скачать книгу бесплатно
Так вот, бывает же так – не заладится с утра и весь день будет неудачным. Вот и сегодня, начал Илья утром бриться, сгорела электробритва. Лезвие в станке оказалось на удивление тупым – больше резался, чем брился. Его совсем новая «ауди» заглохла на полпути до работы. Так что обязательное пятиминутное опоздание Зоечки на работу, Тельнова даже приободрило – есть в мире постоянство, есть!
Сегодня понедельник. Толик Уваров, классный аргонщик, до этого зашивший в титан чуть ли не весь скелет НИЧа должен был завершить работу с его пра-вой рукой. Накануне программисты начали вводить в материнские платы головы, позвоночника и главных суставов оперативную память, но её тестирование перенесли на сегодня. Ждали завершение работ по механической части.
Уваров Илье сегодня не нравился больше всех. Он отдувался как загнанный конь после каждого своего телодвижения, обливался потом и в конце концов выключил горелку и начал сматывать шланги.
Илья, не идёт сегодня, хоть тресни. Запорю ведь работу!
Толян, ты соображаешь, что говоришь? После обеда сам Мидель будет здесь, и к его приходу мы должны, нет, просто обязаны закруглиться с работой, усёк?
Да не могу я. Руки дрожат так, что шов не по металлу, а по кости ложится. Запорю-ю-у! – захныкал он.
Вот так бы и дал по твоей бестолковке! Говорил же, пить меньше надо, тогда и руки дрожать не будут. Имей в виду, не сделаем эту долбанную руку, нас обоих с работы попрут. Но тебя-то за дело, а меня ты зачем под монастырь подводишь?
Тельнов сделал несколько нервных кругов вокруг пульта управления и кресла, в котором развалился, раскинув руки и ноги, НИЧ. Илья схватил графин с водой и сунул под нос Уварову.
– Пей, гад! Разбавь свою вонючую консистенцию и делай дело. Тебе за неё ого-го какие деньжищи капают.
При виде графина с водой Толик аж позеленел.
– Ты чё, смеёшься? Нашёл чем похмелить. Дай из НЗ. Ну не жмоться, Илья. Я оживу, сразу оживу и в пять секунд доделаю этого доходягу.
Это было последней каплей. Взбешённый Тельнов опрокинул всю воду из графина прямо в наглые глаза вымогателя.
– Вот тебе и выпивка и закуска, паразит! Ну-ка, живо за работу!
Сварщик утёрся, зло чиркнул спичкой, зажигая пламя горелки, и так дёрнул аргоновый шланг на себя, что стоявшая рядом Кострова, взвизгнув от неожиданности, отскочила к пульту, при этом локтем нечаянно скользнула по его панели.
Уваров откинул щиток на глаза, нацелился наложить шов на гнездо локтевого шарнира и вдруг почувство-вал, как кто-то перехватил его запястье и так сжал руку, что он отчётливо услышал треск своих костей и почувствовал невыносимую боль. Освобождаясь от захвата монстра, он бросил горелку и попытался вырваться. Зажжённая горелка упала на живот НИЧа и отвлекла его на какое-то время и сварщик высвободив наконец искалеченную руку с воем отскочил от робота.
Для удобства и в целях безопасности НИЧ был пристёгнут к раме кресла прочными эластичными бинтами. Помимо этого он был связан с пультом несколькими проводами и трубками. Человеческая оболочка робота хоть и с небольшим опозданием, но среагировала на ожог от факела горелки. И тут же прозвучали словно выстрелы резкие хлопки. Это один за другим стали рваться на теле НИЧа бинты крепления. К этой какафонии добавились тенькающие трели рвущихся проводов, как только робот стал подниматься с кресла.
Ситуация стала выходить из-под контроля. Лифто-вая кабина связывающая этот этаж с поверхностью находилась в нескольких метрах от кресла с НИЧем. Люди работавшие в это время в лаборатории с немым ужасом наблюдали, как робот расправившись словно с гнилой ниткой с аргоновым шлангом и сварочной проволокой, потянул к себе сварочный автомат…
Тельнов, прикрывая собой Зоечку, медленно отступал вглубь помещения. Заметив, что остальные лаборанты рванулись к лифту, Илья крикнул:
– Не привлекайте своим движением его внимания. Отступайте к грузовому люку и спускайтесь на четвёртый уровень.
Сам он спиной подталкивал Зою, отступая в другой конец помещения. Здесь находилась бронированная кабина, куда во время тестирования программы долж-ны были поместить НИЧа. И всё же в какой-то момент робот уловил движение людей. Кострова совершенно растерялась и только мешала Илье ощупывать рукой путь к отступлению. Робот неуверенно, раскачиваясь из стороны в сторону потом всё быстрее и быстрее начал клацать титановыми решётками-усилителями подошв, приближаясь к ним. Что им руководило в этот момент: его половина родного мозга или вживлённый кибермозг, оставалось только догадываться. Наконец Тельнов и Кострова упёрлись спинами в стенку бронекабины. Зоечка знала шифр к кодовому замку двери, но что то мешкала.
– Зоенька, лапочка, если ты сейчас же не откроешь дверь, он нас обоих так защекочет, что мы с тобой обхохочемся на всю оставшуюся жизнь!
Кострова вконец растерялась. Слёзы градом сыпались из её глаз.
Я забыла последнюю цифру!
Или ты сейчас же её вспомнишь, или… – Тельнов нагнулся к ящику со слесарным инструментом, стоявшему у бронекабины и уже от безысходности, – НИЧ был в трёх метрах от них, – швырнул гаечный ключ на бетонный пол рядом с роботом. Тот, смешно склонив голову посмотрел на гремящий предмет и снова уставился на Илью. Тельнов швырнул следующий ключ и снова повторился замысловатый поворот головы робота. Так продолжалось до тех пор пока в ящике не остался последний небольшой накидной ключ.
– Готово, – прощебетала за спиной Кострова и тут же Илья почувствовал, как она не очень деликатно, взяв за шиворот, втянула его во внутрь кабины и успела
захлопнуть дверь перед самым носом НИЧа.
Илья не сомневался, что его лаборанты и рабочие спустившиеся на четвёртый уровень дали сигнал тревоги по внутренней связи и Логов наверняка уже предпринимает всё возможное и невозможное для того, чтобы вызволить их из ловушки. На табло лифта в это время загорелось окошко под номером четыре, затем высветились – три, два, один. НИЧ заметил загоревшуюся лампочку табло сразу, но к лифту не пошёл, лишь скосил голову набок, словно прислушиваясь к гулу исходящему от механизма подъёма. Затем он снова повернул голову к бронекабине и через смотровую щель уставился на людей. Постукивая армированными титаном костяшками пальцев по бронированному стеклу он обошёл кабину вокруг и не найдя зазоров и отверстий за которые можно было зацепиться, вдруг неистово ударил по стеклу. Зоечка взвизгнув затихла в объятиях шефа. Они стояли затаив дыхание и не шевелясь, а Кострова даже закрыла глаза. НИЧу видимо наскучило стоять без движения и он, неуклюже развернувшись зацокал своими копытцами вглубь помещения при этом сокрушая всё на своём пути, сдирая со стен провода, плакаты призывающие сохранять секреты, опрокидывая стеллажи, разбивая вдребезги стулья, мониторы и каждый раз приостанавливаясь, чтобы полюбоваться своей работой.
Сколько времени продолжалось это побоище, Тельнов не засекал. Более того ему вдруг захотелось, чтобы этот бедлам вне бронекабины продолжался вечно. Во-первых, потому что когда всё закончится ему за ЧП отвесят по полной программе, во-вторых, Зоечка, эта неприступная кокетка сама обняла Илью и так поцеловала…
Увлёкшись поцелуями оба не сразу заметили, что к бронекабине стали подползать языки белой шевелящейся массы из лопающихся пузырьков пены.
Спустя три месяца Чащин обмывал с друзьями долгожданные майорские звёздочки в кафе «Вик-тория». Панков вскоре позвал новоиспечённого майора подышать на свежем воздухе. Снег уже стаял. Всё вокруг дышало весной. Олег глубоко затянувшись сигаретой, подмигнул товарищу.
Юрий Николаевич, а ты в курсе чем закончилась заварушка в институте?
Я руководил пенной атакой сверху, а вниз меня так и не пустили.
Ну, а я прибыл туда когда в лифт грузили специального робота доставленного из столицы. По силе они кстати были равны. Но пена помогла. Она дезориентировала бунтаря и робот-спасатель застал его врасплох. Но даже после этого они так потоптались там, что восстанавливать больше нечего было.
Панков затушил сигарету.
– НИЧа перевезли потом в головной институт, до-вели до кондиции и по слухам он уже работает в программе по освоению Луны. Миделя отстранили от работы за использование тела, пусть и бывшего наркомана без разрешения соответствующих структур. Подземный секретный филиал прикрыли, а на его месте планируют разместить гаражи. У тебя нет гаража? Имеешь полное право на место в нём!
И офицеры зябко поёживаясь вернулись в гулкое наполненное музыкой кафе.
Алчность
Вечерний поезд лишь на три минуты притормозил у перрона родного городка и вскоре мигнул мне своими прощальными огнями. Этот поезд увозил с собой последнее, что меня связывало с воспоминаниями о недавней армейской жизни. Всё, поиграл в кошки-мышки с боевиками на Кавказе, схлопотал ранение в руку и хватит с меня.
Закинув дорожную сумку за плечи, я шёл знакомыми улочками и широко, во весь рот улыбался редким прохожим, попадавшимся навстречу. Некоторые из них, особенно женщины, улыбались в ответ, чувствуя – это возвращается в своё родное гнёздышко солдат. Уточняю – бывший солдат! Маме о своём ранении и приезде сообщать не стал. Чего зря её пугать. Да и не выношу слёз, мокрых поцелуев и прочих сюсю-мусю. Сюрприз так сюрприз!
Я чуть ли не бегом домчался до своей двухподъездной девятиэтажки. Проходя мимо соседнего входа в здание, я насторожился. Моих ушей коснулись стран-ные звуки. Словно по мешку с костями били колотуш-кой, а этот мешок ещё и глухо вскрикивал и причитал. В годы моей нежной юности тоже бывало, что и дрались, и ради спортивного интереса шапки с голов честных жителей нашего славного городка срывали. Правда, лично я шапки, подурачась над ошеломлёнными людьми, кидал обратно. Но знал и таких, кто этим промышлял профессионально. На всякий случай я замедлил шаги. Вижу, из неосвещённого подъезда двое парней одетых в чёрные кожаные куртки, волокут слабо трепыхающееся тело, а третий, бритоголовый качок увидев, что я остановился и смотрю в их сторону, крикнул с явной угрозой в голосе:
– Ты чё вылупился, служба? Вали отсюда!
Мне грубость никогда не нравилась. Ни в школе, когда учительница, схватив за ухо, возила меня носом по доске, доходчиво объясняя решение задачки. Ни в ВДВ, когда оборзевший сержант старший меня всего на год-два, корчил из себя генерала. Один из юнцов снова пару раз ударил пытающегося вырваться из его рук человека. Я не мог разглядеть кого они метелили, так как было уже темновато, да и парни загораживали обзор.
Мальчики, что же вы так, трое на одного?
Слушай, ты, урод, если не испаришься через секунду, то будем делать из тебя девочку.
Парни утробно заржали, оценив шутку бритоголового на все пять.
– Значит, я ошибся, назвав вас мальчиками. Ладно, гомики, секунда прошла, пора приниматься за работу.
Бритоголовый изумлённо переглянулся со своими подельниками, на всякий случай заставил сложиться пополам жертву ударом левой, и затем все трое молча, кинулись на меня. Ребятки, несмотря на свою испорченную юность, были крепкими и накачанными. Но они по своей молодости ещё наверняка нигде не служили, тем более в десантуре. Не мотали километ-ры маршбросков с полной выкладкой в любое время дня и года, не тягали тонны железа в спортзале и не рубились до крови и синяков в рукопашном бою це-лых пять лет жизни, которой всё это время жил я.
Когда последний, самый неугомонный наглец соизволил прилечь рядом с двумя остальными, я подошёл к их жертве, с трудом распрямляющейся на непослушных ногах. Его лицо находилось в тени, но было видно, как улыбка выбелила зубы от уха до уха..
– Таран, это ты?!
Странно, но его голос не показался мне знакомым. Меня до армии пацаны действительно звали Тараном. Во-первых, я человек сам по себе упрямый, таранного типа, во-вторых, у меня и фамилия соответствующая – Таранов. А этот парень, видимо, живёт в соседнем подъезде, мало ли, может, и пересекались где с ним. Но повернув парня лицом к уличному фонарю, я с трудом, но узнал его. Это был Игорь Вайтенберг. Мы с ним вместе заканчивали одну школу, правда, учились в параллельных классах. Игорь опасливо покосился на поверженных отморозков.
– Ты на эту шушеру внимания не обращай, они ещё минут несколько полежат здесь, отдохнут, а там, флаг им в руки. Пошли, мой школьный сотоварищ!
– Куда? – Игорёк глупо ухмыльнулся и тут же скривился от боли в разбитых губах. Я подхватил с земли свою сумку и потащил его к подъезду.
– Провожу тебя до дверей родного очага, сдам в руки родичей, а потом побегу домой, мама ещё спать не легла. Вон, видишь, на кухне свет горит.
Вайтенберг проследил за моим взглядом.
– Я видел твою маму совсем недавно. Она говорила, что идёт в ночь на дежурство. Теперь глупая улыбка застыла на моём лице.
Не понял. А кто же там без неё хозяйничает?.
Игорь простодушно пожал плечами.
– Я думал, что ты знаешь об этом. Она же полгода назад сошлась с одним вдовцом, так что хозяйничает там, очевидно, твой отчим.
Для меня его откровение было холоднее ледяного душа на разомлевшее тело. После смерти отца прошло семь лет, и я свыкся с мыслью, что на всём белом свете только мы с мамой были самыми родными и люби-мыми и третий в нашей компании был явно лишним. Выходит тот, сидящий сейчас на кухне на моём стуле, за моим столом, стал ей роднее и ближе… Обида оглушила меня и материализовалась колючим комом в горле. Глянув ещё раз на родное окно, я решительно потащил Вайтенберга в его подъезд, игнорируя шипение и угрозы уползающих в тень сопляков.
Открыв входную дверь, Игорь глухо обронил:
– Осторожнее. Тут где-то табуретка со спичками и свечкой. Сейчас зажгу. Понимаешь, – он смущённо откашлялся, – у меня за неуплату электропроводку обрезали. А те трое не зря меня поджидали в подво-ротне. Месяц назад у Толика, ну того, бритоголового, я занял сто рублей, а вовремя отдать не смог. Меня поставили на «счётчик», и теперь я ему должен уже три тысячи. Вот только нечем мне с ним расплачиваться. Сам видишь – живу при свечах, как средневековый алхимик. Так что, как говорили древние, festina lente – поспешай медленно, иначе споткнёшься о что-нибудь.
– Воду-то ещё не отключили? – пробурчал я, заглядывая в ванную и пропуская мимо ушей его невнятное бормотанье.
Теперь я точно вспомнил, что в ранние школьные годы мне пришлось пару раз к нему заходить. Помню, что в правой нише прихожей стояло красивое ста-ринное трюмо, а в левой блестел чёрным лаком гардеробный шкаф до самого потолка. Но в неверном свете свечи в руках Игорька я увидел там лишь голые стены. Хрустальной люстры с витиеватыми висюльками под потолком тоже не просматривалось. Вайтенберг хмуро проследил за моим красноречивым взглядом.
Вот здесь вбиты гвозди вместо вешалки. Снимай, что хочешь снять, но имей в виду, отопление ещё не дали, так что греюсь я от газовой горелки на кухне, благо, что газ ещё не отключили.
А что, и его собираются вырубить?
Если к концу этой недели не погашу долги, вырубят. Да сейчас такое у каждого второго, просто ты поотвык от нашей зачморенной гражданской жизни. Заводы-институты и прочие фабрики-гаврики накрылись медным тазом, работать негде. Вокруг сплошной купи-продай, а из меня торгаш так и не вышел, вот и…
Слушай, я никак не врублюсь, что тут у тебя про-исходит, неужели у твоих далеко не бедных предков денежки закончились, раз долги за свет-газ набежали? Или ты травушкой-муравушкой увлёкся, да всё вынес из дома на продажу?
Я чувствовал, что несу несусветную чушь. Что тут совсем не то. Но раз меня обидели, мог же и я позволить себе на ком-то отыграться?
– Проходи на кухню, – сухо и куда-то в сторону отве-тил Игорь. Он открыл и почти сразу же закрыл кухон-ный буфет, – извини, но у меня в запасе только пяток яиц для глазуньи. К сожалению, большего предло-жить не смогу.
– Оставь ты свои яйца в покое, – скаламбурил я и вернулся из прихожей с объёмистой дорожной сумкой. Вскоре на столе появилась целая гора продуктов. В довершение всего я крутанул в руках пузатую бутылку армянского коньяка, – поскольку дома меня не очень-то и ждут, давай дёрнем по-маленькой, за встречу!
Через час я уже знал, что два года назад родители Игорька улетели в гости к сестре его матери на ис-торическую родину, но во время одного из обстрелов со стороны Газы мать и отец погибли, а сестра матери отделалась лишь лёгким испугом. Узнал так же, что он с отличием закончил один из престижных университетов столицы. В свою очередь и я ему таким же заплетающимся языком поведал, что побывал на «курортах» чуть ли не в дюжине афроазиатских стран, в Сербии и, естественно на родном Кавказа.
Сытно икнув, Игорёк тяжело отвалился от стола, и осоловело, взглянул на шикарные объедки: не-доеденная красная икра во вскрытой банке, куски балыка осетра, россыпь кизила в сахарном кляре, грозди слегка помятого в дороге мурвета. Сфокуси-ровав взгляд на моём третьем глазе, он пролепетал:
– Вадим, Ты что новый русский или бандит?.
Я рассмеялся и небрежно отмахнулся.
– Нет, дорогой мой товарищ еврей, я просто русский. Могу же я пошиковать на своё кровно заработанное выходное пособие?
Уловив недоверчивое выражение на лице Вайтенберга, я усмехнулся.
– Считай, что я в каком-то смысле везунчик. Мне, как раненому в боестолкновении, после увольнения со службы всё оплатили по полной схеме. А вот те ребята, что парились там же, где и я, но, к их «несчастью», остались живыми и здоровыми, до сих пор своё получить не могут. Да ещё разная штабная сволочь с их кровных свой процент требуют.
Веки помимо воли закрывались сами собой. Нестерпимо хотелось спать.
– Ладно, давай-ка баиньки, а завтра утрясём твои жековские проблемы, но… – я картинно прижал ладони к груди, – не выгоняй сирого и убогого в ночь, не откажи ближнему своему в крове над головой.
Игорёк пьяненько захихикал.
– Да с радостью и хоть навсегда!
Мой разомлевший от непривычной сытости друг-товарищ тоже с трудом разлеплял закрывающиеся глаза и всё норовил использовать моё широкое плечо вместо подушки…
Утром я всё-таки забежал к себе домой. Мама уже пришла с ночного дежурства, а отчим ушёл на работу. Мама виновато прятала глаза, не зная с чего начать.
– Да ладно, мамуль. Я всё и так знаю. Женилась, то есть вышла замуж, ну и ладно, живите, я мешать вам не буду.
За ночь я, конечно, перегорел, прежняя злость улетучилась. В конце-концов должна же быть у неё своя личная жизнь? И будь я хоть трижды сыном, не мне её учить, как жить.
– Мам, я у Игоря Вайтенберга остановился. Потом ещё поговорим, а сейчас мне нужно в город, по делам.
Свет электрики подключили после обеда следую-щего дня. Газ, вода, отопление… Господи, никогда не думал, что квартира может обходиться так дорого. Игорёк, как собачка на верёвочке, таскался за мной по всем магазинам-бутикам. Из мебели у него был только продавленный и уже не раскладывающийся диван эпохи «нэпа» и одно облезшее кресло в ближней от кухни комнате. Другая комната была постоянно закрыта и что там было, я не знал, полагая, что хозяин, если захочет, сам объяснит что там и как.
Выкинули на помойку старый хлам. Завезли новую кровать с шикарным пружинящим матрасом, диван с расцветкой, отливающей сталью, а к нему два кресла в тон, да ещё высокий торшер с мягким зелёным светом. По ходу Игорь рассказал, что всю родительскую антикварную мебель и обнаруженные в квартире драгоценности пришлось no-дешёвке продать, чтобы достойно захоронить прах родителей здесь, на родине, так как тётя, на той, исторической родине, почему-то враз прикинулась бедной овечкой и ничем ему не помогла.
Ты б женился, Игорёк, а то как-то невесело живёшь.
Советчик нашёлся. Ты ведь сам холостяк. А что до меня… Понимаешь, Вадик, есть такое дело, которое, можно сказать, стало делом всей моей жизни.
Так уж и всей, – с иронией заметил я.
Именно так. Вот ответь мне, Таран, ты алчный человек?
Нет, я помнил, что Игорь школу закончил с золотой медалью, что его после блестящей учёбы в университете с руками и ногами хотел забрать Бостонский институт каких-то там наук, но чтобы вот так без всякого перехода, на философскую тему переключиться?! Впрочем, у вундеркиндов, видимо, мысли всегда в разные стороны скачут.
В смысле, жадный?
Ну, можно и так сказать. Так вот, я сам за тебя отвечу – ты не алчный человек. Вот там, как ты говоришь, на моей исторической родине гость никогда не придёт со своей выпивкой и закуской. Понимаешь, ни-ког-да! И хозяйка, разве что в большой семейный или религиозный праздник накроет более менее приличный стол, за которым тебе в лучшем случае не дадут умереть с голода. Но не в этом, конечно, признак алчности. Это, скорее всего бережливость, ну может, немного и жадность. Только у нас в России, даже в наши непростые времена, можно с одинаковым успехом умереть от холода-голода под забором или от перепити-переедания за столом, причём хоть дома, хоть в гостях. У нас здесь, друг мой, резьба по жизни другая. Если у них там, – он ткнул пальцем в окно, – правая, то у нас обязательно левая.
Ты к чему клонишь, философ? – я закрутил послед-ний шуруп крепления новой вешалки в коридорной нише.
Я не философ, а учёный-генетик и, между прочим, уже известный учёный. Но кому сейчас нужны мои знания и умения? Ещё, будучи в аспирантуре я рабо-тал над одной темой…
Он нервно передёрнул плечами и перешёл на шёпот.
Мне удалось… – Вайтенберг, словно испугавшись своих слов, немигающее посмотрел мне в глаза, – мне удалось определить и разложить по полочкам ген алчности, понимаешь?
Это мне, господин учёный, мало о чём говорит. Нет, не подумай, что я такой уж тёмный и забитый. Слышал я, конечно, и про опыты с клонированием, и про стволовые клетки, но если честно, для меня это такая лабуда…
