Ни кириллицы, ни латиницы. Алексей осторожно провернул центральный диск – и в воздухе вспыхнула тонкая проекция. Прямо над ладонью – словно миниатюрный висящий прямо в воздухе шар.

В центре – точка с надписью: «1937. Отклонение: 4,2°». Рядом – слово: «Реверс: открыт».

– Твою мать…

Он зажал крышку. Всё погасло. Сердце колотилось. Это не механика. Это не техника этого времени. Это даже не техника его времени.

– Кто ты, чёрт возьми? – прошептал он.

Он обернулся. За ним – тень. Чья-то фигура в углу.

Но когда он метнулся вперёд с лампой – там была только старая вешалка и порванное пальто.

В этот вечер он не сказал Александре ни слова.

Она ужинала в тишине, потом играла на рояле: медленно, старую романсовую тему. За окнами пели сверчки, в саду пахло мятой и дождём.

– Ты когда-нибудь теряла время? – спросил он внезапно.

– Что ты имеешь в виду?

– Когда ты чувствуешь, что шёл по прямой, а вдруг оказался в лабиринте. И не знаешь, с чего начать движение назад. Или вперёд.

Она оторвала пальцы от клавиш.

– Время нельзя потерять. Оно тебя находит. Даже если ты прячешься.

– Ты говоришь, как человек, который знает больше, чем говорит.

– Я говорю, как человек, который однажды тоже видел… прибор. Очень похожий на тот, который ты сейчас прячешь под курткой.

Он замер. И понял: она знала. Всё это время.

– Тогда скажи: что ты скрываешь?

– Я знала того, кто пришёл до тебя. В 1874 году. Он был из 2019-го. Учёный. Он называл себя «временным добровольцем». Он исчез. Но оставил записи. И… меня.

– Ты… тоже?

– Нет. Я из этого времени. Но я знала его. И это изменило меня.

Она смотрела на него так, как смотрят только те, кто умеет любить, но боится повторения боли.

– Почему ты не сказала сразу?

– Потому что ты мог быть из тех, кто ищет оружие. Или путь назад, чтобы продать его. Или уничтожить. Я ждала, пока ты сам себя покажешь. И… ты показал.

Они долго сидели в библиотеке. Потом она положила руку ему на ладонь.

– Мы не случайны. Ни ты, ни я. И ни это место. Здесь что-то замыкается.

Алексей смотрел в её глаза. И чувствовал – впервые за всё это путешествие – тёплую, живую, неуловимую нить между ними. Нить, тоньше времени.