скачать книгу бесплатно
Борис уберёг капитал, вывезенный из дома, купил небольшой домик из трёх комнат, написал брату в Италию и во Францию на всякий случай и начал заводить знакомства, чтобы открыть какой-нибудь бизнес. В ресторане «Биржа» он обратил внимание на знатного японца из консульства, который раз в неделю посещал заведение со своей дочерью. Она была необыкновенно хороша: тонкая, высокая, с бледной, почти прозрачной кожей, тонкими чёрными чертами лица и выразительными восточными глазами.
Бор решил открыть свой ресторан. Он выкупил старый дебаркадер, отремонтировал его и открыл плавучий ресторан «На Сунгури». Река притягивала его, ведь он скучал по Волге и Рыбинску. У него было шикарное заведение, и как-то японец с дочерью заглянули к нему в гости. Борис не удивился, но пристально наблюдал за столиком высокопоставленных гостей и не зря. Два подвыпивших бывших русских офицера в форме стали неприлично приставать к японцам. Борис подошёл, взял их за шиворот и выкинул через балкон прямо в воду под аплодисменты посетителей. Это было эффектно, и так он познакомился с Херовато Мизукой и её отцом Акирой. Мокрым офицерам он позже хорошо заплатил с тем, чтобы они не появлялись на его горизонте, а дипломат пригласил Бориса Щаплеевского к себе домой и угощал сакэ.
– Здравствуйте, Бори-сан, проходите пожалуйста, – произнесла Мизука с небольшим акцентом, удивив несказанно гостя.
– Здравствуйте, Мизука, – приветствовал Бор, – Откуда знаете мой язык?
– У меня мама была русская из Симбирска, а я работаю с отцом в посольстве Японии – обязана владеть двумя иностранными языками, – ответила девушка.
– Какой же второй?
– Французский. Я собиралась в Европу, но началась война, и моя поездка отложена на неопределённый срок.
– Я могу составить Вам компанию, только вот жду известий от родственников из Италии и Франции, – признался Бор, не понимая, почему вдруг стал таким разговорчивым с японочкой, явно выуживавшей информацию.
– Какой Вы быстрый!
– Не быстрый, а решительный, – сказал Бор и перевёл стрелки. – А что означает имя Мизука?
– Красивая Луна.
– Я ожидал что-либо в таком роде, но Вам очень подходит.
– Спасибо, Бори-сан. Что означает Ваше имя?
– Дремучий лес, – усмехнулся Бор и прошёл вместе с девушкой в гостиную.
– О-о, дремучий лес и красивая Луна – это Куинджи.
– Днепр и Луна – это Архип Иванович Куюмджи, но пусть будет по-Вашему.
Отец Мизуки не понимал и не говорил по-русски, переводила дочь, однако они мило провели вечер, сыграв партию в шахматы, которую Бор неосторожно выиграл, чем зацепил гордого японца, и теперь при встрече Борис вынужден был переставлять фигуры вместо того, чтобы щупать женские прелести японской красавицы.
Борис не был наивным. Он понимал. что является прекрасным прикрытием для разведывательной работы Мизуки, кроме того, русский парень умел пилотировать, разбирался в авиации и военном деле, имел высшее образование, неплохо знал французский и немецкий языки. «Чего лукавить, свет решил, что он умён и очень мил» – контрразведка Японии сделала на него ставку. Для Бора выказался отличный шанс уехать в Европу с финансовой и силовой поддержкой островного государства. Парень принял гражданство Японии, продал выгодный бизнес, расписался с Мизукой, по -существу став двоеженцем, и, как только их прелестной дочке, Масуми, исполнилось два годика, счастливых супругов отправили во Францию, в Нант. От Глеба он не получил ответа – видимо, письмо не нашло адресата.
Борис носил теперь фамилию жены – Херовато…
Казанка
До конца Гражданской войны Серафим ходил по Волге в период навигации, а зимой ремонтировал судовую матчасть и обнимал жену и детей. Ева работала в лазарете медсестрой, а Ирина обстирывала раненых. Они жили тихо и неприметно. Георгий пошёл в первый класс, а Мария находилась под присмотром Алёны и Ирины.
Голодали, но рыба в Волге водилась, хлеб можно было купить, хоть и дорого. В городе стало скучно и муторно: сгорела сцена в городском театре, и её никто не восстанавливал, цирки закрылись в войну, на Бульварной улице не собирались влюблённые, как прежде. Зато гремели оркестры во главе с демонстрантами в революционные коммунистические праздники, горожане пели интернационал, будь он не ладен, а большевики устраивали бесконечные субботники.
Денег и продовольствия у государства от пения не прибавлялось, поэтому начали трясти церковь и граждан. На Стрелку в собор Казанской божьей матери захватившие власть пришли вооружённой толпой, остановили службу и стали отбирать и выносить все драгоценности: посуду, самоцветы на иконах, серебряные оклады. Жертвенную серебряную кружку у Евы вырвали из рук, не погнушавшись мелочью. Старинные оклады варварски сдирали с досок и швыряли в общую кучу. Поживились на славу, выслуживаясь перед центром, понимая, что грабят и разоряют (Они же теперь власть – знай наших!). Самое страшное произошло позже, вечером, когда Харин Н. П., начальник ОГПУ, лично шмонал дом Щаплеевских. Вывезли всё, что до этого не смогли унести, запугали Еву и Ирину, а Алёну не тронули лишь потому, что Алина была при смерти, и та сидела у её постели. Дом отдали под приют инвалидов войны, оставив комнату Еве с детьми и комнату её сёстрам. Серафим находился в начавшейся волжской навигации и не ведал о произволе. На следующий день Харин вызвал Еву на допрос. Никто не знает, что он вытворял, но отпустил её поздно вечером всю в синяках и побоях, пообещав продолжить, если не будет сотрудничать со следствием по поводу участия в мятеже 1918 года её отца и братьев. Дай повод, а палачи найдутся.
Ева оставила Георгия и Марию у золовки и ночью ушла в неизвестном направлении, оставив записку, что пошла топиться в реке. Когда пришли за Евой, кричали, грозились, довели детей до истерики и рёва, но удалились и не показывались более. Тела утопленницы не нашли. Вернувшийся Серафим, молча сидел вечер, слушая рассказ перепуганной сестры и детей, а в ночь ушёл. Он не любил жаловаться никогда. Где капитан был, не скажу, но утром Серафим имел на Харина полное досье: кто он, где живёт, в каком режиме работает и с кем общается.
Через два дня начальника ОГПУ нашли во дворе его дома на набережной в невменяемом состоянии, искалеченного до неузнаваемости, с перебитыми ногами и руками. На второй день он скончался от ран. Искали долго, но у Серафима было алиби – он весь вечер и ночь пил горькую в кабаке с сотней свидетелей, а тех, кого взяли, никак не прояснили ситуацию. Два месяца спустя, когда силовики поуспокоились, исчезли заместители Харина… бесследно. За год пропали все, кто участвовал в церковном мародёрстве, а здание ОГПУ на пр. Луначарского горело, еле потушили городские пожарные команды.
Серафим был неутешен, но остались дети, и он, скрипя зубами, работал. Не прошло и полугода, как Алину похоронили. На дворе стоял 1921 год. Она тихо скончалась на руках сестры в осень, позвав и попрощавшись с Серафимом. Три сестры были очень похожи между собой и на покойную мать, Антонину Фёдоровну. Алина призналась Серафиму, что всю свою маленькую жизнь любила его. Он поцеловал её, и она умиротворённо уснула навеки.
Алёна погоревала с неделю и переключилась на детей зятя. Тётушка была на девять лет младше мамы, но такая же добрая и отзывчивая. Глаза только у неё казались печальнее, чем у родной матери. Дети быстро привязались к Алёне, которую до этого плохо знали. Ева всегда отправляла мужа в рейсы, идеально выглядевшим: белая накрахмаленная рубаха, отглаженная морская форма, начищенные пуговицы и ботинки. Алёна переняла её опыт, и Серафим уже не мог без неё обходится. Как-то вечером Алёна зашла в комнату к Серафиму и осталась. Он сначала сопротивлялся, но она сказала:
– Не позорь меня. Я хочу быть женщиной и давно люблю тебя, – она скинула халатик, под которым не было ничего из одежды.
– Щаплеевская, так же не честно… Иди ко мне!
– А ты что же, не понимал, как мы любим тебя? – спрашивала она потом.
– Нет, конечно. Я же любил Еву.
– А теперь?
– Ты и Ева, и Алина… обожаю тебя.
Они не расписывались, просто жили семьёй. Через три года Алёна умерла после тяжёлых родов, но родившаяся девочка выжила, дышала здоровьем и была как две капли воды похожа на мать. Серафим назвал её Антониной в честь бабушки. Серафим похоронил гражданскую жену на Семёновском кладбище рядом с её сестрой и матерью, а в 1927 году в августе неожиданно объявилась пропавшая Ева. Оказывается, она всё это время находилась в Моложском Покровском монастыре, из которого их выгнали месяц назад. Часть женщин взяли в Афанасьевский монастырь, а Еву потянуло домой к мужу и детям. На радостях Серафим чуть не задушил её. Оказалось ещё, что Алёна знала, где находилась сестра, но смолчала и реализовала своё право на любимого человека и право стать матерью. Никто не осудил почившую женщину, да и смысла не было. У неё тоже, как у сестры, был туберкулёз. Серафим сочинил тогда грустную песню:
Рябь
У тебя нервный шок, невозможно дышать,
Я не знаю, как эту болезнь превозмочь,
И моя над тобою кружится душа:
«Боги, дайте ей силы в дождливую ночь!»
Пусть бежит и бежит по воде ветерок,
Я бы это придумать, предвидеть не смог,
И на всех перекрёстках случайных дорог
Ты являешься вдруг, мне ответствует Бог.
У тебя не глаза, а земной океан,
Я судьбу не спрошу, не доверюсь словам.
Налетит серый вызов небесной тоски,
И твою не согреть мимолётность руки.
И бежит, и бежит по воде ветерок,
Я бы это придумать, предвидеть не смог,
И на всех перекрёстках случайных дорог
Ты являешься вдруг, и потворствует Бог.
У тебя понемногу затеплится грудь,
Боль уходит – её я молю отвернуть,
Успокоят прохлада, с ромашкою чай,
Потерпи, засыпая, и утро встречай!
Рябь бежит, и бежит по воде ветерок,
Я бы это придумать, предвидеть не смог,
Но на всех перекрёстках случайных дорог
Ты являешься мне, и завидует Бог.
У Серафима, у его семьи началась новая жизнь. С продовольствием в городе постепенно ситуация менялась: раскулаченные крестьяне или были репрессированы, или бежали из деревень в город, оставшихся на земле людей загнали в колхозы, обобществив крестьянские орудия труда и скот, отнятый у середняков и кулаков. Мужчин, погибших в больших количествах на фронтах войны, везде пытались заменить женщины. Они трудились и в колхозах на сенокосе, и на заводских станках, и крючниками (!) на пристани. Женщины вытягивали страну. Тяжёлая наступила эпоха, а когда она для простого человека была лёгкой?
В начале тридцатых Казанскую церковь закрыли, вынеся остававшиеся ценности, а в храме организовали склад старых документов. В 1934 году разобрали на кирпичи старинную колокольню. Зачем?!
Серафим и Дионис
…Дионис находился в шоке. Насильственное навязывание идеологии массам народа – задача неблагодарная и бесполезная на длительный период времени. Десять-тридцать лет можно трындеть о мировой революции, свободе и равенстве, получить по сусалам от Польши в 1920 году и замять трагедию, жестоко подавить повсеместные крестьянские восстания, ссылаясь на кровожадность мироедов. Народ, любой народ, мудр по определению. Правильный ход и решения им обязательно находятся.
…Я не понимаю, для чего колокольню разбирали на кирпичи. Вы её строили, деньги на её воздвижение выделяли, население опросили? Ну, сняли колокола – чугуна или меди в стране не хватает, деньги на ремонт не выделяете, так у вас их не просят. Неужели кирпича мало? Кирпичные заводы испарились или исчезли песок и глина?
Звонница на Стрелке олицетворяла древнюю ось города, представляется мне. Она воздвигнута была на месте старого ветхого деревянного храма. Историческое намоленное сооружение! Любое место имеет центр притяжения, внимания, обращения. Каждый город мира характеризуется такой точкой или осью, вокруг которой вращаются основные события и люди. Ось определяет прошлое населённого места и указывает будущее. В Москве, скажем, центром притяжения до сих пор является колокольня Ивана Великого. Интересно, кстати, где находилась ось (или сердце) Парижа до постройки Эйфелевой башни? Неужели в Бастилии?
Легко было уничтожить ось Рыбинска – рушить всегда проще, чем создавать. Что взамен? – У большевиков – ничего. Им бы унижать человека перед выбранным идеалом и обобществлять, уничтожая возможность быть личностью, за исключением верхушки. Историю изменили под свои потребности, навязывая чуждую идеологию. К концу Советского этапа России народ смеялся над руководством страны и ненавидел партию диктата. Власть рухнула почти мгновенно…
Провидению было угодно мучить и испытывать людей. Может быть, Русская земля должна была показать миру пользу и преимущество общественных форм существования? – Резонно, но обобществить все сферы жизни утопично и нельзя по определению. Человек должен иметь возможность уединиться, подумать, анализировать в тишине волнующие проблемы. Тишина и мечта – родные понятия.
Критиковать и уничтожать легче, чем выиграть в споре времени, что лучше, а что хуже. Вы разобрали и уникальный рыбинский театр, построенный по проекту петербургского архитектора В. А. Шрётера в 1878 году, на кирпичи (капитальное строение, на которое люди отдавали свои кровные). Почему нельзя было сколотить новую сцену вместо подгоревшей? – Кинуть клич, и люди бесплатно бы восстановили здание, ведь отдохнуть, переключиться от тяжёлого труда стало негде, а потом всё равно строили другой театр, невзрачный, неприметный, т. е. хуже. Я понимаю, идеологически надо было убрать памятники побеждённого режима, но убрать в музей, а не уничтожать. История должна быть наглядной и доступной. Нет. Разбить вдребезги, камня на камне не оставить, а дальше не важно, как-нибудь проживём. Как-нибудь! Театр замечательной архитектуры за что?
Абстрактная идея коммунизма варварски воплощалась в одной многострадальной стране. Миллионы людей были уничтожены, искалечены физически и духовно, разрушены вековые родственные связи, самая просвещённая часть страны вынуждена была эмигрировать и строить хорошую жизнь на чужбине. Ненависть, убийства брата братом, насилие всех видов, нищета населения и подавление воли человека – итог власти слепого идеала, некоего образа. Не случайно в древности существовала наука Образов…
Дионис живо представил себя на месте Серафима. Ужас охватил его! Пока ты трудишься, твою жену, слабую женщину, избивают в застенках, любимые с детства родные места рушат и ломают, навязывают тебе чуждые мысли, отбирают недвижимость и собственность. Как жить, когда любишь Родину, свой город, своих детей, жену, работу, дом?!
Дио отложил тетрадь и выглянул в окно. Маленькое солнечное светило роняло на двор красноватые лучи и убаюкивало взгляд. В поместье и округе заправляли тишина и покой. Наверное, от того Серафим стал капитаном, что любил эту плавную тишину и изменчивое постоянство великой реки. Он ощущал себя частью природы, Волги и Вселенной…
…На Волге выдалась тёплая бархатная погода. Дул, словно брезжил, слабый ветерок, по небу плыли пончиковые белые облака, а солнце не палило, а ласкало жёлто-пушистыми лучиками света. Волны от барж и буксира, не пересекались, растекаясь симметрично по левому и по правому берегу. Чайки кружились над головой, требуя бурунов из-под кормы, которые нет-нет выталкивали оглушённую винтами рыбу. Серафиму грезились иные страны и иные миры. Строки легко вытекали на приготовленные заранее листы бумаги.
Камень
Я – камень, я впитал века,
Тверды мои нутро и край,
Лежу.
Гуляют облака,
Зовут на небеса,
где Рай.
Я на песке, на берегу,
Бодаюсь с ветром и волной,
Желания приберегу —
Никто не знает путь земной.
С рекой молюсь за свой удел.
Бежит прозрачная вода,
И я то греюсь, то в воде
Внимаю влажные года.
Скуёт зимой прибрежный лёд
Оденет иней или снег,
Но летом, чувствуя тепло,
Меня погладит
Человек,
Присядет на меня и вдруг
Взберётся, сверху меря даль,
И я увижу мир вокруг
Через него,
забыв печаль…
Я – камень.
Рядом камни спят,
А я, захваченный волной,
Плыву и радуюсь опять,
Что жизнь повелевает мной.
Это Серафим увидел берег, сплошь покрытый булыжниками Ледникового периода. тысячи лет назад холод и льды заставили уйти людей с насиженных мест, притащив потомкам древних людей строительный материал для векового творчества.
***
Летние изводят токи
От земли наверх
к тебе,
Чувства вторят вслед сороке,
Говорившей о судьбе.
Несбываемые встречи
Параллельны бытию:
Руки обнимают плечи,
Звонницы набаты бьют…
Где я? – Шелестят дождинки,
Намечая малый крен,
В темноте огни, как льдинки,
Тени прыгают из стен.
Рукавом взмахнуло лето,
Бросило укол лучей,
Но не наложило
вето
На мечтательность ночей…
Это ему вспомнилась Александра. Неужели наша история взаправдашняя? Где она теперь? Что с детьми? Как бы я хотел увидеть их! За размышлениями пришло новое стихотворение: увидел цветущий куст на высоком берегу, на самом краю обрыва
Сирень
Тебе не спится.
Ты пьяна.
Ты ищешь приключенья ночи,
А во дворе кричит
она —
Весна любуется и прочит.
Забыта насовсем зима,
Сирень туманит мысли,
