Бремя титанов

Владимир Герн

Бремя титанов

Глава 1 Навстречу судьбе

Москва, 1684 год

Как часто меняет судьбу какая-то мелочь? И мы спешим навстречу этому событию, не зная наперёд, чем обернётся наша торопливость… И сейчас, не ведая о том, навстречу своей судьбе бежал Алексашка Меншиков. Нёсся по московским улицам, по лужам, не видя прохожих и не замечая ничего вокруг красными от слёз глазами. От Мещанской слободы до Красной площади домчался за малый час. Запалился, что жеребчик под седоком, и, подбегая к Спасским воротам, засмотрелся на островерхую башню с часовым кругом, который отсчитывал последние часы его прежней жизни. Поглядел ещё выше, на двуглавого орла и едва не упал, поскользнувшись. Остановился, переводя дух…

Зачем торопился – сам того не понимал. Маманя-то, Анна Игнатьевна, уже преставилась. Умерла, не дождавшись мужа – Данилы, царского конюха. Когда поутру отец уходил на службу, она была ещё ничего – встала с постели, что-то даже выговаривала Алексашкиным сёстрам. А опосля обеда упала как подкошенная. Поп из церкви Святителя Филиппа пришёл уже к остывающему телу. мог только молитву прочитать.

Соседские бабы обмывали покойницу. Сёстры выли. Алексашка, как мог, давил слёзы – не девка всё-таки! Горе не только глаза застило, но и ноги сами пошли. Он отправился в кремлёвские конюшни – оповестить отца, что тот уж как полдня вдовец.

Переводя дух, Алексашка задумался – бечь ему до Боровицких ворот, откуда рукой подать до царских конюшен или войти через Спасские. Решил – от Спасских. через Кремль, быстрее. Эх, знал бы он, чем обернётся

В карауле старшим здесь был стрелец Микита Петров, который младшего Меншикова хорошо знал.

– Доброго дня, дядька Микита!

– Здоров, Алексашка. К отцу?

Алексашка кивнул.

– Что бежал как на пожар?

Младший Меншиков, скривившись от еле сдерживаемых слёз, всё-таки удержался – не завыл.

– Маманя померла, иду сказать.

– Ох ты, батюшки, – вздохнул стрелец, и перекрестился. – Царствие небесное рабе Божьей Анне. – Ну, ступай, ступай. По Кремлю токмо не бегай, – строго предупредил начальник стражи.

Петров открыл калитку и Алексашка проскользнул внутрь кремлёвских ворот. По Спасской улице мимо Чудова с Воскресенским монастырей быстрым шагом вышел на Ивановскую площадь, и оттуда на Соборную. Слева, из собора выходили какие-то боярыни. А у сбоку стоял, держа под уздцы гнедого коня, отец, Данила Меншиков.

Вмиг забыв наказ стрельца Силуянова, Алексашка бросился к родителю, но не успел пробежать и двух десятков саженей. Был сбит на мостовую резким ударом. Последнее, что услышал парнишка – какие-то бабьи крики. От удара головой о мостовую парнишка потерял сознание. Над телом Алексашки Меншикова стоял дюжий, ростом с коломенскую версту стрелец, к которому подошли три женщины. Одна, одетая в тёмно-синий парчовый опашень с собольей оторочкой, глянув на лежащего мальчика спросила:

– Это кто?

Вопрошавшей стрельца была царевна Татьяна Михайловна, тётка молодых государей и правительницы Софьи, а потому рыжий стрелец согнулся в поклоне.

– Дорогу тебе хотел перебежать, государыня царевна. Я его того… – замялся он, подбирая слова, – приголубил.

Детина широко размахнулся, показывая как лихо он остановил мальца. Залыбясь, добавил. – Мало ли чего умышлял!

Выслужиться перед царевной Татьяной Михайловной любой в Кремле был рад был. Сухонькая, с белёным по-старинному обычаю лицом, была в царской семье старшей. Как баяли промеж себя стрельцы и служки дворцовые, ничего в государевых делах без царёвой тётки не вершилось.

Татьяна Михайловна на короткий миг задумалась. В злоумышление лежавшего перед ней тощего мальчишки не верилось. Стрельцовы же резоны были как на ладони. Но даже такое рвение следовало поощрить. Царевна кивнула стоявшей рядом боярыне, и та развязала висевший на руке кожаный красный кошелёк. Покопалась в нём, извлекла монетку и вложила в подставленную лапищу стрельца.

– Добро. Отправь в приказ, пусть дознают, чего сей отрок умышлял. А тебя, стрелец, хвалю. Как звать?

– Матвейка Силуянов, государыня царевна.

Царевна благосклонно кивнула и направилась в сторону Нижнего сада. Пройдя десяток саженей, тихо сказала спутницам:

– Чаю, не убил мальчишку. Вот недоумок!

Боярыни захихикали, а царевна на ходу бросила одной из боярынь:

– Матрёна, упреди приказных, чтоб на допросе не калечили. Пущай посекут да попугают, чтобы впредь не безобразничал.

Недовольно скривилась.

– Из-за дурака – грех на душу брать…

Слов Татьяны Михайловны бдительный дурак уже не слышал. Он рассматривал монетку. Полтинник… Матвей Силуянов разочарованно вздохнул. Могла царевна и рублём пожаловать! Легко взвалив на плечо бесчувственное Алексашкино тельце, понёс его мимо Архангельского собора в Приказные палаты.

***

Голова не просто болела – раскалывалась. Алексашка лежал ничком, мордой в чём-то колючем. Травянисто-прелый дух шибанул ему в нос, немного приводя в сознание. Пошарил рукой – вроде сено. Повернул и приподнял голову. Открыл глаза. Темно. Лишь где-то сверху небольшое пятно света. Проморгавшись присмотрелся – оконце, зарешеченное толстыми прутьями. Тихо… Алексашка нащупал рукой каменную стену и, опершись на неё, попытался встать на ноги. Всё вокруг будто кружилось.

Алексашка приложился головой к ледяному камню. Долго стоял, не пытаясь даже понять – где он и как здесь очутился. Головная боль начала отступать, кружение вокруг прекращалось. Парень собрался с силами и осмотрелся. В косом свете, падающем из оконца, разглядел ворох сухой травы. Напротив оконца заметил низкую дверь. Пошатываясь подошёл, попытался открыть – заперто. Вновь окинул взглядом стену. Слева от оконца заметил вмурованные в кирпичную кладку железные кольца.

Медленно, как муха в меду, в голове начали шевелиться какие-то мысли.

– Это что, темница?

Схватился за кольцо, зачем-то его подёргал. Крепко сидит! Одно за одним всплывали картинки. Вот поп читает молитву над мамкой… Сёстры плачут… Вот сам он бежит в Кремль… И всё.

Алексашка схватил себя за вихры, подёргал. Оттого в голове вроде даже стало яснее. Вспомнилось как увидел отца, держащего коня. А больше – ничего. Как оказался в этом страшноватом месте, Алексашка, убей его, не понимал. Сжал голову ладонями, потёр лоб. Вроде стало ещё легче. Чуть выше виска, справа, нащупал огромадный шишак.

– Уй! Больно-то как! – незаметно для себя сказал вслух.

Собственный голос показался Алексашке каким-то писклявым и жалостливым. Нет, ну как же он мог здесь оказаться? Надо было что-то делать! Сжав пальцы в кулак, постучал по двери – никто снаружи не отозвался.

– Есть кто там?

Ответа не было. Алексашка поёжился. Не то от холода, не то от охватывающей его паники. Прислушался. Страх постепенно охватывал всё его естество, и чем долее стоял он у запертой двери, тем сильнее этот страх становился. Внезапно острый мальчишеский слух уловил доносящихся из-за двери шагов. Сердце заколотилось как бешеное.

***

Подьячий Стрелецкого приказа Григорий Сандырев пребывал в немалом раздражении. Ещё час назад надеялся отправиться домой, где ждали его горячая баня и не менее горячая жонка. Но париться подьячему пришлось не в бане, а на службе. Заявился Матвей Силуянов с бесчувственным телом и доносом о злоумышлении на особу царской крови. Любой приказ в царстве Московском имел право вести следствие. Ну что стоило Силуянову пойти в любой соседний! Да хоть в Разрядный или Дворцовый. Нет – припёрся сюда. Дескать – сам стрелец, к своим с доносом и пойдёт.

Глупое это дело! Дурак приволок в приказную избу почти ребёнка и тем весьма гордился. Дескать, вот – берите на суд и расправу.

Паренька обыскали. Ни ножа, ни камня, ни иных орудий, способных нанести вред, при нём не обнаружили. Полудохлого и без сознания сгрузили в подвальную темницу. Хорошо, “слово и дело” дурак Мотька не крикнул, – подумалось подьячему Григорию Сандыреву, – а то писанины было бы сейчас на три аршина! Но и без внимания донос на мальчишку оставить было неможно. А потому, положив перед собой чистый лист бумаги, Григорий пристально посмотрел на стоящего перед ним Силуянова.

– Ну и почему ты решил, что он злоумышленник? При нём даже вот такого ножичка не было! – Сандырев показал доносчику крохотный перочинный нож.

Стрелец упрямо набычился и прищурил блеклые глазёнки.

– Может сглазить хотел, может порчу навести.

Ежели б не шла речь о покушении на царевну, летел бы Мотька Силуянов из приказа впереди собственного визга. Но оно касалось царской родственницы и выгнать бдительного юродивого не удастся. Более того – придётся докладывать дело наверх, дьяку, а то и самому Фёдору Леонтьевичу Шакловитому – подьячий на миг представил суровые очи судьи Стрелецкого приказа. И главное – как посмотрит на всё сама Татьяна Михайловна? К ней ведь не сунешься, не расспросишь. От таких дел и от высоких людей подьячий старался держаться как от греха – подальше. Но тут придётся! И Григорий принялся записывать всё рассказанное стрельцом в расспросный лист. Закончив, спросил:

– Грамотный?

– А то как же! – приосанился Матвей Силуянов.

– Тогда ставь своё имя, – протянул подьячий бумагу с пером стрельцу.

– Зачем, Григорий Иваныч?

– Затем, Мотя, что ты на мальчишку донёс, тебе перед государями за донос и отвечать.

– Ну дык, Григорий Иваныч, – замялся Силуянов, – я не так чтобы и грамотный.

– Ничто, касатик, – нараспев, почти ласково ответил Григорий. – Как же мы тебя без бумаги отпустим? – И, видя, что стрелец упрямо не желает брать в руки перо, внезапно рявкнул. – Пиши, сука!

Силуянов от крика едва не присел.

– Да я, Григорий Иваныч, сей же час.

Схватил перо и, склонившись над столом начал корябать на расспросном листе своё имя.

– На днях тебя вызовем. Всё, пошёл! – велел Мотьке подьячий, с удовольствием наблюдая, как тот выныривает из комнаты, закрывая за собой дверь.

Сандырев облегчённо выдохнул, успокаиваясь. И пообещал себе всё-таки выпороть Силуянова. Благо, возможность такая во время следствия представится. Будет первый кнут – доносчику. Узнает он, как людей от дела отвлекать!

Встав из-за стола, отправился вниз, в подвал, куда уволокли мальчишку. У двери в подвал сидел сторож. Подьячий кивнул ему, велев следовать за собой.

– Где мальчишка?

– Тута, Григорий Иваныч, в малой комнатёнке.

Узник, видимо, уже пришел в себя – стучал в дверь.

– Открывай.

Сторож зазвенел связкой ключей, нашёл нужный и отпер дверь. За ней, покачиваясь, стоял приволоченный Силуяновым малец. Подьячий задумался – не вернуться ли к себе, допросить бедолагу там, но решил что эдак выйдет дольше. А потому, решил лишь задать пару вопросов. Остальное – завтра. Зайдя в узилище, спросил:

– Кто таков?

Арестованный, при виде дорого одетого подьячего, явно заробел, но попытался ответить бодро.

– Алексашка Меншиков, царского конюха Данилы Меншикова сын.

– Зачем в Кремль пришёл? – продолжил допрос Григорий.

– Дык к отцу… – вскинулся мальчишка, но вмиг понурился и, шмыгнув носом, продолжил. – Мамка ныне в обед умерла, бёг бате доложить.

Ох! В голове опытного приказного всё вмиг встало на свои места.

– Как я тута оказался, дяденька боярин? – осмелился задать вопрос бедолага.

– Григорием Иванычем меня след звать, – пристрожил парня подьячий. – А вот как ты здесь оказался… Донос на тебя, милок, есть. Донос! – Сандырев многозначительно поднял указательный палец.

Внутри Алексашки всё похолодело. Нет, не похолодело – заледенело! Про доносы на Москве говорили разное. Их боялись хуже огня на пожаре. От того огня хоть можно было бежать, скрыться. А вот от доноса – нипочём.

Сандырев, видя страх на лице узника, вздохнул. Дело-то не стоило даже исписанной бумаги. По уму-то – выпустить мальчишку на все четыре стороны. Ну, разве, выпороть для острастки, вложить ума через задницу, чтобы впредь знал где бегать не надо. Так бы он и поступил, не касайся дело царской тётки.

– Что ж я сделал-то, Григорий Иваныч? – пролепетал Алексашка.

– Дорогу перебежал. Самой царевне Татьяне Михайловне! – строго уставился на него приказный. – Тут тебя бдительный один стрелец и приголубил. Башкой твоей буйной о мостовую.

В голове Алексашки всё окончательно прояснилось. Вспомнил, как сломя голову нёсся по Москве, по самому Кремлю едва не бежал, ничего вокруг не видя. И, под конец, будто прозвучал строгий наказ стрельца, пустившего его через Спасские ворота: по Кремлю токмо не бегай!

От обиды на жизнь по грязноватой мордочке парнишки потекли слёзы.

Вид малолетнего узника был настолько жалким, что даже в очерствевшей душе подьячего Григория Ивановича Сандырева, не раз бестрепетно смотревшего в этой самой темнице на пытки и даже на смерти пытаемых, на миг даже вспыхнуло желание отпустить Алексашку. Сказать: катись отсюда! Но нет, нельзя… Расспросный лист, оформленный чин по чину и подписанный доносчиком лежал наверху, на столе.

Слово “бюрократия” было подьячему неизвестно. Но как любой приказный человек конца семнадцатого века, он прекрасно помнил, что написанное пером просто так уничтожить невозможно. Никаким топором не вырубить!

Ничо, посидит малолетка в подвале день-другой, – решил подьячий Сандырев и обратился к сторожу.

– Покормить, небось голодный. Коли придёт отец, Данилка Меншиков, его – ко мне.

Сторож кивнул. Подьячий обратился к Алексашке.

– Не боись, паря. Не казним тебя. Но пока суд да дело, туточки посидеть придётся.

– Долго, дяденька Григорий Иваныч? – осмелился спросить Алексашка.

Сандырев настрожил лицо.

– Сколько надо. – И, видя, что подросток того и гляди вновь разрыдается, смягчился. – День-другой.

– Мне бы на матушкины похороны, попрощаться.

Подьячий отвечать не стал. Повернулся, вышел, и на ходу бросил сторожу:

– Покормить не забудь!

Ему стало как-то противно от себя самого. Кожа на спине внезапно зачесалась.

– В баню, в баню! – пробормотал Григорий, выходя на свет Божий из подвала.