скачать книгу бесплатно
На одной площадке с новосёлами проживала семья главного врача СЭС Ильинского, жена которого, проворная Аллочка, угостила Лебедевых в день их переселения горячим пирогом.
* * *
На втором году замужества Вера с нетерпением стала ожидать беременности, но она не наступала, как это было положено в счастливых семьях. Из месяца в месяц её надежды зачать ребёнка терпели крах, а её мужа больше печалило не то, что в семье не было детей, а то, что Вера все ночи и дни пропадала на работе и находила это вполне нормальным.
– Вера, – возмутился он как-то раз, когда она явилась домой с рассветом, – сегодня ты опять пришла под утро, как куртизанка из Парижа. Иногда мне кажется, что наш дом – это твоя перевалочная база, а я в ней сторонний наблюдатель. Ты сегодня ела?.. Я вот хлеб купил, а молоко в бидоне сестра передала. Так и получается, я ложусь в кровать голодный и злой, а ты, ни живая, ни мёртвая, приходишь под утро, и какие тут могут быть дети?! А ребёночка мне так хочется …и молока с хлебом.
Вера поцеловала мужа в усы пшеничного цвета и повела его на кухню, чтобы не драматизировать обстановку, а поскорее утолить голод и жажду, а потом – спать.
Когда они легли в кровать, то её нежно обнял Женя и вздохнул понимающе:
– Эх, Верочка-пеночка, ты опять думаешь о больнице! Я это нутром чувствую. А знаешь, я не виноват, что дети в Зеренде болеют, что у нас детей нет! Я вот что думаю: а не настала ли моя пора пуститься в бега? Ты на себя посмотри. Другие доктора приходят домой вовремя, тоже усталые, но довольные жизнью, а от твоей неудовлетворённости даже мухи в нашем доме сдохли. Это так, к разговору. Давай спать, хотя время уже вставать.
Женя отвернулся к стенке и тут же заснул, а Вера словно проснулась.
Конечно, в том, что мухи подохли, Вериной вины не было, они подохли от зимних холодов, но в словах мужа прозвучал печальный прогноз её семейного благополучия, который должен был её насторожить.
Сколько раз приходила Вера домой с сердцем, онемевшим от врачебного бессилия перед болезнью, уносящей жизнь ребёнка. Тогда ей больше всего на свете хотелось дежурить у постели обречённого малыша днём и ночью, словно её присутствие могло его спасти. В такие вечера Вера и говорила с Женей, и готовила ему ужин, но любить мужа ей казалось кощунством, поэтому пусть муж в одиночестве почитает книги Петрова и Ильфа, приводившие Веру в уныние, и не мешает ей штудировать свои конспекты по педиатрии.
Кормила Вера мужа тем, что было пределом её кулинарных возможностей: жареной картошкой, жареными яйцами и лапшой с маслом, правда, иногда случались исключения. Надо сказать, что домашними яйцами и молоком снабжали молодую семью родители Жени, которые один раз в месяц приезжали в Зеренду из деревни навестить своего старшего сына.
Однажды мама Люба зашла к Вере на кухню.
– Вера, что это у тебя там, в тазике на столе замешано?
А в тазике Вера с утра месила тесто для вареников с картошкой, которое никак не собиралось вместе, а рассыпалось на мелкие сухие комочки. Мама Люба, поохав, быстро превратила Верино тесто на вареники в прекрасное тесто для блинов и напекла вкуснейшие блины с хрустящими узорчатыми краешками. Блины макались в растопленное сливочное домашнее масло, были очень сытными.
Как только Женина мама уехала домой, то настроение молодой супружеской пары было как у новобрачных, и они любили друг друга долго и страстно, словно блинчики обладали силой эликсира любви. Всё лишнее забылось: и Верина занятость на работе, и тяга Евгения себя взбодрить стаканчиком бормотухи.
Жаль, что мама Люба приезжала редко, а Женя выпивал часто, а Вера по-прежнему день через день коротала ночи в больнице.
Вера была убеждена, что жизнь идёт своим чередом. Они оба с мужем работали, имели квартиру, а если муж смог стать мастером спорта по тяжёлой атлетике, то ему ничего не стоило стать самым трезвым из трезвенников, а с получением диплома работать в школе историком. Примером такой занятой жизни были для неё родители, которые трудились от зари до зари, дома практически не бывали, но семью-то сохранили.
На второй год бесплодных попыток забеременеть женщина обратилась на приём в женскую консультацию, и врач-гинеколог нащупала у Веры беременность в пять недель!
Счастливую Веру положили в больницу на сохранение беременности, и она строго соблюдала постельный режим, пила лекарства по назначению, но беременность не развивалась. Плод в её утробе не подавал никаких признаков жизни, зато Верино желание родить ребёнка становилось еще крепче.
То, что рождение ребёнка не зависит от желания матери его иметь, принималось Верой с трудом. Если рождение ребёнка происходит по неведомым никому законам, его нельзя запрограммировать и получить, то наступление беременности – это потрясающее вселенское событие, одно из самых совершенных чудес, которое может случиться с женщиной.
Вот этого чуда Вера была лишена, поэтому долгими бессонными ночами в отделении гинекологии она трогательно прижимала руки к груди, всматривалась в больничный потолок и шептала то, что лежало у неё на сердце, как это делали герои её любимых романов. Вера молила Бога сохранить её беременность, стараясь не думать о том, что почти все молитвенные просьбы героев прочитанных ею книг исполнялись только в последних главах, после серии страданий и мытарств.
– Боже на небесах, не лиши меня ребёнка, а я готова страдать, веря в то, что ты есть. Я очень терпеливая.
Вера хотела даже сказать, что она готова отдать за это жизнь, но вовремя сообразила, что этим она убьёт в себе дитя, поэтому решила не искушать судьбу, а просить только то, в чём сама нуждалась.
– Извини, что я прошу тебя, не стоя в церкви, перед иконой, а лёжа на больничной койке, – шептала она в потолок, представляя синее небо над головой.
Но молилась она напрасно. Через две недели её осмотрел ведущий гинеколог, которая пришла к выводу, что Вера саботирует педиатрическую службу района, выдавая себя за беременную.
Районным гинекологом в те годы стала работать Полина Ивановна, незамужняя, принципиальная, бескомпромиссная к себе и к персоналу женщина лет сорока, к тому же высокого роста, крепкого телосложения, с зачёсанными назад волосами, собранными в пучок. Полина Ивановна недолюбливала беременных сотрудниц и никогда им не сочувствовала, и напоминала Вере сержанта-сверхсрочника, которому были незнакомы позитивные эмоции и отступления от правил. Под её руководством стерильность родильного отделения достигла предельно высокого уровня, при котором выживали только самые коварные микробы, но как гинеколог в экстренных ситуациях Полина Ивановна терялась и от страха совершить ошибку постоянно ошибалась.
А вот в случае с беременным педиатром Лебедевой Полина Ивановна не сомневалась. Педиатров в районе не хватало, а больные дети имели право на качественное лечение. Обеспечить больницу врачебными кадрами входило в её обязанности как заместителя главного врача по кадровому вопросу, поэтому педиатру Лебедевой было официально предложено выскоблить матку, а так как та от медицинского вмешательства письменно отказалась, то её с диагнозом ложной беременности выписали домой.
* * *
– Вера, ты… бесплодна.
Это было сказано мужем прямо с порога. Вера лежала на диване, она очень устала, придя из больницы домой.
– Кто тебе об этом мог сказать, когда я сама этого не знаю?
– Вера, стоп. Разве это не так? Мне Галя позвонила на работу, к ней в лабораторию заходила ваша гинеколог, и она сообщила моей сестре, что ты бесплодна. Не смотри на меня словно мумия из гроба. Пожалуйста, ну не молчи… Давай я тебе чай приготовлю. Твоя подруга Людмила нам к чаю булочек принесла.
Вера вспомнила стихотворение Лермонтова о несжатой полосе и поняла, что значит, когда «руки повисли, как плети». Это значит полная безнадёжность. Слава Богу, что ещё не пришёл её смертный час, а смертную тоску полагалось запивать чаем с булочками.
К вечеру молодые супруги почувствовали своё одиночество, словно им сообщили, что светлое будущее стало беспросветно тёмным. Жене захотелось пойти в кочегарку по соседству, где он частенько проводил свой досуг, но он не мог оставить жену одну и продолжал сидеть с ней рядом, пытаясь её развеселить, а та не хотела веселья. Тогда Женя обнял её и прижался головой к её мягкой груди.
– А давай я побуду твоим сыночком. Обними меня, уложи спать, ведь я очень скучал, когда ты была в больнице. В спальне не работает отопление, но мы быстро согреемся под одеялом, и нам будет тепло. Я люблю тебя.
– Я тебя тоже, но давай лучше посмотрим телевизор.
– Ох, Верок-колобок, наш телевизор показывает только снегопады и бураны.
– Тогда давай спать, только ты прежде сходи в кочегарку и попроси, чтобы котёл натопили погорячее. Холодно.
Женя отправился в кочегарку, где кочегары утешали горемычных водочкой с солёным огурчиком, а к Вере постучала соседка. Эта была Аллочка Ильинская, она принесла пирожки с картошкой и поздравила её с выпиской из больницы.
С Аллой говорить по-соседски было не о чем, ибо мыслила она фразами из газеты «Комсомольская правда», воспитывала детей по коммунистическим нормативам, хотя по воскресеньям не работала, считая это большим грехом, и в Пасху пекла сладкие куличи.
Сам Ильинский был заметной в районе фигурой, как-никак главный врач санэпидстанции. Он считался хорошим специалистом, но за ним водилась слава гулящего человека. Его бесконтрольную сексуальную активность Вера приписывала необратимым последствиям травмы головного мозга, которую Ильинский получил в далёком прошлом. Измены мужа никак не отражались на его отношениях с добродушной Аллочкой, которая своей чрезмерной добротой надоедала всем соседям. Веру она не раз затягивала на кухню и насильно угощала чаем с горячими пирогами, подробно рассказывая самые свежие и достоверные деревенские сплетни.
Только с одним человеком Вера поделилась своей бедой. Это была Людмила, что жила этажом выше, и они обе понимали, что бесплодие – это не диагноз, это проклятие.
Людмила умела хранить чужие тайны, но вскоре о Верином бесплодии говорила уже вся деревня.
После выписки из больницы Вера с головой окунулась в работу, чтобы скорее забыть свою ложную беременность и желание иметь детей. Теперь молодая женщина не сочувствовала роженицам, терпевшим мучительные схватки, а бессовестно завидовала, ведь счастьем родить собственного ребёнка она была обделена.
* * *
В тот год в Зерендинскую районную больницу пришли на работу новые врачи: Мила Попова, начинающий врач-терапевт из Караганды, и Роза Ахметова, педиатр.
Мила поражала Веру своей потрясающей непосредственностью, на которую не влияли ни зрелость, ни диплом о высшем образовании. Роза обладала острым умом, хорошими знаниями по педиатрии и умела быть верной подругой. Если Роза была красива, степенна и умна, то Мила Попова выглядела очаровательной старшеклассницей, робеющей перед коллегами и пациентами. Её послушность ставила в тупик медсестёр, в одобрении которых молодой доктор постоянно нуждалась, а от её вежливости к санитаркам можно было даже прослезиться.
Хотя Мила Попова училась на лечебном факультете, но в ней не было той терапевтической закваски, которая отличала терапевтов от педиатров. Терапевты всегда умели держать себя на публике достопочтенно, красиво носить дорогую одежду и говорить своё мнение немного скучающим тоном, а Мила Попова по своей внешности напоминала Буратино. Её маленькие чёрные глаза искрились молодостью, жидкие каштановые волосы весело кудрявились, а большой красный рот широко улыбался всем на свете.
Педиатры были из другого теста, их не столько беспокоил их внешний вид, сколько доверие к ним маленьких пациентов, видимо, в такой педиатрической опеке нуждалась и сама доктор Мила Попова. Уже с первого дня знакомства эта девушка полюбилась Вере, ибо в ней она видела себя в юности.
– Ты поживи у нас с Женей, пока тебе не выделят врачебную квартиру, потому что жить при больнице рядом с нашей Полиной Ивановной всё равно что пойти на срочную службу. Я верю, что сам Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза одобрит заслуги твоей мамы перед партией и правительством по воспитанию последователей дела товарища Ленина! Ей удалось вложить в тебя столько послушания, что его у тебя в избытке, просто брызжет во все стороны. Познакомь меня с ней.
И Мила Попова приглашение жить в семье Лебедевых приняла с радостью, а история её семьи была проста и печальна.
Родители Милы познакомились в Германии в фашистском концентрационном лагере, куда они попали детьми ещё в начале войны. Уже в первый год заключения они осиротели, а за колючей проволокой, под лай сторожевых псов, зародилась между ними первая юношеская любовь. Милиных родителей освободили советские солдаты. Из фашистского лагеря в солдатских теплушках их вывезли в знойный Казахстан, где они решили пожениться и создать семью. После рождения Милы её родители стали ссориться, папа погуливал, а мама изводила себя ревностью, а потом они разошлись. Воспитывать дочь женщине с разбитым сердцем пришлось в одиночестве, но она была для Милы не мамой, а надсмотрщицей. От жизнерадостной девочки требовалось беспрекословное подчинение, ей не разрешалось иметь собственное мнение или вообще какое-либо желание. Колыбельные песни в доме не пелись, и приласкать девочку было некому. К тому же мама Милы не работала, а жила на алименты своего беглого мужа и небольшое «лагерное» пособие.
Рассказы Милы о её детстве и юности меняли Верино отношение к своим родителям. В её доме тоже царствовал мамин закон, но сохранялась свобода думать, читать, высказывать своё мнение, учиться самостоятельности и иметь пусть одну, но подругу.
Веру пугала незащищённость Милы в реальном мире, и она стала заботиться о ней как о своей младшей сестре.
Каждый понедельник в начале рабочего дня врачи собирались в кабинете главного врача на пятиминутку. Опаздывать было себе дороже, глава больницы Жакибеков был человеком строгих правил. В то утро Мила где-то задерживалась и вбежала в кабинет последней. Быстро оглядевшись, она замерла на месте как вкопанная.
Интерьер кабинета главного врача был по-министерски тяжеловесным. Стены обиты деревянными плитками, а под портретом Леонида Ильича Брежнева стоял дубовый стол, за столом в кожаном кресле восседал и сам хозяин кабинета, товарищ Жакибеков. Его массивная фигура в объёмном кресле напоминала Вере медведя в берлоге. Рассеянный дневной свет, проникающий в комнату через тюлевые занавески на высоких окнах, и персидский ковёр, устилающий пол кабинета, делали обстановку пятиминуток излишне торжественной. Вдоль стен с двух сторон от стола главного врача стояли впритирку простые кресла, предназначенные для врачей-ординаторов.
С приходом в больницу новых специалистов кресел стало не хватать, и врачи перед пятиминуткой искали себе стулья в других кабинетах, но Мила опоздала и приготовилась слушать наставления главного врача стоя перед его столом, прямо посередине персидского ковра.
Такое неординарное поведение молодого доктора главному врачу не понравилось, и в кабинете установилось официальное молчание, означавшее коллегиальное неодобрение. Мила использовала это молчание как возможность поздороваться. Она стала взглядом обводить участников пятиминутки, приветливо кивая каждому из сидящих на креслах докторов, пока не пришла очередь приветствовать главного врача. Под его начальственным взглядом Мила перестала улыбаться и вновь встала по стойке смирно. Жакибеков начальственно кашлянул, чтобы выразить своё недовольство. Всем присутствующим докторам это было понятно, кроме Милы, которая продолжала стоять, как часовой у мавзолея.
Тут молодой стоматолог, сидевший на кресле рядом с Верой, решил вмешаться в ход событий и пошутил. Он тоже кашлянул, но с улыбкой и жестом пригласил её присесть рядом с ним, так это поняла сама Мила, и она присела на самый край его кресла, удачно вместившись между поручнем и самим стоматологом. В кабинете раздался протяжный вдох, никто такого послушания от девушки не ожидал.
Не замечая всеобщего внимания, Мила продолжала сидеть впритирку со стоматологом, подобострастно смотря на главного врача, который всё никак не начинал пятиминутку, а за её спиной сосед по креслу, красный от неловкости, осторожно сложил руки на груди, чтобы ничего дурного о нём не подумали.
От этой немой сцены главный врач района сам почувствовал себя лишним в своём кабинете и уже громко постучал по столу ручкой.
– Мила, встань с кресла немедленно и найди себе стул в рентгенкабинете, – зашептала Вера подруге, но та только покосилась на Веру и недовольно покачала головой, словно именно Вера мешала проведению пятиминутки.
– Встань немедленно! На тебя все смотрят! Милочка, прошу, встань и принеси себе стул! – не сдавалась Вера, и Мила всё поняла.
Не успела она приподняться, как стоматолог пулей выскочил из кабинета и через минуту принёс девушке стул на радость всему врачебному коллективу.
Вскоре после этой истории с опоздавшей Милой на ковёр к главному врачу была приглашена и сама Вера.
На столе перед товарищем Жакибековым лежала телеграмма, заверенная областным отделом здравоохранения города Караганды. В письме Вера вызывалась в Караганду в связи с ухудшением состояния здоровья её мамы. Рядом с письмом лежал и приказ, подписанный главным врачом, по которому педиатр Лебедева отправлялась во внеочередной отпуск по семейным обстоятельствам.
Вера в тот же день выехала в Караганду.
Глава 2
Удар. Дверь в спальню раскрылась, чуть не слетев с петель.
Вера вздрогнула, крепче прижала спящего ребёнка к груди и быстро оглянулась по сторонам. Кровать, на которой лежало мамино стёганое одеяло, трельяж и окно за спиной не могли служить ей укрытием, а бежать было некуда.
На пороге спальни появился Женя, его лицо искажал злобный оскал. Левая рука сжимала охотничье ружьё, а правая была засунута в карман.
Вера поняла, пощады не будет.
– Ты, сука, стой, где стоишь. Доигралась, прынцесса, а теперь смирно, я целиться буду, чтобы наверняка! Ведь тебя, суку, давно пристрелить надо!
И вот ружье вскинуто, курок взведён, осталось только найти стрелку-цель и пальнуть, но задрожали руки.
Реальная угроза действовала на Веру гипнотически, она стояла в покорности кролика перед удавом и ещё крепче прижимала к груди ребёнка. Хотя её рассудок отказывался верить даже в саму возможность подобной ситуации, хотя сердце колотилось в бешеном ритме опасности, она хранила спокойствие, чтобы ненароком не разбудить дочку.
Женя сначала целился в голову Веры, но ему мешал сосредоточиться её спокойный или даже покорный взгляд. Потом в мушке ружья он стал видеть не один, а два женских лба и над обоими вились кудряшки. Но когда в мишени появился и третий лоб в таких же кудряшках, то мужчина чуть приспустил чёрное дуло двустволки и стал метиться в более широкую цель, в женскую грудь. Ему совсем не мешало завёрнутое в пёструю пелёнку тело ребёнка, наоборот, это даже усиливало кульминацию от совершаемого им преступления – преднамеренного убийства жены.
Именно этим выстрелом в упор Евгений собирался насладиться на всю жизнь. Предвкушение момента убийства супруги, навязанного жизнью, кружило голову, и мысли в его голове опережали события. Полёт пули был выверен, и исход был неизбежен – смерть той, которая одним взглядом могла вывести его из себя, сделать его ничтожеством!
Женя всегда считал себя хорошим человеком, он не убогий из подворотни, его любят и уважают друзья, а эта толстуха в халате с оторванными пуговицами, ему не судья, и только её смерть сможет освободить его от постоянного чувства вины перед ней, словно так он и не оправдал её доверие.
Евгению нравилось сознавать истину, что пуля не знает ни жалости, ни пути назад, она достигает цели и уничтожает её… если хорошо прицелиться. И как профессиональный убийца, он принял стойку, нашёл цель, взвёл курок и замер, собираясь одним выстрелом убить Веру наповал, чтобы не было никчёмных слёз. Женский плач всегда действовал ему на нервы.
Но совершить убийство ему мешало отсутствие атрибута каждого убийства – крика о пощаде. Женя с детства слышал визг свиньи в сарае, когда с наступлением первых заморозков в деревне забивался скот. Мальчишкой он затыкал уши ладонями, пока внезапная тишина не накрывала его с головой, словно тяжёлое одеяло, из-под которого нельзя было выбраться, но это только казалось, что нельзя.
* * *
Вера не визжала и даже не плакала, она тихо ждала выстрела, не догадываясь, что её овечья покорность мешала мужу нажать на курок. Она стояла у окна, за которым оставался мир, который тоже ждал выстрела и её смерти.
О чём можно думать, когда в тебя целятся в упор?
Может быть, о том, что в больнице не станет райпедиатра? Или о горе родителей по убитой дочери? Первое, что пришло женщине в голову, – это то, что она стала «сукой». Как это могло произойти, что она перестала быть человеком, а превратилась в животное женского рода?
Яркой вспышкой вспомнила она мамино предупреждение об опасности брака с алкоголиком, но это воспоминание было уже совсем неуместно, ведь перед смертью любому неприятно сознавать, что под пулю убийцы он встал добровольно, когда его предупреждали заранее, чем закончится эта игра в доброго, и теперь поздно что-то менять, пришло время умирать…
– Пусть последним воспоминанием в моей жизни будет память о родителях, они дали мне жизнь, им меня и хоронить, – подумала Вера, но в оставшиеся мгновения жизни ей нестерпимо хотелось всё-таки понять, почему у неё не удалась семейная жизнь.
* * *
Когда встревоженная телеграммой Вера приехала в Караганду, то родители встретили её на вокзале и выглядели вполне здоровыми людьми. Ситуацию с телеграммой мама прояснила по дороге на дачу.
– Вера, скажи мне на милость, почему не ты, а твоя добрая соседка Алла Ильинская сообщила нам, что над тобой издеваются ваши гинекологи, объявляя тебя во всеуслышание бесплодной женщиной. Учти, это лживые слухи! Завтра утром я положу тебя на обследование в городской роддом. Если будет нужно, то ты пройдёшь и курс стационарного лечения. Мы утрём носы вашим гинекологам верным диагнозом и правильным лечением. Почему же ты с нами не посоветовалась, разве мы тебе враги? Как тебе не стыдно?
После маминой взбучки слово взял папа, он сидел за рулём своих «Жигулей», вёз Римму и Веру на дачу, где мама к приезду дочери сварила борщ.
– Вера, нам стало известно, что Евгений выпивает. Я думаю, что он напивается потому, что у вас нет детей. Мама тебя определит на лечение к лучшим специалистам, и у тебя непременно будут дети. В нашем роду бездетных женщин не было. А ты постарайся поддержать мужа, чтобы он не отчаивался. Будут у вас дети!
Целый месяц держали Веру на больничном режиме. Все внутренние слои стенки матки были поражены гнилостной инфекцией. Это объясняло тот противный запах, а вернее, вонь, которая исходила от Веры в последние месяцы после лечения от ложной беременности.
– Такое инфицирование всех слоев матки возможно только при нелеченом микроаборте, – сделала заключение главный гинеколог городского роддома, хорошая мамина знакомая.
Этот диагноз утешил Веру.
– Значит, я перенесла микроаборт! Значит, что у меня всё-таки была настоящая беременность, а не ложная, как у психически нестабильных дам! – рассуждала она, лёжа на больничной койке, где проходила противовоспалительное лечение и лечение по предупреждению развития постинфекционных спаек, которые могли привести к истинному бесплодию!
Лёжа в палате с женщинами, страдающими бесплодием, Вера увидела обратную сторону женской судьбы. Её высшее образование, престиж районного специалиста, обеспеченность родителей ничего не значили для женщин с диагнозом «бесплодие». Целый мир с его красотой и многообразием жизни, различными общественными порядками и непорядками, войнами и миротворческим движением, пороками и шедеврами искусства в этой палате терял свою значимость.
Соседки по палате настороженно встретили Веру, словно она могла быть соперницей их счастью забеременеть. Каждая из них боялась лишним словом спугнуть надежду на чудо, которое могло перепасть другой, поэтому всем приходилось быть начеку.
После месяца стационарного лечения Веру выписали домой, и с этого момента желание родить собственного ребёнка овладело ею целиком. Теперь она хранила в сердце пророчество папы, что рождение ребёнка может спасти её брак. Чтобы отвратить мужа от пьянства, ей пришлось серьёзно заняться любовью.
Как бывает часто в жизни, желание забеременеть с успехом сбывалось у её подруг, пьянка мужа не прекращалась, и Вере ничего другого не оставалось делать, как работать на свой авторитет, который в будущем должен был работать в обратном порядке.
Руководить педиатрической службой района без сплочённой команды всё равно что плавать в речном песке, поэтому Вера собирала молодых педиатров у себя дома, за кухонным столом. В компанию педиатров удачно влилась и терапевт Мила Попова.
