скачать книгу бесплатно
за сердце и попятилась назад. Старшая дочка Челима тоже вернулась домой после того как выгнала коров из сарая на выпас и теперь растерянно посматривала то на Коську, который должен был быть с её отцом, то на гостей в странных одеждах и со страхом она смотрела на великана среди этих людей. Тамплиеры ещё будучи на Готланде, распрощались со своими плащами с нашитыми на них крестами Ордена, посчитав их неуместными среди этих варваров.
Что могли сказать тамплиеры этой женщине, этой девочке с испуганными глазами, малышне копошащейся на полатях? Что сложил их муж и отец голову свою забубённую в ночной схватке? Об этом пусть Коська потом им скажет. Трофим, пошептавшись с Савойей за приличный кусок лосятины выменял у хозяйки две полные ковриги ржаного хлеба и тут же засобирались они в дорогу. Коська вызвался проводить путников до озера Лача ,что лежало в ста вёрстах на восток от Онеги-озера, благо, что в сарае хозяйском стояла лошадь Челима, и хозяйка хоть и неохотно, но позволила Коське временно забрать лошадку.
Путники были уже недалеко от Лачи, когда Коська признался:
– Дале Лачи я не ходил, но знаю что на восток от озерца этого Онега-река, а затем и Двина Северная текут прямо на север, а вам значит, только на восход солнца идти. Путники и без него знали, в какую сторону им стопы свои направлять. День за днём, неделя за неделей шли они на восток, чувствуя с каждым днём, что не так жарко солнце их лица опаляет. Но Трофима например не это больше удивляло. Удивляло малолюдье этих мест. Ведь в родной Тартарии он другим был избалован. Там на каждой реке или её притоке гроздьями стояли города, селения, храмы да скиты. А здесь, на русском севере в течение не одной сотни лет княжеские дружины так «прорежали» местную «нехристь», что редко где можно было встретить людей.
До уральских гор путники добрались уже в самое предзимье. Спустившись с восточного склона Урала они впервые наткнулись на казачий разъезд тартарцев.. Да, ещё не было донских и запорожских, терских и кубанских казаков. Эта служивая часть русов и русичей появилась ещё со времён противостояния с ариманами, именуемых теперь ханьцами, а ещё китайцами. И хотя нагло украл у нашей общей истории царь Пётр Первый целых пять тысяч лет, нужно понимать и всегда помнить, что предки наши эти пять тысяч лет в бдениях великих прожили и до наших дней дожили, что бы ни говорили нам современные историки, знающие только ту историю, которую нам написали великие и гнусные фальсификаторы типа Миллера-Шпеера.
В конном разъезде было всего пять человек. Казаки сидели на мохнатых приземистых лошадках и ноги ездоков едва до земли не доставали. Но Трофим в отличие от тамплиеров знал, чем хороши тартарские лошадки. Нипочём им были ни мороз, ни жара, ни худая кормёжка во время пути. Он всматривался в лица со знакомыми вроде чертами и даже полез было целоваться-обниматься со своими земляками, но такой же громадный телом старшинка разъезда лишь холодно поприветствовал путников и самого Трофима, не признав в нём родную кровинушку. Одежда французов, их шпаги насторожили казаков, выдавая в легко одетых путниках чужаков. А у него был строжайший приказ не пускать чужеземцев в свою страну. Старшинка лишь слегка смягчился, когда Савойя,
поднаторевший в языке тартарцев объяснил Миките, так звали старшинку, что дело у них есть неотложное к их государю. При этом он помахал перед носом казака, слегка потрёпанным свитком с им же написанным посланием, правда на французском языке.
Микита даже скривил лицо как от зубной боли, пытаясь прочесть письмо. Решение проблемы с пропуском незванных гостей через свой кордон было, что называется ,не на его зарплату.
Трофим посмотрел на своих спутников да призадумался. Пока они двигались, сидя верхом на лошадях, не мёрзли они так, как сейчас, в ожидании решения старшинки. Ведь от самих лошадок шло тепло, да и спешиваться всадникам приходилось не раз, обходя завалы лесные. А теперь южане еле сдерживали дрожь от холода, и губы их синими стали как у вчерашних покойников. Он снова к Миките оборотился:
– Ты вот что, Микита, ты давай решай, пущать нас или не пущать, а то видишь что с французиками деется, того и гляди замёрзнут да заболеют они. Вишь, как они легко одеты. Дай ты им что-нибудь из одёжки тёплой, а вон тот, седой, – Трофим кивнул на Савойю, – вполне с тобой расплатится.
Ещё раз хмуро посмотрел Микита на гостей. И правда, у тех уже зуб на зуб не попадал. Крякнул он с досады, да под навес направился, где стояли запасные лошадки. Вскоре гости нежданные были одеты в зипуны тёплые, в малахаи меховые. Повеселели они, правда, при этом с удивлением таращились то на казаков кордонных, то на Трофима своего. Ему-то старшинка никакой одёжки не дал. Тот как был в сермяге да безрукавке облезлой, так в ней и доехал до кордона, представляющего собой несколько добротно сделанных бревенчатых изб. Но от Трофима всё время валил пар, столько энергии было в этом человеке.
Тамплиеры к вечерней трапезе вытащили последний кусок лосятины, что «задержался» в котомке Кортье. А казаки выставили на низкий стол из двух плах свои нехитрые припасы: балык осетровый, горку из жареных тушек рябчиков, туесок с клюквой промороженной и баклажку с медовухой. Чуть разморенный теплом большого костра и чаркой-другой медовухи, Трофим рассказал землякам о своих мытарствах. Ещё не дослушав рассказ тартарца до конца, снова хмыкнул Микита, тихо отошёл куда-то, но вскоре вернулся, держа отороченный мехом зипун в руках. Молча накинул он эту одёжку на плечи Трофима и участливо похлопал его по плечу. А Трофим, вспомнив вопрос тамплиеров на который он не смог ответить, к казакам обратился:
– А скажите, братцы, кто сейчас правит в стране нашей?
Памятуя о том, что им сейчас рассказал Трофим, казаки не слишком удивились его вопросу. Посыпались и ответы:
– Сын Святозара-старшего сейчас правит.
– Кличут его Святозаром Вторым.
– Умница царь у нас, все науки преодолел, на всех языках бает.
– Особенно жинка у него милая да пригожая, Евдокея-красавица.
И тут же усатый моложавый казак получил подзатыльник от старшинки:
– Ты на чужих, особливо на царских жинок рот не разевай, свою заведи.
Казак притворно заверещал:
– Да когда же мне, служивому, жинкой обзаводиться? Я ведь всё в разъездах да бдениях, недосуг мне жениться.
– Ты, Завид, хоть женатый, хоть холостой всё одно бы завидовал семейным мужикам. Пропусти разок поход к кордонам, да и обженись наконец! А-а, – Микита махнул на казака рукой, – как был ты Завидом, так им и остался.
У многих казаков от выпитой медовухи языки совсем развязались и долго бы они косточки Завиду перемывали, если бы Микита вдруг не гаркнул:
– Ну всё, всё, раскудахтались тут, как курки на насесте. Поздно уже, а завтра всех до зари разбужу. Пойдём к Шеркале, там на Оби-матушке,небось, последний караван до Грустины собирается, поспеть бы к нему.
В Шеркалу успели прибыть в самый раз. И через день караван из семи кочей ,нагруженных в основном мехами, мясом дичи лесной, мешками с вяленой рыбой тронулся под парусами вверх, против течения реки. Целую неделю сиверко надувал паруса кочей, и они споро бежали по студёным уже волнам тартарской реки. Понятия «сибирь», «сибирская река» тогда ещё не было. Это название окончательно «прилипло» к этой огромной территории лишь спустя несколько веков.
Виконт Кортье почти всю дорогу лежал под навесом в коче и редко когда высовывал нос наружу. Он был из тех, кто считал, что именно его Франция, Париж – центр, пуповина всего мира, а то, что было вне этого мира, он считал варварским приложением к его «цивилизованному» мирозданию. Де Трушанье, наоборот, искренне удивлялся тому, что он видел за бортом коча. Да, он не увидел ни одного каменного здания или строения. Даже храмы и маленькие церкви здесь строились из дерева. Но сколько же было здесь, на этих далёких от его Франции, берегах городов и селений! Наверное, уже больше сотни их проплыло мимо них. Некоторые дома в этих городах были очень недурны собой. У наиболее близких к воде домах-теремах маркиз рассмотрел витиеватые узоры на наличниках окон, качели во дворах, флюгеры на крышах.
А Трофим и Савойя спускались под навес только на ночь. Граф часто замечал на лице
Тартарца слёзы, которые тот украдкой смахивал, таясь от чужестранца. А француз и не думал чем-то попрекать этого мужественного и отчаянно храброго человека. Разлуку с Родиной каждый переживает по-своему. Кто-то даже с радостью расстаётся с ней, надеясь, что чужбина за такое предательство уж точно не отторгнет беглеца и он там обязательно обретёт своё иллюзорное счастье. Вот сейчас, во время, не побоюсь этого сказать, очередной эпохальной войны между русским миром и Западом, тысячи молодых и не совсем молодых, порой «заслуженных» людей рванули за «бугор»: в Грузию, Армению, Казахстан, Израиль и куда подальше. Кто-то из них,, таким образом решил избежать мобилизации в армию, кто-то выразил бегством своё несогласие с тем, что мы имеем право на самозащиту. Но у этих людей, сбежавших из страны, на мой взгляд, память как у аквариумных рыбок. Ведь пора привыкнуть, что каждые сто лет у западников начинают чесаться руки и другие части тела, при этом на них появляются привычные для них кресты да свастики. Значит опять пришла пора очередной смертельной схватки между Тьмой и Светом. Наверное,жизни свои никчёмные эти бегунки от смерти уберегут. А вот уберегут ли они свою душу, если она у них есть, от мерзкого чувства предательства,
которое их будет преследовать всю оставшуюся жизнь?
А вот такие люди, как Трофим, несмотря на лишения и опасности, несмотря на то, что страна палец о палец не ударила, чтобы выручить их из неволи, всегда будут стремиться вернуться на Родину, так уж они устроены, такими их мамка с папкой воспитали.
– Скажи, Трофим, тебе с посольством вашим в Московии приходилось бывать?
– Разок побывал во Владимире, стольном граде Руси. Да недолго мы у них пробыли. Там между князьями вечная грызня из-за власти идёт, недосуг им дружбу устраивать с соседями.
– Да, о том и я слышал, – Савойя проводил взглядом очередной городок на берегу реки, однако ни готы, ни Орден Тевтонский, ни половцы, ни свеи их страну так и не смогли завоевать, впрочем, как и твою, братец.
– Верно говоришь, граф. Мы ведь с русичами братья кровные, у нас только веры разные, а так, когда кто нападает на нас, мы про дрязги свои забываем да против ворогов все как один поднимаемся. Так было у наших предков славных, так есть и сейчас, такие мы уж люди непокорные.
– Далеко ли ещё до Грустины твоей?
– Теперь уже рукой подать. В том месте, где она стоит, в Обь Иртыш впадает. А раньше, когда царь-батюшка Святозар на престол всходил, в верховьях Оби столица наша обреталась. И уж при мне он повелел наш стольный град на новое место перенести, так как степняки стали одолевать рубежи наши, вот он и поостерегся.
По мнению альтернативных историков, Грустина, столица Тартарии меняла своё местонахождение не менее трёх раз за время существования этой страны. Внезапно Трофим ухватился за руку графа:
– Смотри, смотри, месье. Вот она Коломнина моя!
И правда, из-за плавного закругления реки на берегу показался город, впрочем, для француза такой же, как и остальные до этого. Жилые избы крыты были соломой, обмазанной глиной с известью, другие строения имели крыши из тёса. В центре городка высился храм, увенчанный кругом-коловратом из которого словно прорастали два золотистых полновесных колоса, олицетворяющих два божества тартарцев: Тарха-творца и Тары-богоматери. Нужно сказать, что до самой гибели Тартарии в ХУ111 веке тартарцы так и остались верны своим ведическим богам, отвергнув и католичество,, и православие, и ислам, и иудейство. Именно за эту упёртость, за любовь к деяниям своих предков она и была ненавидима и спесивой Европой-Венеей и степняками, и царями, особенно романовской династии. Впрочем, последние рюриковичи: Иван Грозный и Борис Годунов, пытались завязать с Тартарией союзнические отношения, но мировая закулиса, прежде всего англосакская, сделала всё для того, чтобы последние русские цари не смогли договориться о мире и дружбе со своими кровными братьями.
К причалам Грустины кочи подошли, когда солнечные лучи высветили в центре столицы высокий храм, стены которого были густо выкрашены известковым раствором. Терем царя Святозара Второго находился через две улицы от столичного храма. Весть о том, что в столицу вновь прибыли посланники от Папы Римского не слишком удивила горожан. Католические миссионеры нет-нет да заглядывали в этот «медвежий» угол
человеческой Ойкумены, так что не было на улицах, по которым проезжали тамплиеры толп зевак и восторженные жители не бросали в воздух свои шапки и чепчики.
Казачий голова, встретивший посланников на берегу, естественно не бельмеса не понял, что было написано в «послании» от Папы Римского и, как это и было заведено, определил гостей на постоялый двор. Там пришлось им дожидаться приглашения от царя целых три дня. Не было принято у царских (королевских, княжеских, ханских и т.д.) особ сразу принимать у себя гостей, даже самых дорогих. Накануне вызова к царю у тамплиеров побывал царский дьяк, и Савойя настоял на том, чтобы вместе с ними на приём к царю пошёл и Трофим в качестве толмача.
В просторных сенях перед тронным залом тамплиерам пришлось расстаться со своими шпагами. К царю никто не имел права входить с оружием. Когда «послы» прошли в зал, с невысокого трона, к которому вели три ступеньки, легко встал и также легко и быстро сошёл совсем молодой белокурый человек, с голубыми глазами, ростом выше самого высокого из тамплиеров. Он был светел лицом и довольно широк в плечах. Его глаза пронзительно всматривались в лица гостей и, наконец, взгляд его остановился на толмаче.
– Не Трофимом ли тебя зовут, казаче? Не ты ли был в посольстве нашем, что батюшка мой отправил в Бахчисарай несколько лет назад?
Бухнулся Трофим на колени, молвил:
– Истинно так, царь-батюшка. Да только хан крымский переметнулся к османам, а наше посольство вырезал до единого человека. А меня хан в живых оставил только для того, чтобы в Кафе продать в рабство купцам заморским. Да вот спасли меня, выручили из неволи эти месье, – повёл он головой в сторону гостей, – и вот снова я на родине своей, снова готов служить тебе, царь-батюшка.
– Ты встань, встань с колен, чай неволя у тебя за спиной осталась! А вот о жизни на чужбине, о приключениях, с тобой случившихся, расскажешь позже и мне и моей женушке Евдокее, уж больно охоча она до новостей всяких.
Перевёл взгляд царь с Трофима на седовласого француза.
– А это, царь-батюшка, месье Савойя, граф по ихнему уставу придворному. С чем он и его товарищи прибыли в нашу страну я и сам толком не знаю, о том он сам с тобой толковать будет.
Едва качнул головой Святозар и дальше свой взор устремил.
– Это виконт Кортье, царь-батюшка, гонимый во Франции рыцарь и всецело преданный графу Савойе.
Ещё шаг в сторону царя и новый комментарий тартарца:
– Это маркиз де Трушанье, тоже изрядно преданный месье Савойе и их общему делу.
В раздумье Святозар вернулся на трон и, присев на него, проговорил:
– Тот свиток, что мне передал от вас мой дьяк не самим Папой вашим написан был, верно?
Савойя утвердительно качнул головой:
– Верно, светлейший царь. Послание сие написано собственноручно мною. И, признаюсь, мы вовсе не от Папы Римского здесь, а по собственному почину.
– Вот как?!
Брови царя поползли вверх. Гости его всё больше и больше удивляли.
– Тогда что же привело вас в мою страну?
Савойя нервно сглотнул. Сейчас откроется сокровенное. Сейчас схлестнутся небо и земля, ложь и правда, Зло и Добро.
– Светлейший царь, я знаю, что в вашей стране христианство не в почёте, но наверно учёность ваша безупречна и знаете вы как, кем и когда было превнесено христианство на нашу грешную Землю?
Усмехнулся Святозар:
– Я знаю одно, граф, что ваши и наши грехи несоизмеримы. Вы, рыцари Круглого стола, так называемые тамплиеры-храмовники, реки крови пролили, насаждая учение Христа в своих и чужих землях. Вы и у нас попытались насадить это чужое для нас учение. Правда, переворот, устроенный вами в старой Грустине не удался, а вот у наших соседей, русичей, вы уже не один кусок земли отгрызли и продолжаете терзать Русь. Так что сдаётся мне, что и от вашей миссии хорошего ждать не приходится.
– Напротив, светлейший царь. Наша миссия в другом заключается.
И Савойя, чуть запинаясь и подыскивая нужные слова с помощью Трофима-толмача, рассказал Святозару о том, каким образом Чаша Грааля оказалась у него, кто из неё алкал вино в своё время, о крови Иисуса, излитой в неё, о путях-дорогах скитаний Чаши, об охоте на неё чуть ли не всех правителей Венеи.
Он осторожно вытащил из своей котомки драгоценную ношу, снял с неё покровы и на вытянутых руках поднёс её к трону.
– В одном вы правы, светлейший царь, корысть и зависть правителей Франции, Англии да и других стран Венеи подвигли нас, – граф повёл рукой в сторону своих сотоварищей, – уберечь Чашу сию от алчных правителей наших, дабы она в их руках не привнесла в жизнь людей ещё больших страданий и смертей. Вам я вручаю эту Чашу с надеждой, что не направите вы её чудесные свойства во вред человечеству.
Святозар принял Чашу в свои руки и, повертев её в руках попытался прочесть то, что было написано на её внутреннем ободке. Наконец просветлело чело его, лёгкая усмешка возникла и тут же погасла в аккуратно подстриженных волосах бороды и усов.
Кликнул он дьяка, что стоял у двери тронной залы, и когда тот подошёл вплотную к царю, Святозар, весело посматривая на притихших гостей, что-то тихо сказал тому на ухо. Дьяк, сверкнув зубами в улыбке, с поклоном,, молча удалился. А через несколько минут он вернулся в залу с высоким седобородым стариком, одетым в длинную накидку. В руках старика посверкивало небольшое …зеркальце. Это был верховный волхв и наставник молодого царя, опекавший его с самого детства. Звали его мудрёно для уха европейца – Божидаром.
Передавая Чашу в руки волхву, Святозар что-то тихо прошептал ему. Старик кивнул головой и, присев на нижнюю ступеньку пьедестала трона, принялся крутить Чашу и священнодействовать, применяя заркальце, пристально изучать надпись на ней. Виконт Кортье наблюдая за действиями царя и волхва, скривил губы:
– Мой сир, арамейский язык, коим нанесена гравировка на Чаше, не смогли прочесть лучшие умы Франции.
В его голосе сквозило явное, не прикрытое пренебрежение, и Савойя, стоявший по левую руку от него, предупредительно кашлянул в кулак и с осуждением посмотрел на него. Тем временем верховный волхв закончил изучать Чашу и, вернув её царю тихо проговорил:
– Ты был прав в своём предположении, мой мальчик.
А Святозар, сурово посмотрев на спесивого француза, произнёс:
– Виконт, ты оказался неправ. Надпись сделана на знакомой вам латыни. Только сделана надпись в зеркальном отражении, вот почему даже самые умные мужи вашей Франции, – царь интонацией выделил именно эти слова, – не смогли прочитать надпись. И всего лишь простое зеркальце помогло решить нам эту проблему. А написано на Чаше вот что: «Бог ничего не делает напрасно».
Смущены были Савойя и де Трушанье, а Кортье буквально сгорал от неимоверно сильного чувства стыда. Лицо виконта стало не просто красным, а багровым. Но это было не только проявлением стыда, а и гнева, спеси так и бурливших в этом человеке.
– Светлейший царь, – склонил голову граф Савойя в низком поклоне, прости нас за неразумность и поспешание в мыслях.
Святозар хмуро посмотрел на набычившегося виконта, переглянулся со своим учителем Божидаром:
– Когда-то предки моих предков властвовали во всей вашей Венее, да и в Асии тоже. И был язык един для всех, язык русов. И говорили и писали на этом языке все живущие в Асии от берегов океана атлантов, до берегов Великого океана Восточного, в том числе и твои предки, виконт, которые,правда, ещё в шкурах звериных ходили да в пещерах обитались. И об этом мельком,правда, сказано в вашем Ветхом Завете. Да о русах и языке этом едином те, кто писал этот Завет, ничего не написали, словно их и не было вовсе. Ещё в те времена ложь поселилась в ваших сердцах и головах, только в себя вы самовлюблялись, а другие народы стали презираемы вами. С тех пор во лжи вы и живёте. А горькая правда в том, что со временем нарождались новые и приходили чуждые народы из глубин нашей Ойкумены. И многие из них, обуреваемые гордыней непомерной, стали отвергать дружбу с русами, их язык, их чистые нравы. Теперь у каждого народа Венеи появились свои языки, свои обычаи, своя правда жизни. И ушли русы с захваченных вами земель, а те, что не смогли или не успели уйти, повержены были в прах франками да галлами, готами да англами. Со временем оставили мы и русичей, так как они предали наших общих богов-родителей и повернулись лицом к богу иудейскому и сыну его, Иисусу Христосу. С тех пор и в Венее и на Руси смута сплошная деется. Брат на брата идёт, князь на князя, король на короля, народ на народ. Вашими кумирами давно стали корысть да алчность, жестокость и хитрость, обман и лживость. И все эти пороки произрастают у вас от дремучего незнания своего прошлого, прошлого других народов, от ложного чувства превосходства над другими народами не такими оборотистыми как вы. Вы и веру свою христианскую не словом одним, а ещё и огнём и мечом несёте в чуждые для вас земли. Вот поэтому наши границы на замки прочные закрыты, чтобы в Отчизну наших предков великих ересь ваша не проникала, ибо губительна она для людей нормальных, живущих по законам в Ведах наших изложенных и пока я жив, никто извне
не сможет посягнуть на жизнь нашу устроенную и славную.
Святозар умолк и, склонив голову, задумался:
– То, что Чашу сию ко мне доставили, одобряю. Не знаю и не хочу знать, какие чудеса она творит. У нас так говорят: «от добра добра не ищут». Я признателен вам, граф Савойя, что вы доверились мне. Я найду ей достойное пристанище ,и никакие алчущие и грязные руки до неё не дотянутся.
Савойя, а следом за ним де Трушанье склонились в глубоком почтительном поклоне, лишь гордец Кортье ответил царю коротким кивком головы.
– Именно это, государь, я желал услышать от вас.
Где спрятали волхвы царя Святозара Чашу Грааля до сих пор неизвестно, но сдаётся мне, что с тех пор она не покидала пределы нашей страны и подтверждения тому, пусть и косвенные, есть. В течение последних семисот лет много раз нападали на нашу страну разные вороги и каждый раз мы отбивали их наскоки. Боги-родители наши, Бог христианский или Чаша Грааля всегда приходили нам на помощь, заставляли сплачиваться народ наш в единый и мощный кулак и непобедимы мы были, есть и будем.
Граф Савойя и маркиз де Трушанье с разрешения царя навсегда остались на новой для них родине. Виконт Кортье был отпущен восвояси. Трофим рассказал-таки свою богатую приключениями историю скитаний семье царя и был отпущен в родную Коломнину. Видел ли кто с тех пор Чашу Грааля? Вряд ли. Волхвы всегда умели хранить тайны,, и свои, и царские. Спрятана она до поры до времени в тайном, укромном месте. Возможно, опять дождётся она своего часа, да ещё и послужит делу честному, делу праведному. Возможно, сгинет со временем, в прах превратившись…
СКИТ
Витёк кинул взгляд вперёд. Последняя из трёх байдарок подходила к высокому береговому утёсу, чтобы скрыться за ним с глаз долой. На последней байдарке шла Вера, Верунька, его девушка. Она успела помахать ему рукой, мол, догоняй! Он тоже вскинул руку над головой, мол, плывите, догоню!
Сто лет в обед сдался бы ему этот «Великий поход по следам Ермака» как сказал о нём Сёмка Пегов. Витёк все свои неполные двадцать пять лет дальше озера Шарташ ни разу не высовывался из Екатеринбурга. Зачем? После школы, а затем Уральского политеха он устроился работать айтишником в нехилую фирму, где и платили хорошо и работа была рядом с его домом, всего пятнадцать минут езды на троллейбусе и вот он, его родной обжитый компьютер со всеми его наворотами.
И дёрнул же его чёрт за язык сказать Вере, что он тоже заядлый, как и Семён байдарочник и не против поучаствовать в этом сплаве по реке Тавда. А ведь Семён, гад, в отличие от Веруньки знал, что Виктор Салазкин никакой не любитель-байдарочник и всё время подкалывал своего товарища, мол, слабо тебе или не слабо по речке триста километров отмахать? Не мог же Витёк упасть в глазах своей девушки и отказаться от
похода. Вот и дохрабрился. Неумело завязав узел крепления рюкзака на байдарке, он на первом же буруне слабенького порога потерял его. Узел поехал, рюкзак выскользнул из пут и булькнул в воду. А там были банки с тушёнкой для четырёх человек на все шесть дней пути.
Вода была прозрачной, и Витёк видел какое-то время потерянный груз на дне реки. Он даже попытался судорожно подгрести двухлопастным веслом чуть назад и хотел подцепить лопастью весла лямку рюкзака, но лопасть соскочила с лямки, и парень, потеряв равновесие, опрокинулся в воду. Его ноги предательски застряли в самой байдарке, и он прилично нахлебался воды пока выбирался из посадочного гнезда своего утлого судёнышка. В холодной воде пальцы плохо слушались, и он умудрился выпустить из ладони носовой фал байдарки, и ту стремительно понесло вниз по течению. Витёк заорал. Заорал на эту чёртову реку, на вертлявую байдарку, на зловредного Семёна и даже на Алину Лескову, четвёртую участницу их похода. Но больше всего он орал на самого себя, неуклюжего, неумелого «компьютерного аса», в жизни не державшего ничего тяжелее компьютерной мыши. Правда, последние полгода он два раза в неделю ходил в тренажёрный зал недалеко от гостиницы «Исеть», где и познакомился с Верунькой.
Стоя по колено в ледяной воде он только сейчас заметил, что до сих пор сжимает в руках бесполезное теперь весло. Размахнувшись, он со злым уханьем швырнул его вслед за уплывающей лодкой. Салазкин никогда не оставался в лесу один. Он вообще не любил лес, эту мошкару, облепляющую лицо и руки, звенящих над ухом комаров. Он ещё с детства был запуган мамой ужасными клещами, стадами бродящими по лесу и нападающими на людей. Отца своего он не помнил. Мама развелась с ним, когда Витечке и трёх лет не было. Так что в нём бурлило и клокотало только женское начало, женские привычки, женские капризы и грела душу только неизбывная материнская любовь.
Что делать? Куда идти, и идти ли, или оставаться на месте, в надежде на то, что более опытному в этих делах Пегову не западло будет вернуться за ним, после того как он увидит проплывающую мимо них байдарку Салазкина. Краем уха, когда он отлипал от своего всевластного хозяина-компа, чтобы быстренько проглотить приготовленные мамой бутерброды или заказанную пиццу и запить их кофейком, он иногда улавливал, что говорили с экрана телеящика в соседней комнате. Удалось ему как-то услышать в такие редкие минуты «отдыха» и историю про потерявшуюся шестилетнюю девочку из какой-то деревни. Она три дня одна мыкалась в тайге и ничего, не пропала. Более того, когда её всё-таки нашли, она была с полным лукошком грибов. Вот что значит деревенская закваска. А он был человеком сугубо городским. Не знал он, в каком направлении от него искать север или юг, куда течёт эта злая река, так как географию вообще, и географию своей области он не знал, и знать не хотел.
Середина августа в этих краях порой бывает очень даже прохладной. К утру изо рта чуть ли не пар идёт. Витёк похлопал по клапанам спасательной куртки и облегчённо вздохнул. Пакетик с набором спасательных принадлежностей был на месте. Он подышал несколько раз на пальцы, чтобы согреть их и покопался в пакетике. Спички, залитые стеарином не размокли. Мельком взглянув на клонящееся к закату солнце он, присмотрев для себя походящую для ночлега площадку между двумя крупными валунами, начал
стаскивать на неё всё, что могло гореть. Хвороста, веток, обломков деревьев тут хватало. Но для того чтобы запалить костерок ему пришлось потратить почти половину спичек. Хворост прогорал быстро и Витёк чертыхнувшись, осмотрелся. Что он будет делать, если вся эта мелочь прогорит в самом начале ночи? По второму кругу в уже сумрачном лесу он собрал к костру крупные сучья, коряги и даже несколько стволов небольших деревьев явно поверженных каким-то ураганом, прошедшем в этих местах. Покончив с этим, он сразу почувствовал гложущую пустоту в желудке. Он хотел есть! И не просто есть, а жрать! В пакетике «Спас» он нашёл только одну шоколадную плитку. Недолго думая Витёк засунул в рот сначала половинку плитки, а спустя минуту отправил в рот и вторую половинку, после чего с наслаждением сглотнул. Он по-прежнему надеялся, что ушедшие вперёд ребята вернутся за ним, после того как выловят его байдарку.
У костра он почти обсушил свою одежду, да и сам согрелся. Расстелив спасательную куртку Витёк незаметно для себя уснул. Пробуждение было нерадостным. За ним никто так и не пришёл. С неба, затянутого низкой облачностью, моросил нудный дождь. Костёр, естественно, давно потух. Снова ужасно хотелось есть, но есть было нечего. И Витёк струхнул. Он понял, что вторую ночь без костра или какого-либо укрытия над головой он не переживёт. И он решил пройти вниз по течению в надежде встретиться на полпути с ушедшими вперёд туристами. Но идти вперёд вдоль русла реки оказалось делом почти невозможным. Скалистые береговые утёсы, курумник выстилающий русло реки на обеих берегах своими каменными глыбами и валунами, делали ходьбу по ним опасной и порой невозможной. Сломай или вывихни ногу и всё, пиши пропало. Витёк затравленно осмотрелся. Влево от него берег уходил вверх казалось не очень круто, но там виднелись деревья, а значит какая-никакая, а защита от дождя будет обеспечена. И он свернул к береговому откосу. Несколько раз ноги предательски скользили по намокшей лесной подстилке, но он уже заметил, что ещё чуть-чуть и он достигнет плато над откосом. Он даже стал различать мелкие сосновые шишки, прятавшиеся в пушистых пучках иголок. Он сделал очередной торопливый шаг в сторону этого кедрового рая и тут правая нога предательски зацепилась за выступающий из обрыва корень какого-то дерева, и он кубарем покатился вниз по склону.
Очнулся он от звука немного дребезжащего старческого голоса:
