Первая отечественная

скачать книгу бесплатно


«Нет, мой славный Азат! Я хочу убить его своею рукой! Наблюдай сам или покупай сведения, посылаю тебе еще денег. Сам уже двигаюсь со своими нукерами в сторону Москвы.

Подпись: Али Уйшун Мурза».

***

Войско, ведомое Андреем Алябьевым и Макаром Наметовым, быстро миновало донские степи, после всю рязанскую землю и подошло к Коломне.

В это же время второе народное ополчение в количестве 5000 человек под командованием князя Дмитрия Пожарского и земского старосты Кузьмы Минина вышло из Нижнего Новгорода и, двигаясь вверх по Волге, пополнялось числом и денежными пожертвованиями в торговых волжских городках: Балахне, Тимонькове, Сицке, Юрьевце, Решме, Кинешме и Костроме. Наконец, оно вошло в Ярославль, выгнав оттуда банды атамана Ивана Заруцкого, около 4000, который до этого участвовал в первом ополчении, но потом дал присягу тушинскому вору Лжедимитрию второму. Из Ярославля открывалась прямая дорога на Москву.

Войско же Алябьева тем временем двигалось с юга в сторону Коломны, по пути разгоняя многочисленные разбойничьи шайки, свирепствовавшие тогда по всей России, состоящие из всякого сброда: татар, русских, поляков. По слухам в Коломну недавно вошел большой польский отряд, присланный из Москвы пополнить съестные припасы, а на самом деле грабивший город. Решено было послать на разведку зоркого Митю Коржова и Захара Пыра.

Молодые ребята на рассвете, негромко переговариваясь, шли по тропе через лесок, примыкавший к городу. На востоке стая мелких облаков окрасилась розовым рассветным золотом. Легкий ветерок зябко лез под одежду, трогал за щеки и нос.

В походе молодые казаки переменились, стали серьезней, собранней, готовыми к любым испытаниям! Тропа была широкая, по ней могла бы пройти и лошадь. Словно подтверждая это глазастый Митька обнаружил следы лошадиных копыт, а потом разглядел еще и дымок недалекого костра. В это время его товарищ подобрал брошенную подкову:

– Гля-ка, Захар, сие примета добрая, удачу, счастье нам сулит! Наш-то боярин Алябьев способен сгибать такие, наградил его Господь силушкой!

– Эка, невидаль, – ответил ему Захар, мы тоже этак могем, – он взялся двумя руками за подкову и без видимых усилий согнул.

– Силен казак, – завистливо молвил Дмитрий! Тут, впереди раздались крики, топот ног, треск сломанных ветвей. Кто-то кого-то преследовал! Дозорные сошли с тропы и схоронились за деревьями. Вскоре по стежке пробежали две девушки, визжащие, с выпученными от ужаса глазами. Их преследовали, судя по одежде, четыре поляка. Через несколько шагов они их настигли и повалили на землю. Полупьяные, рыча по-звериному от вожделения, стали сдирать со своих жертв одежду. Если и было в их душах что-то светлое, оно в этот момент улетучилось и лишило их своей защиты, открыв путь темноте! Отошли, отскочили от них в омерзении их ангелы-хранители и их святые, отвернулась Богородица, и Господь Бог покинул их тоже, ведь они встали на сторону тьмы, которая теперь вошла в них беспрепятственно и безраздельно, которая их же и погубила, готовясь забрать в ад исковерканные души.

Захар, на ходу вытаскивая заряженный пистоль, кинулся на насильников, его примеру последовал Дмитрий. Поляки, увлеченные борьбой, не заметили опасности. Казак в упор выстрелил в спину одному, бросил пистоль, тут же вогнал кинжал в брюхо другому, тоже торопясь, оставил свое оружие. Третий успел выхватить саблю и заорать:

– Пся крев (пёсья кровь), – Пыр раскроил ему саблей голову надвое, сказав после этого:

– Сам ты блуд собачий!

Растерявшийся четвертый в ужасе смотрел в дуло нацеленного на него пистоля Мити:

– Не стреляй, – крикнул Захар и, подскочив к поляку, ударил кулаком в глаз, – тот рухнул без сознания, – сыми с него пояс, свяжи ему руки сзади, приказал он Мите! Тот кинулся исполнять, беспрекословно, признавая в такие моменты в своем друге главного.

Девчонки в страхе смотрели на них, сидя на земле и обнявшись, вцепившись одна в другую. Пыр улыбнулся им, сказал ласково:

– Здорово живете, девоньки! Не пужайтеся милые! Теперя вас никто не тронеть! Напротив, защитим, ежели чего! Вас как кликать-то?

– Маруся, – настороженно произнесла одна, та, что была посмелее и постарше, – а сестрицу мою Глашей кличут.

– Ну вот-то и лады! Вот, шо девицы, мы сами казаки с отряда боярина Андрея Алябьева, воеводы Нижегородского, посланные им у дозор, дабы дознать много ли в городе пшеков, ляхов стало быть?

Маруся, небольшого роста, большеглазая красавица с высокой грудью, выступающей под белой, отороченной куньим мехом свиткой быстро успокоилась и теперь отвечала толково:

– Гусары польские вчера пришли, сотен пять, али боле! Нам батюшка сказывал. Он нам и велел до срока схорониться в лесу, а то ведь напьются и насильничать станут, как в воду глядел! Мы с Глашей костерок запалили, дабы погреться. Гусары по дыму нас и сыскали.

– Батюшка ваш, чай с мастеровых, – вступил в разговор Дмитрий, приглядываясь к девушкам.

– С чего ты узял, – удивился Захар?

– А с того, шо око в меня острое, потому и в дозор послали. Были бы боярышни, либо дворянки, так тем вообще с терема со своей женской половины и ступить нельзя! Им и мужиков до свадьбы зрить не полагается, а вже гуторить с ими и подавно! Они бы тогда, вытащенные со свого терема, яко с реки рыбы, токмо бы молчали, да очами хлопали! Были бы купецкого звания, так попышнее бы гляделись, да и одежкой побогаче! Хотя одежку-то и другую одеть недолго, только к чему? Ну и не крестьянки, сие точно, те как-то простоватей, что ли, да и одежка была бы иная. Вон полусапожки да поневы (юбки) добротные, стало быть, из ремесленных.

– Верно молвишь, батюшка наш мастеровой, гончар, мы посуду делаем, – произнесла, наконец-то и Глаша, поправляя на своей головке съехавший на бок плат. Она была двумя годами моложе сестры (тринадцатилетняя отроковица) и не успела еще расцвести в полную меру своей девичьей привлекательности.

– Вот шо, девицы-мастерицы, – серьезно произнес Захар, – мы ноне до своих возвертаться будем, сего выползня гадючьего, ляха с собой заберем, воевода наш его вже поспрашаеть, как надоть. А, вам выходить с нами итить! Сего допустить не можно, дабы кто через вас прознал, шо мы ноне пшеков, ляхов, стало быть, атаковать станем!

Девушки пошли без разговоров, гуськом за идущим впереди Пыром, позади них ковылял поляк со связанными руками, замыкал шествие Дмитрий.

Коломенский сговор

После полудня казаки ворвались в город, с гиканьем пронеслись по узким улочкам, с тесно стоящими по их краям деревянными избами, влетели в незапертые ворота каменного кремля. Поляки, не ожидавшие нападения, оказали вялое сопротивление. Большинство их, сотни четыре, погибло под казацкими саблями, около сотни взяли в плен. После их обиженные жители утопили в речке Коломенке (казаки не успели вмешаться), напутствуя тонущих такими словами: «Ешьте лучше рыбу, чем наше добро», – местные были очень злы на поляков, на все их издевательства, глумления и грабёж! Те вели себя заносчиво и хамски: насиловали жен и дочерей, избивали, а то и убивали мужчин, пытавшихся их остановить, выгребали из сундуков и клетей все подчистую! Атаман Наметов строго наказал своим казакам не баловать с местными. Все добро, отбитое у поляков, вернули горожанам. За постой воевода Алябьев расплатился из казны, выданной ему еще Кузьмой Мининым. Казаки также вовремя получали жалование из этой казны.

***

Захара девушки пригласили в гости. Он шел по городу в ремесленную слободку, радуясь погожему майскому дню. Над городом витал сильный запах цветущей черемухи, которая то тут, то там выглядывала, наряженная белыми цветами, из садов горожан. По пути приходилось обходить или перепрыгивать лужи, возникшие после ночного дождя: синие, отражающее безоблачное теперь небо. Молодой казак почему-то вспомнил найденную вчера подкову и предчувствие приятных перемен охватило парня. В слободке стояли большие двухэтажные дома. Подойдя к гончарной мастерской, Захар разглядел, что первый этаж там был каменный, второй – деревянный. На первом этаже была небольшая кухня, или, как говорят у казаков, стряпка, и обширная мастерская, которую можно было разглядеть в четыре распахнутых настежь окна. В проемы окон вместе с Захаром заглядывали кусты черемухи. Из мастерской пахло сырой глиной и уютным печным духом. Внутри стояли гончарные круги, печи для обжига, столы для росписи посуды и стеллажи для готовых изделий. В помещении работали десять подмастерьев в серых кожаных передниках, среди которых была и новая знакомая Захара Маруся. Она сноровисто расписывала кобальтом сырую слепленную посуду из белой глины всякими диковинными сказочными цветами и узорами. Потом все эти чаши, мисы, кувшины, супники, кашники, тарелки и прочее будут обжигать в печи. Изделия тогда приобретут несколько насыщенных оттенков синего и голубого на безупречно белом фоне.

Девушка почувствовала на себе взгляд, улыбнулась гостю и поплыла лебедушкой дверь открывать, встречать. Сначала Захар перезнакомился, поздоровавшись за руку со всеми работниками, потом сразу напросился поглядеть вблизи посуду. Маруся провела его к полкам, где сверкала красотой невиданная доселе казаком сказочная лепота. Сама девушка тоже сияла красотой и радостью:

– Как же прозывается сие диво, – спросил восхищенный парень?!

– Жгель, – ответила ему молодая хозяйка, – сию посуду лишь мы делаем, да еще несколько деревень от Москвы недалече. Там и глину копаем, оттуда и батюшка наш, Савва Прокопыч, родом. Эх, захворал он родимый, так с ночи и не вставал сегодня с постели! Все работники – братовья мои родные и двоюродные. Кто лепит, кто обжигает, а расписываем только я да Авдейка, ну и сам батюшка. Остальные к сему делу неспособные.

– Ну, могете! Таковских вас у всех землях казать надоть!

Захару Маруся понравилась сразу, но в сердце еще не вошла. А вот, когда сейчас, улыбаясь, стояла перед полками с готовой жгелью (гжелью), той лепотой, которую она сама же и создала, когда мастерица уверенно и как-то ласково наносила кистью легкие мазки, и посуда покрывалась чудесными узорами – вот тогда молодой казак словно отдернул некую вуаль и разглядел прекрасную душу девушки. А она, поймав этот взгляд, как по нити путеводной вошла к нему в душу и также вспыхнула, засияла любовью! Любящие взгляды встретились, без всяких слов понятные каждому:

– Давай-ка я завеску (передник) сниму, и мы поднимемся к батюшке. Он наказал тебя приветить и к нему привесть, дабы мог поблагодарить за то, что спас ты вчера меня и Граню от пьяных поляков…, а мамоньки у нас нет – два года, как померла сердечная от огневицы (лихорадки).

***

Казачье войско задержалось в Коломне на трое суток. Атаман за умелые действия и отвагу в дозоре пожаловал Захару трофейную саблю, взятую с убитого польского шляхтича. Сабля была богатой, дамасской стали, с затейливым узором по клинку, ножны и рукоять ее сверкали золотом и изумрудами. Боярин Андрей тоже сделал подарок: парчовый казачий чекмень (кафтан в талию), золотого цвета, сказав при этом: «В таком и жениться не зазорно! Носи герой на добрую память! К такому молодцу я сам готов сватом идти!»

Захар одел чекмень, прицепил к поясу новую дареную саблю и грузинский же дареный кинжал, а вечером явился к новым знакомым для разговора с отцом Маруси. Тот, изможденный болезнью, принял гостя лежа на деревянной кровати с высоким резным изголовьем. В спальне была небольшая печь, покрытая изразцами из гжели, дубовый стол, застеленый нарядной столешницей, с одной стороны которого у стены стояла лавочка с вырезанными на спинке котами-баюнами, с другой была скамья с искусно сработанными козлиными ножками и копытцами. Еще были полочки, завешенные нарядными ручниками, дубовый сундук, окованный железом. Стены были оббиты светлыми досочками из белого клена, кое-где мореными.

Они долго проговорили за закрытыми дверями. Молодой казак просил позволения заслать сватов к Марии:

– Экий ты борзый, казаче, два дня знакомы, так уже и «прикажи сватов заслать, батюшка!» Как там у вас на Дону готорют: «Надо бы трошки годить!»

– Надоть годить, как же! Вот возвернусь с похода. Ляхов с России повыметем, тогда только и сватов засылать! А, вено (выкуп за невесту) заплачу какое скажешь! Не хватить грошей, так саблю продам и кинжал, им цены нет! А ноне в нас с тобой, батюшка Савва Прокопыч, навроде сговора, – больной покряхтел, поглядел устало:

– А с дочушкой как, ты о сем сговорился?!

– Точно так, она согласная, – подтвердил Захар радостно!

– Во как! Когда успел-то, – прошептал родитель устало-удивленно!

– Так наше дело военное! Скоро у поход, а Маруся девица видная, мабудь кто еще свататься надумаеть – так упущу тогда свое счастье! А, еще боярин Андрей Васильевич Алябьев, воевода наш, вызвался сватом до меня идтить!

В то время заполучить такого человека знакомым, почти родичем было большой удачей. Сильные мира сего могли помочь в очень многих вещах:

– О! Сие честь великая! Только, вишь ты, Манечка для меня – рука моя правая! Наградил ее Господь талантом! Она ведь и на кругу гончарном такое выделывает, такое выдумывает, что никому не способно! А какие узоры выписывает по жгели! Парни, пока меня нет во всем ее слушают и, как скажет, так и делают, даром, что девица! Уж она три года в мастерской. Поди уж и позабыла всю работу по дому женскую: вышивать, да стряпать! Как тебе жена такая, – мастер поглядел хитро?

– А так, что люблю ее больше жизни! Однако, батюшка, мастерить жгель – то дело доброе, но, наиглавнейшее для девицы дело – замуж выйти, семью содеять, да детвы народить! Я так полагаю! Будут гроши – найдется кому кулеш, да кондер стряпать! Дар ее я уважаю и зарывать его не намерен! Можно и нам с ей этакую мастерскую завесть, коли дозволишь, – Савве Прокопычу такой ответ понравился, улыбка тронула усталые губы недужного:

– Что же, парнек, ступай пока, а ко мне Машу покличь. Я с ней побеседую, все обмыслю, дай срок, да и после ответ дам!

***

Боярин Андрей послал слугу разузнать куда ходил такой нарядный Захар? А уже вся слобоа ремесленная знала, что Захар – это жених Маруси Жгелевой. На следующий день боярин пошел к отцу Маруси сам. Тот было хотел встретить важного гостя стоя, но воевода не позволил. Он, как и его сын недавно, теперь беседовал с лежащим в постели мастером:

– Доброго здоровьица Савва Прокопыч, мастер жгелевый!

– И тебе не хворать, батюшка боярин Андрей Васильевич, – он сделал попытку привстать, чтобы поклониться!

– Лежи, лежи, Савва Прокопыч, – велел ему воевода, – позрил я работу твою – отменно, зело лепо! Я так мыслю, что в купцы тебе выходить надо, потому как жгель твою народ покупать станет, как пирожки горячие!

– Дак я уж помысливал о сем. Один купчина ярославский предложил мне создать кумпанство. Он, вишь ты, по весне, только ледоход минет, челны свои здесь в Коломне жгелью нашей отоваривает и гонит их вниз по речке Коломенке, далее по Москве реке до Оки, потом по Оке до Волги, а уж после вверх по ней до Ярославля, где сам и обитает. В сие же время весной ранней другой его караван, груженый пушниной, по тем же рекам идет до Коломны. По пути оба каравана весь товар распродают подчистую в торговых городках, почитай за полгода, аккурат до середины осени. Здесь его челны зимуют и, на год следующий, все повторяют по новой. Так тому купчине мало того, что мы делаем. Он желает большой торг затеять по всей Волге и Оке, и Каме. Посему хотел бы производство жгели в Ярославле наладить, дабы раз в 10 поболе чем теперь лепить. Так, что сей купчина предлагал мне так: его деньга, челны, а мои мастера там производство запустят. Барыш пополам! Хотел уж было я с ним по рукам ударить, сынов в Ярославль отрядить, да уж времена ноне сильно смутные! На дорогах разбой!

– Э, Савва Прокопыч, волков бояться – в лес не ходить! Мой совет те собирать сынов, все, что для дела надо, сырье, краски, что там потребно, грузитесь на телеги и езжайте с Богом. За нами еще один казачий отряд следует, сабель триста-четыреста, те, что, как и ты долго мыслили. Вот с ними и их обозом отправляйтесь, за седмицу то, чай соберетесь! Мыслю, за сей срок они в Коломне будут. Казакам скажи, де я попросил о том, а еще скажи, дескать Захар Пыр зять твой будущий, парень геройский, даром что молод, а его на Дону знают! Лучшей защиты в пути, чем сии казачки сынам твоим не сыскать! Да, а про Захара я к тебе особый разговор имею. Почитай лет двадцать тому лечился, отлеживался я от ран тяжких на казачьем хуторе. Приютила меня там одна молодая семья: казак Кондрат и жена его казачка Алена. Кондрата Господь забрал, Царствие ему Небесное, а с Аленой повидались мы недавно. Просила она приглядеть за сыном своим единственным, за Захаркой, стало быть! Я, Савва Прокопыч, добро помню и считаю себя их должником – не дали помереть мне 20 лет назад! Так, что дал я слово матери, что о сыне ее попекусь! Потому и пришел ноне к тебе. Ежели счастье казака Пыра в твоей дочери, так и о ней моя забота тоже! Так, что будет нужда какая – обращайся, ни в чем тебе отказа не дам! А, вот еще держи-ка перстень с моим вензелем. Нас Алябьевых по России, по разным местам немало. Случится мне быть далече, мои родичи подсобят, коли перстень им покажешь, – боярин тут же вложил в ладонь мастера золотой перстень с выступающей посередине буквой А в фигурных завитушках, как бы сидящей на крупном сапфире.

Захар утром следующего дня заехал попрощаться с невестой и будущими родичами. С ним вместе увязался Митька. Где-то через час казачье войско отправлялось дальше в поход на соединение с ополчением Минина и Пожарского. Молодые казаки прежде еще не были в избе, где проживала Маруся. Они переступили через порог и замерли от изумления. Да, посмотреть было на что, ярко и весело вокруг: огоньки множества причудливых серебряных светильников в форме лодочек, уточек, братин и прочих вещиц были убраны в цветные стеклышки (желтые, красные, синие, зеленые), отчего разноцветные пятна света застыли на стенах, которые и без того пестрели разными рисунками! Тут и катание с гор на санях, хороводы, прыжки через костер, ряженые на колядки, скоморохи с медведем, тройки лошадей и всюду смешные, или хохочущие рожицы. Даже выбеленная печь и та хитро подмигивала гостям нарисованным глазом. Ещё их встречали: Маруся, Глаша, Авдейка и старший брат Степан. Он, улыбаясь, как и все остальные его родичи, сказал:

– Сие, сестрица Маруся так избу расписала, любит она, когда весело и ладно в доме. Нам нравится и батюшка не против. Балует он её, всё ей дозволяет, таланту сестрицыну потворствует раскрыться, – Марусины щечки от похвалы слегка заалели! Она стояла рядом с другим своим братом Авдеем, очень на нее похожим, потому что это был ее брат-близнец:

– Ну, проходите гости дорогие, за стол садитесь, в ногах, как говорится, правды нет!

– А, иде же она, дядечка Степан, невжели от тут, – вопрошает Митька дурашливо, пытаясь заглянуть себе через плечо назад и тыча большим пальцем (остальные сжаты в кулак) пониже собственной спины? Весь вид шутника выражает безмерное удивление. Он садится на лавочку и принимается елозить по ней задом, как бы прислушиваясь к своим ощущениям. Хозяева улыбаются шутке, а Степан отвечает:

– Э, нет, Димитрий, на пустое брюхо беседа у нас не выйдет, да и вам перед походом потрапезничать оно не лишним будет, – между тем девушки сноровисто уставляют стол закусками: пирогами с капустой, визигой и мясом, сбитнем, квасом, медовухой. Митька продолжает дурачиться:

– Оно дюже верно, правда с меня так и лезеть, сей миг балакать зачнеть! Стал быть, Захарка намедни сговор вчинил, а я чем хужее? Правда у том, шо я вообче татарския купец Дамир, – начинает свою игру Дмитрий. Теперь на его месте сидит на скрещеных поджатых ногах степняк: узкие глаза щелочки, масляная глуповатая улыбка:

– Тут ещё один есть девищка – Глашира яным и моя тоже хотель с ней сговор делать!

Все поворачиваются в сторону Глаши, посмотреть ее реакцию. Она, понимая, что это лишь игра, тем не менее смущается, опускает глаза и произносит:

– Что же у Вас платье казачье, не татарское?

– Нада так. Девичка мене пугаться! Моя приехаль искать себе жина, такой красывий, как Глашечечка, сыладкий, как рахат-люкум, неженый, как питичка, – Митька делано проглатывает слюну!

– Мне еще замуж рано, пока нельзя, – говорит тихонько Глаша, опуская теперь не только глаза, но и голову!

– Пачиму, сердце моё? Моя смотрэль, как Ваша говориль – «сама девка раз!»

– Еще старшая сестра не выдана. Стало быть, нельзя о сем мыслить, – девушка теперь алеет, как маков цвет.

– Да, низя, низя, конешн низя, что ты?! Кылянус мамой, чесный слова! Однако… еси оченно хочется – тада можна! Моя пылатить калым, по-вашему вено – стадо баранов, сто голов!

– Только после старшей сестры о том помыслить можно, – всё больше робея и придвинувшись на лавке к брату Степану, прикрыв рот и щеки рукавом нарядной свиты, – шепчет смущенно девочка.

– Два стада баранов! Беру два штука разом: один – Глашечечка, дыругой старш сестра Мар уся, по рукам дядечка Сытепан, – за столом хохочут все, кроме шутника и его жертвы!?