Физтеховцы. Жизнь в Лесном

скачать книгу бесплатно

Я уже умел пилить, строгать, заколачивать гвозди, отличал винт от шурупа и шпонку от шпильки. Пытался чертить, но окружности у меня получались очень плохо. Циркуль всегда норовил соскочить, и ножка подгибалась.

В семь лет я пошел в школу № 117 Сталинского района и проучился в ней четыре года. Школа была мужская. После этого ввели совместное обучение и меня и некоторых одноклассников перевели в здание бывшей женской школы №103, которая была ближе к дому – на пр. Раевского, на берегу «Бассейки». Первую учительницу звали Александра Ивановна Дондукова. Она была уже очень старенькая и часто болела. А в четвертом классе у нас появилась другая учительница.

Будучи еще студентом Политехнического института, я начал работать на третьем курсе. Меня взяли по совместительству в Физико-технический институт в лабораторию ядерных реакций. Отец был в то время директором института. В лаборатории, да и в институте большинство сотрудников были молодыми и работы, проводившиеся там, были, как мне казалось, уникальными. До того как я был зачислен в штат института, я, увлекавшийся тогда радиолюбительством, уже работал в Политехе, где мы с моим другом Аликом Латышевым делали установку для определения соотношения заряда электрона и его массы. Самым трудным делом оказалась намотка медной проволоки на одевавшуюся на электронную трубку катушку. Чтобы аккуратно намотать обмотку, нам пришлось использовать токарный станок, и мы просто стерли руки, удерживая при намотке проволоку.

Когда я попал в лабораторию ядерных реакций, там велись работы по изучению возможности существования антивещества в метеорах. Создавалась аппаратура для измерения рентгеновских всплесков при взаимодействии вещества и антивещества.

Первая работа, которую я выполнял, была калибровка фотоумножетелей с преобразователем нейтронного излучения в свет. Работа была очень простая. Нужно было сцинцилляционный кристалл, намазанный смазкой, установить на фотоумножитель и закрепить его навинчивающейся крышкой. После этого, нейтронный источник, вынимавшийся из контейнера, помещался вблизи от фотоумножителя. Необходимо было включить соответствующую аппаратуру для измерения сигнала и занести данные в лабораторную тетрадь.

Номер комнаты 256. Две комнаты были смежными. В соседней маленькой комнате работал другой сотрудник лаборатории, у которого был сравнительно более мощный источник излучения. Он включал свою установку и выходил из комнаты. Как мне потом объяснили, чтобы не облучаться.

После окончания этой работы мне было поручено исследование туннельных диодов. Нужно было изучить их поведение при различных нагружениях и изменениях временных воздействий. Туннельные диоды выпускала «Светлана» и необходимо было исследовать возможности их применения в системе «разравнивания» импульсов поступающих от приемников излучения для количественного определения числа импульсов. Система разрешения случайно поступающих импульсов была описана в одном из американских журналов. Беляевский Анатолий Иванович выдал мне статью американцев, где описывалась электронная схема устройства для разравнивания по времени частоты их следования. И передал отечественные туннельные диоды для измерения их характеристик. Измерять параметры диодов можно было в статическом и динамическом режимах. Провести статические измерения мне удалось, и построенные мной графики заняли больше половины альбома миллиметровки с форматом А3. Динамические характеристики провести не удалось. Время летней работы закончилось, а отец поручил мне разобраться с искровыми камерами.

В Политехнике я слушал замечательные лекции М. М. Бредова. Он читал лекции превосходно. Его обаятельность была изумительной, но он был очень жестким преподавателем. Было очевидно, что его знания очень глубоки.

Отец пригласил Михаил Михайловича заняться проблемой антивещества. В моей памяти идеи возможности использования антивещества, существующего в нашем мире для обеспечения человечества колоссальными энергоресурсами, пришла моему отцу в виде конкретной идеи в начале шестидесятых годов. Отец всегда обсуждал несекретные идеи вечером дома, за ужином. То, что отец рассказывал, было удивительно интересно и очень хотелось присоединиться к этой работе. Идея, которая пришла к нему, заключалась в том, что антивещество существует во вселенной и если его найти, то огромное количество проблем человечества будет решено. Для того, чтобы найти антивещество во вселенной, необходимо от астрономических наблюдений перейти к физическим экспериментам, позволяющим установить, где антивещество находится и извлечь его. Одними из интереснейших объектов, приносящих к Земле информацию о том, что происходит в окружающем нас Мире, являются метеорные потоки. Исследование излучательных процессов, происходящих при приближении микрометеоров к земле, должно позволить уяснить возможность получения антивещества человечеству для великолепного существования в будущем мире.

В 1957 году отец пригласил из института телевидения В. Л. Крейцера в Физтех для разработки технических систем телевидения для решения научных проблем в физике. Одна из проблем, которая его очень интересовала, была проблема создания инфракрасных телевизионных систем.

Отец был избран вице-президентом Академии наук СССР и по существовавшей тогда ситуации должен был освободить должность директора Физико-технического института. Примерно в это время он освободил и должность заведующего астрофизическим отделом института. Заведующим отделом стал Михаил Михайлович Бредов.

В 1965 году отец организовал новую лабораторию для создания инфракрасных приемников изображений и голографии.

В конце июня 1965 года Шурка защитил диплом на тему: «Новый метод преобразования инфракрасного излучения в видимое». К этому времени и следует отнести начало создания лаборатории.

Отец предложил идею создания преобразователя ИК излучения в 1964 году и решил дать ее как тему дипломной работы Шурке. Первоначально отец решил ряд задач или поставил ряд задач, касающихся пространственного и временного разрешения приемного экрана с жидкой пленкой и задумал экспериментальную проверку, использования зависимости коэффициента поверхностного натяжения жидкости от температуры для индикации ИК излучения. Для проведения экспериментов в декабре 1964 года для этой цели были выделены три комнаты на втором этаже главного здания. В это время я впервые появился в создаваемой лаборатории, которая представляла собой три пустые комнаты, оборудованные только электрощитами и только что косметически отремонтированная. Я знал, поскольку в июле-августе полтора месяца работал в институте препаратором, что здесь была лаборатория Анатолия Михайловича Романова.

Попал я в 1962 году в лабораторию Романова не случайно. Отец увлекался в то время гипотезой об антивещественной природе некоторых метеорных потоков и рассчитывал на быстрое экспериментальное подтверждение этой гипотезы. Поэтому он и направил меня к Анатолию Ивановичу Беляевскому, которого считал толковым и дельным.

Собственно с этого и началось мое знакомство с Физтехом. В вопросах связанных с антивеществом, с зарядовой симметрией вселенной я был знаком, весьма относительно, по разговорам отца за столом. Помню, что отец уверенно говорил о возможности обнаружения и даже «поимки» антиметеоров, о перспективности этих исследований с точки зрения энергетики, и в шутку предлагал мне написать научно-фантастический роман на эту тему. Правда, к 1962 году разговоры по этому поводу затихли, что было связано с засекречиванием и с тем, что большинство физиков встретили эту идею «в штыки». Проводившиеся в то время эксперименты не дали положительных результатов. Дело оказалось значительно более сложным, чем это казалось сначала.

Я в то время об этом не задумывался. Знаний у меня было явно мало, не считая занятий радиолюбительством, но к работе я относился серьезно. Меня поразила лаборатория Романова – обилие приборов и людей. Большое впечатление на меня произвел факт порученной мне работы с использованием радиоактивных источников. Мне было немного страшно и интересно, когда сотрудник в соседней комнате, напротив двери перед которой, мне приходилось стоять, вывешивал на проволочке, вынутый перед этим из контейнера источник, включал аппаратуру и чтобы не облучаться уходил в другую комнату. Мне тогдашние переживания кажутся смешными, но тогда они окрашивали работу романтикой.

Приходя в лабораторию я стеснялся сотрудников, сокрушался своей неловкости и своему неумению что-либо быстро и хорошо делать. Первое дело, которое мне поручили, состояло в проверке фотоумножителей, предназначенных для работы в счетчиках, устанавливаемых на самолетах в Горелово. Отбирались образцы, характеристики которых не менялись во времени. Схема, на которой мне пришлось работать, состояла из фотоумножителя с катодным повторителем, сигнал с которого подавался на осциллограф для измерения амплитуды сигнала и на амплитудный анализатор импульсов. Осуществлялась регистрация нейтронов от слабенького источника. Перед фотокатодом умножителя в непосредственном контакте с баллоном необходимо было устанавливать сцинтиллятор в качестве которого служил кристалл CsJ активированный Ta.

Перед тем, как оставить меня работать самостоятельно меня предупредили, что кристалл единственный, и что с ним надо обращаться очень осторожно, так как он легко бьется. Последнее предупреждение сделало для меня работу мучительной. Я боялся разбить кристалл, тем более, что сделать это было просто. При установке кристалла на очередной фотоумножитель, смазанный согласующей жидкостью приходилось держать фотоумножитель, устанавливать кристалл и завинчивать крышку, держащую кристалл стараясь кристалл не уронить. В конечном счете кристалл я уронил.

Было начато строительство филиала института в Гатчине и сооружен ядерный реактор. Бывший ранее филиалом Физико-технического института, институт стал самостоятельным и вскоре после смерти Б. П. Константинова получил название Ленинградский институт ядерной физики им. Б. П. Константинова.

В семидесятых годах был построен научный корабль для акустических исследований в академии наук под названием «Академик Борис Константинов». Пришли новые времена, власти было не до науки, теплоход был продан и переименован.

* * *

Жизнь проходит очень быстро, так что уже не понимаешь, была ли она или нет. Мне было десять, двадцать, сорок и уже пятьдесят, а потом шестьдесят и все очень скоро кончится.

Мне хочется понять, что же я в этой жизни сделал. Любил я кого-нибудь в этой жизни или нет. Хотел ли я иметь детей или нет? Что я хотел в этой жизни?

Жизнь совсем не была легкой. Всю жизнь работал или, скорее думал, что работаю. Всю жизнь кого-то учил, или предполагал, что обучаю. Все, что я делал, было для меня самым важным, самым настоящим. Никогда не был завистливым, и никогда не хотел людям, окружавшим меня зла. Своим трудом создавал лаборатории и думал, что делаю самое настоящее «дело».

Часть 2. Воспоминания о Борисе Павловиче Константинове

КОНСТАНТИНОВ БОРИС ПАВЛОВИЧ (1910–1969)

Физик, академик (1960 г., член-корреспондент АН СССР, 1953 г.), вице-президент (с 1967 г.). Р. в Петербурге.

Учился в Ленинградском политехническом институте. В 1926–1930 и с 1940 работал в Ленинградском физико-техническом институте. С 1943 г. – зав. лабораторией, с 1963 г. – зав. отделом, в 1957–1967 гг. – директор), в 1947–1966 гг. – также зав. кафедрой Политехнического института.

Работы посвящены акустике, физической химии, физике изотопов, физике плазмы и проблеме управляемого термоядерного синтеза, астрофизике, голографии. Впервые поставил и решил вопрос о поглощении звука при отражении от абсолютно гладкой и твердой границы, создал волновую теорию реверберации звука в замкнутых помещениях с учетом поглощения на стенках, вывел (1938 г.) формулу для среднего давления акустической волны при нормальном падении ее на твердую границу. Создал теорию колебаний струи и струйного преобразования.

Изучал распространение звука в ограниченной среде с учетом теплопроводности и вязкости, нелинейные эффекты при распространении звука в газах, в частности нелинейное звукообразование.

Выполнил фундаментальные исследования изотопных эффектов и методов разделения изотопов, разработал ряд методов разделения изотопов, один из которых послужил основой для организации промышленного производства изотопов в широких масштабах. В частности, теоретически обосновал и экспериментально доказал (1946 г.) возможность разделения изотопных ионов методом электромиграции. Предложил методы измерения физических констант материалов, количественного химического анализа различных соединений и растворов, синтеза химических реакторов, разнообразные методы очистки материалов.

Работы последних лет касались вопросов физики высокотемпературной плазмы и управляемого термоядерного синтеза, астрофизики, голографии. Осуществил физические и диагностические исследования на термоядерной установке «Альфа», выдвинул идею корпускулярной диагностики плазмы, развил методы оптической и микроволновой диагностики плазмы. В области астрофизики высказал ряд идей, связанных с проблемой зарядовой симметрии Вселенной. Выдвинул гипотезу, согласно которой кометы состоят из антивещества. Провел ряд исследований гамма-лучей с помощью спутников и баллонов, лабораторное моделирование кометных явлений, наблюдения соударений микрометеоров со спутниками, в результате чего было опровергнуто утверждение о существовании вокруг Земли пылевого пояса. Под руководством Б. П. Константинова исследовались свойства и определялись параметры фотографических, телевизионных и фототелевизионных голографических систем.

Герой Социалистического Труда (1954 г.), Ленинская премия (1958 г.), Государственная премия СССР (1953 г.). В 1959–1969 гг. – главный редактор «Журнала технической физики».

В. Б. Константинов

Передо мной на столе книга: на сине-белом фоне обложки название: «Гидродинамическое звукообразование и распространение звука в ограниченной среде». Автор, Борис Павлович Константинов, – мой отец. К моменту издания, 1974 г., прошло пять лет со времени кончины отца и тридцать – после ее написания. Монография представляет собой докторскую диссертацию отца, которую он защитил спустя всего лишь семь месяцев после защиты кандидатской диссертации в тяжелом военном 1943 г. В основе докторской диссертации – работы по акустике, выполненные в 30-е годы. В стенограмме заседания Ученого совета ФТИ, проходившего Казани, заключительные слова диссертанта: «Эта работа проводилась на протяжении нескольких лет, начиная с 1935 г. Вначале я работал в лаборатории Н. Н. Андреева под его руководством, и там вопрос о струйных колебаниях был поставлен по его инициативе и закончен в 1935 г. В теоретической части этих исследований работа принадлежит лично мне, а во всех экспериментах участвовал ряд сотрудников. Диссертация эта написана в Казани на протяжении 7–8 месяцев». Официальными оппонентами были Я. И. Френкель, А. А. Харкевич и Г. А. Гринберг. Мне представляется, что в этих отзывах на диссертацию наиболее правильно охарактеризован отец как ученый. Особенно ярко обрисован характер его таланта физика-экспериментатора, научная смелость, интуиция, широта мышления в строгом по стилю и, вместе с тем, темпераментном отзыве А. А. Харкевича.

Отец защитил докторскую диссертацию в тридцать три года. Как складывалась его жизнь до этого момента? Что влияло на его выбор жизненного пути? Как относился он к своим успехам и неудачам? Как относился он к людям?

Отец гордился своим крестьянским происхождением, тем, что ему довелось жить в деревне в первые послереволюционные годы, где он участвовал во всех сельскохозяйственных работах вместе со своими многочисленными братьями и сестрами. Жизнь в деревне навсегда оставила в его душе теплые воспоминания, привила любовь к просторам полей, к лесам и перелескам, нехоженым тропинкам и неторным дорогам.

Отец его, Павел Федосеевич родился в 1874 году, в деревне Монаково Галичского уезда Костромской губернии. Будучи способным и энергичным человеком, окончив лишь 4-классную приходскую школу, Павел Федосеевич тем не менее понимал необходимость образования и сумел привить тягу к знаниям всем своим детям, хотя вывести их в люди он не успел из-за ранней смерти. По примеру малоземельных крестьян тех лет Павел Федосеевич отправился в Питер на отхожий промысел. Вначале он работал разносчиком в известной тогда в Петербурге чайной торговле Кузьмичёва, затем поступил подсобником в хлебопекарню какого-то купца, где и научился говорить по-немецки. В 16 лет он стал маляром. Впоследствии стал десятником и работал у подрядчика строительных работ Корнилова. В 1900 году Павел Федосеевич вошел в дело Корнилова как компаньон, а затем стал самостоятельным подрядчиком строительных работ.

В годы бурного развития капитализма и в период первой империалистической войны Павел Федосеевич выполнял крупные частные и государственные подряды на строительные работы и, по-видимому, нажил на этом значительный капитал. Во всяком случае, к началу Октябрьской революции он был владельцем большого каменного дома на Старо-Петергофском проспект, д. 36-б. В 1895 году Павел Федосеевич женился на Агриппине Петровне Смирновой. С 1895 по 1915 г. у них родилось 8 сыновей и 4 дочери, из которых трое умерли в раннем возрасте.

В начале 1918 года Павел Федосеевич с семьей за исключением старших сына и дочери переехал на жительство на родину в деревню Монаково, а потом в том же году на родину жены в деревню Анушино, в трех верстах от Монаково. Здесь Павел Федосеевич собственноручно распахал участок, лет тридцать стоявший без обработки и превратившийся в луговину, и восстановил крестьянское хозяйство, кормившее семью до 1924 года. В связи с нехваткой хлеба Павел Федосеевич несколько раз ездил за ним в Котельнич, Вятку. Во время последней поездки в 1919 году он заболел сыпным тифом и умер. Агриппина Петровна родилась в 1876 году. Выйдя в 19 лет замуж, всю жизнь была домашней хозяйкой. В 1924 году она ликвидировала хозяйство в деревне. Умерла в 1930 году в Ленинграде.

К тому времени старший сын Александр Павлович был еще только студентом. Именно на его плечи легла ответственность за судьбы младших братьев и сестер. Выбор ими своих будущих профессий, несомненно, происходил под его влиянием. Старший брат служил им примером.

Отец любил рассказывать, как Александр Павлович впервые привел его, четырнадцатилетнего мальчишку, в Физико-технический институт и тем самым решил его дальнейшую судьбу.

Александр Павлович родился в 1895 г. и после окончания реального училища поступил в 1913 г. на механический факультет Технологического института, где у него проявился интерес к радиотехнике, и возникли идеи, касавшиеся зарождавшегося тогда телевидения.

Обучение Александра Павловича в Технологическом институте дважды прерывалось. В 1913 г. его призвали на военную службу, которую он отбывал в радиотелефонной роте электротехнического батальона до 1918 г. После демобилизации он продолжал учиться, а в 1919 г. пошел на Балтийский флот, где до 1922 г. служил старшим электриком.

Научная, инженерная и преподавательская деятельность Александра Павловича началась в 1920 г. В 1920–1921 гг. совместно с астрономом Н.И.Днепровским и профессором П. А. Азбукиным он принимал участие в организации и развитии Службы времени и долгот. Консультантом Пулковской обсерватории Александр Павлович был с 1921 по 1935 г., фактически обеспечивая все ее электро- и радиотехнические потребности. Тогда же он принимал участие в организации и технической подготовке таких важных международных научных мероприятий, как, например, определение разности долгот Гринвича и Пулково. Для решения гой проблемы им была разработана аппаратура для автоматической регистрации сигналов.

В 1930 г. Александр Павлович предложил проект передающей телевизионной трубки с мозаичным фотокатодом, состоящим из множества миниатюрных фотоэлементов. Каждый такой элемент обладает, как известно, определенной электрической емкостью. При проецировании на такой фотокатод изображения отдельные элементы под действием различной освещенности накапливают заряд. Сканирование мозаики электронным пучком позволяет получить электрический сигнал, пропорциональный освещенности.

Занимался Александр Павлович и вопросами применения радиофизических методов в геофизической разведке. Им были разработаны сейсмографы, с успехом использовавшиеся при разведке полезных ископаемых.

Все знавшие Александра Павловича подчеркивали широту его научных интересов и увлеченность работой. Он всегда сосредотачивал свое внимание на наиболее актуальных проблемах современной ему науки и техники, например на проблемах телевидения, сейсмической разведки полезных ископаемых и многих других.

Интенсивную научную работу Александр Павлович совмещал преподавательской деятельностью. Уже в 1920 г. он работал на радиотехнических курсах Наркомпочтеля. С 1929 г. в Ленинградском университете и Политехническом институте читал курсы «Радиотехники» и «Теории сейсмической аппаратуры», в Ленинградском электросварочном институте – курс «Переменных токов», преподавал также в Военной электротехнической Академии. Ученик Александра Павловича А. В. Таранцов писал: «Александр Павлович Константинов был замечательным педагогом, настоящим Учителем с большой буквы».

Все братья и сестры Константиновы так или иначе ориентировались на старшего брата. Широта его интересов не могла не повлиять на отношение к научной работе моего отца. Проблемы, над которыми работал Александр Павлович, интересовали и отца на протяжении всей его жизни. Николаи Павлович всю жизнь проработал инженером на теплоэлектростанции. Федор Павлович, имевший склонность к гуманитарным наукам, избрал для себя профессию архитектора. Не отставали от братьев и сестры, Варвара Павловна и Мария Павловна, посвятившие себя физике. Павел Павлович, химик по образованию, погиб в бою во время Великой Отечественной войны в возрасте 29 лет. Самый младший в семье Леонид Павлович работал на Свердловском машиностроительном заводе им.М.И.Калинина. Начал он старшим мастером, а с 1948 г. работал в конструкторском бюро, закончив без отрыва от производства Всесоюзный заочный машиностроительный институт. Под его руководством были отработаны десятки машин, в конструкцию которых он внес много оригинального. За освоение в серийном производстве сложного изделия в 1971 г. ему была присуждена Государственная премия. Всякий раз, встречая Леонида Павловича – дядю Лёку, я поражался его эрудиции, меткости суждений, жизнерадостности. Слушать его было огромным удовольствием.

Отношения братьев и сестер Константиновых были теплыми и ровными, хотя последние годы виделись они редко. Они были трудолюбивы, добросовестны, целеустремленны и настойчивы. Эти последние качества граничили с упрямством. С этими особенностями характера Константиновых и было связано то, что все они славно прожили жизнь, никогда не жалуясь на судьбу или неблагоприятные обстоятельства.

Трудиться все они начали рано. Отец после окончания школы начал работать в Физико-техническом институте вначале препаратором, а потом лаборантом. Ему еще не было шестнадцати лет, и поэтому в институт его не приняли. Он начал заниматься вольнослушателем на физико-механическом факультете Политехнического института, но так его и не закончил.

В сохранившейся рабочей тетради за 1945 г. отец писал: «Основным движущим импульсом в моей работе является интерес к науке. Научное любопытство, научная любознательность, стремление понять явления природы заставляют меня читать, обсуждать, творчески обдумывать соотношения различных явлений. Когда я что-нибудь узнаю новое, когда это новое пойму, так сказать, «своим умом», я получаю удовлетворение. Это удовлетворение очень высокого порядка… Необходимо углублять, совершенствовать свои познания. Невозможно терпеть, когда вопрос, вставший перед сознанием, остается неразрешенным в особенности, если этот вопрос полностью разрешен наукой и имеется превосходное его изложение».

Отец был постоянно недоволен собой, все время стремился совершенствоваться: «В своей работе, личной и как начальник лаборатории, я почти не уделяю времени и внимания вопросам правильной организации труда. Моя личная работа, а также и работа всей лаборатории идет в значительной мере самотеком…, что сделано мною лично и сделано лабораторией, ни в каком сравнении не может стоять с тем, что могло быть сделано».

Мне хочется обратить внимание на это разделение работы на личную и работу коллектива. Такое отношение к работе было свойственно отцу всю жизнь. Он никогда не ставил своей подписи под статьей, если не принимал должного участия не только в постановке самой работы, но и в выполнении, а на оформление, доработку и опубликование своих личных результатов ему чаще всего просто не хватало времени. Так было с огромным количеством его идей из области акустики, так было с его оригинальным курсом по физике изотопов, который он читал в Политехническом институте, и на издание которого отцу так и не хватило времени.

Отец был чрезвычайно требователен к себе и снисходителен к недостаткам сотрудников. Ему был интересен весь окружающий мир, и он заражал всех этим своим интересом. Людей, не интересующихся, не увлекающихся, не отдающихся делу, он не любил, он просто не мог понять их.

Память у отца была феноменальная. Ему не приходилось перечитывать книги. Мало времени тратил он на подготовку к лекциям и докладам, но это совсем не значило, что материал излагался им плохо и поверхностно. Он обладал способностью максимально концентрировать внимание на той или иной проблеме и благодаря прекрасной памяти мог тратить на подготовку значительно меньше времени, чем другие.

Дома за вечерним чаем отец всегда обсуждал служебные дела, научные идеи, успехи и неприятности с мамой. Мама не просто слушала, она была вечным его оппонентом и критиком.

Моя мама, Нина Николаевна Рябинина, с конца 20-х годов работала в лаборатории основателя советской акустической школы, впоследствии академика Н. Н. Андреева. В этой лаборатории они с отцом и познакомились. По семейным рассказам, в 1935 г. во время тяжелой болезни отца мама буквально спасла, выходила его. Позже она оставила работу и до последнего дня жизни отца жила его заботами и интересами.

Казалось бы, после трудного рабочего дня или утомительной командировки отцу должно было быть не до разговоров, не до споров. Но на самом деле отец просто не мог жить без этих разговоров-обсуждений в кругу семьи. Высказываясь, он как бы освобождался от груза тяжелого дня, релаксировал. Я думаю, что мамины возражения, иногда, казалось бы, совершенное неприятие взглядов, высказываемых отцом, или, напротив, их одобрение, были ему совершенно необходимы. Они стимулировали его мысль, вселяли в него уверенность в своих силах, возможно, нейтрализовали излишнюю самокритичность. В детстве мне не приходилось присутствовать при таких разговорах. Меня просто отправляли спать.

Мои детские воспоминания об отце очень отрывисты, потому что он так много работал, так часто ездил в командировки, что мне почти не приходилось его видеть. В памяти сохранились только частные эпизоды. Позже вечерние чаепития стали для меня и для других членов семьи самым интересным событием дня, источником знаний, интереса к науке, технике, человеческим отношениям.

Организационная, общественная работа, которой отец отдавался днем, оставляла очень мало времени для познавательной и творческой работы, без которой он по своей природе просто не мог обходиться. Он компенсировал эту нехватку времени вечерними, а иногда и ночными занятиями. Свою жажду к знаниям он, кроме того, частично удовлетворял, черпая информацию из обсуждений и разговоров с сотрудниками в течение рабочего дня. Я говорю сейчас о том времени, когда отец уже был директором ФТИ. В ходе этих бесед у него рождались ассоциации, идеи, которые он зачастую обдумывал и развивал уже вечером, дома.

Научные журналы, книги в этот период отец мог читать в основном в свободное от работы время, по выходным дням. Неистребимая жажда знаний, присущая ему, проявлялась в том, что он никогда не переставал учиться. Он всегда был готов воспринимать новое, работать над собой. Так, например, после своего первого выступления по радио отец пришел в ужас от своей речи, которую впервые услышал в записи. Дефекты, ужаснувшие его, слушателями, по всей видимости, так остро не воспринимались. Тем не менее, он обратил на это внимание и в скором времени избавился как от лишних слов, так и, в какой-то мере, от легкой врожденной картавости.

После первой заграничной поездки, в 1958 г., когда ему уже было около пятидесяти, он нашел время, чтобы усовершенствовать разговорный английский (свободно читать научную литературу он мог и на немецком, и на английском). Собираясь в командировку во Францию, куда он так и не поехал, он изучал французский язык, а перед поездкой в Италию и на Кубу занимался итальянским и испанским. И все это умудрялся делать несмотря на невероятную занятость.

Не знаю, сколько учеников было у отца, как он работал или занимался с ними, только время от времени имя того или иного человека начинало повторяться очень часто, и вскоре этот человек появлялся в нашем доме. Служебного времени отцу на работу с учениками явно не хватало.

Конечно, отец был и моим учителем. После слов мама и папа, которые я прочел в детстве, первыми словами были слова «командировочное удостоверение», «пропуск». Влияние отца проходит через всю мою жизнь, неосознанное мною в раннем детстве, позже – завораживающее и так мне необходимое и всегда недостаточное в последние годы его жизни. Впервые стихи Пушкина я услышал от отца. Не просто услышал, а благодаря частым повторениям, запомнил на всю жизнь. Отец знал наизусть множество стихов и в минуты отдыха очень любил декламировать. Память, как я уже говорил, была у него превосходная. Он помнил всего «Евгения Онегина», «Руслана и Людмилу» и еще многое другое. Отец читал по памяти Маяковского и эпиграммы Бернса, пел песни, романсы, арии из опер, русские народные песни. Он пел дома, когда не было посторонних, или в лесу, и, как я понял позже, частенько немного искажал мелодию, но это не мешало ему получать удовольствие от пения.

В возрасте двадцати лет я был уверен, что отец знает все. У него можно было получить четкий, исчерпывающий ответ практически на любой вопрос. И не только по физике, но и по истории, философии, литературе. Он действительно знал и помнил чрезвычайно много, но поразительнее всего было то, насколько все вокруг было ему интересно. Что такое гало? Почему кристаллы льда на оконном стекле имеют такую, а не иную форму? Какова природа северного сияния? Существует ли кожное зрение? Что такое шаровая молния? И еще множе ство других вопросов, на некоторые из которых он находил ответы самостоятельно и быстро, и тогда особенно был доволен, на другие знал ответы из книг, по поводу третьих высказывал интереснейшие гипотезы. Он неизменно стимулировал изучение загадок природы, организуя соответствующие исследования или поддерживая того или иного ученого. Он был внимателен ко всему новому и чуток к людям, занимавшимся спорными, проблемными вопросами.

Помню, была у нас такая детская игрушка – маленькая металлическая лодочка, в которую вкладывалась таблетка сухого спирта. Лодочка ставилась на воду. С кормы у нее торчало две трубочки. Спирт поджигался, и лодочка толчками двигалась по воде. Отец долго обсуждал возможное устройство лодочки, предлагая различные объяснения механизма ее движения. Чем закончилось обсуждение, я не запомнил. Много лет спустя, я нашел в отцовском столе рентгеновский снимок той лодочки, на котором отчетливо было видно внутреннее устройство игрушки. Значит, отец получил ответ на свой вопрос.

Мне особенно хочется подчеркнуть удивительное качество отца – способность просто и понятно объяснять любые явления, любые физические законы. В одно лето, когда я еще учился в школе, отец целый месяц провел с нами на даче в Мерево (под Лугой). Мы ходили и ездили за грибами, которые отец обожал собирать, катались на лодке по реке, любовались полевыми цветами, которые он любил, особенно васильки, ездили на Череменецкое озеро, в Псков. На фоне этих интенсивных развлечений отец прошел со мной весь курс физики. Разговоры о физике велись в машине во время езды по лесным дорогам, у речки, вечером в доме.

Отец очень любил ездить на машине. Собственная машина подвилась у нас в 1953 г., но поскольку водительских прав у отца еще не было, мы выезжали в загородные прогулки на Карельский перешеек, под Лугу, в Павловск, Пушкин всегда с бессменным Петром Владимировичем Прокофьевым – шофером, возившим отца и на служебной машине до конца его жизни. Позже отец получил водительское удостоверение и ездил за город уже самостоятельно, всегда с мамой. За рулем он отдыхал от забот. У него была великолепная реакция, водил он машину превосходно – ни одной дорожной неприятности за пятнадцать лет! По мнению мамы, у него как у водителя был всего один недостаток – любил ездить по плохим проселочным дорогам. Достаточно было возникнуть сомнению в возможности проехать по дороге, как отец обязательно сворачивал на нее. Нередко машина застревала. Последнее обстоятельство и беспокоило маму. Отец с больным сердцем вынужден был поднимать машину домкратом, подкладывать под колеса ветки, сучья, камни. Чтобы избавить отца от этих трудностей, в поездку обычно приглашали сыновей или кого-нибудь из молодых аспирантов.

Отец очень любил Павловск, рядом с которым, в Тярлеве, находилась когда-то дача семейства Константиновых. Помню, как после войны отец со мной и моим старшим братом Александром, названным в честь Александра Павловича, ездил в Павловск на выходной день. Ехали мы поездом. Здание вокзала в Павловске было разбито, да и весь Павловск нес на себе следы недавней войны – остались только стены дворца, руины павильонов, изувеченные снарядами стволы деревьев. В аллеях ни одной статуи. Отец тогда рассказывал, что вот это место называется «Двенадцать дорожек», здесь в центре стояла статуя Аполлона, тот павильон называется «Супругу благодетелю» (так он называл мавзолей), а это – «Конец Света». Он с наслаждением бродил вдоль речки Славянки и вспоминал, как мальчишкой нырял с плотины. Приезжал отец в Павловск и зимой, чтобы покататься на лыжах, и летом, и осенью, которую особенно любил, когда павловский парк расцвечивался совершенно невообразимыми красками осенней палитры.

Бывали мы тогда с отцом в Пушкине, где голые обгорелые стены Екатерининского дворца даже на меня, мало что смыслившего мальчишку, произвели угнетающее впечатление. Ездили и в Петергоф.

Помню еще одно замечательное путешествие – поездку в Пушкинские горы, село Михайловское, Тригорское. Не было еще асфальта, не было и туристического бума, все было наполнено спокойным, поэтичным деревенским воздухом. Усадьба поэта находилась еще в запустении, помещичий дом не восстановлен. Бродили по лесу, в тишине, и отец с упоением читал Пушкина. Понятие поэзии, любовь к стихам, связаны у меня и с этими поездками и прогулками, инициатором и душой которых всегда был отец.

В нашей семье отец всегда был главным, высшим авторитетом. Его авторитет основывался не на окрике или чтении нотаций. Он вызывал безоговорочное уважение к себе как самый знающий, самый интересующийся. Чем больше я отдаюсь воспоминаниям, тем острее чувствую, сколь много мне дал отец, хотя я и не всегда осознаю это в полной мере. То, что отец прошел со мной курс физики, определило мою дальнейшую судьбу. Я пошел учиться на физико-механический факультет Ленинградского политехнического института. Как отец относился к моим успехам и неудачам? Не хвалил и не ругал, но если мне что-то удавалось, я чувствовал, что он был доволен. И сейчас, оценивая все, что я делаю, я невольно задаюсь вопросом: а был бы доволен мною отец?