Одинокий волк. Бег в неизвестность

скачать книгу бесплатно

Одинокий волк. Бег в неизвестность
Владимир Боровлёв

Голод, беззаконие, смерть – все смешалось на заброшенной планете на краю галактики. Правящему совету нет дела до живущих там людей, а им, чтобы выжить, нужно терпеть или бежать с планеты, но немногие осмелятся покинуть свои дома, чтобы узнать, есть ли еще жизнь на их планете.

Одинокий волк

Бег в неизвестность

Владимир Боровлёв

© Владимир Боровлёв, 2024

ISBN 978-5-4493-4769-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дождь

Даже сквозь сон слышу шум дождя, барабанящего по крыше нашего дома. По железной крыше ударяли крупные капли, и глухим эхом отдавались во всём доме, создавая впечатление, что они пробьют её и дождь попадёт в дом.

Просыпаться не хочется, приятно лежать, ощущая умиротворённость, укутавшись в прохладу простыни и нежась, зная, что здесь ты в безопасности.

Свет утра, заглядывая в узкое на половину занавешенное окно, приветствуя меня своими утренними слезами, запечатлевшимися на мокром окне, освещая низкую металлическую кровать сестры, стоявшую у стены, с которой наполовину сползло на пол одеяло.

Первое, что я чувствую, когда глаза только-только начинают открываться, это запах. Лёгкий запах чего-то вкусного. Встаю и медленно даже не потрудившись одеться, иду на кухню. На ходу, тру кулачками заспанные глаза, вижу на столе половинку булочки, с намазанной густой кремовой массой, поверх которой уложены листочки зелени. Конечно, запах излучается не от неё, а от кастрюльки, которая томится на плите. Половинка лежит в полном одиночестве, значит, сестра уже свою часть съела и сейчас занимается запасом дождевой воды.

С водой в посёлке большие проблемы питьевую воду выдают на каждого члена семьи, но вот постирать одежду или смыть с себя грязь, нужно проявить смекалку и позаботиться самому. Для этого нужно запасаться терпение и ждать когда пойдёт столь редкий дождь, и тогда дождевой водой начинают заполнять всю свободную емкость, которая только имеется под рукой. Занимаются, как правило, этим дети, родители несмотря не на что должны работать, и не потому, что так надо, а потому что по-другому здесь не прожить. Денег за работу платят очень мало, но тем, кто работает, выдают карточки, по которым можно получить продукты.

Я выбегаю на улицу голышом и подставляю своё тело под теплые струйки дождя. Он скоро кончится, но воды, которую сестра успеет запасти, хватит надолго. Сегодня ей предстоит большая стирка и главное ей придется заняться отмыванием меня. Мне это в свою очередь не очень нравится. Но после стирки, никто не положит грязного мальчишку в чистую постель. А так как родителям некогда мной заниматься, то все заботы легли на плечи сестры, а значит, сегодня вечером она будет орудовать мочалкой, соскабливая с меня въевшийся песок и угольную пыль, которая благодаря поту постоянно пристаёт ко мне.

Песок это от пустыни, которая окружает нас от леса, и тянется около трёх километров, и куда мы вопреки запретам родителей бегаем ловить ящериц и просто играть, а угольная пыль от шахты, которая добывает уголь, для электростанции и завода по выплавке теладиума, из соседней шахты. Уголь ещё служит для отопления домов жителей этого посёлка. Его выдают рабочим на зиму, но катастрофически мало, а воровать здесь нельзя, если поймают, то засекут насмерть, причем прилюдно на площади, для такой показной порки сделают выходной и специально соберут весь посёлок, чтобы все видели, как вор умирает медленно и мучительно от ударов плети. Хотя это даже будет не выходной, а перерыв на час, больше часа никто не выдерживал. После тело провесит до вечера как в назидания другим и когда последний рабочий пройдет со смены домой, его уберут. Потому что при такой жаре, второго дня оно не выдержит, и зловонный запах разлагающего трупа, уже будет внушать не ужас, а отвращение.

Хотя пыль здесь помимо шахты ещё и от электростанции и если даже сильно не приглядываться, то можно понять, что она везде. От дороги до крыш домов и даже попадает в дом, поэтому окна здесь постоянно закрыты, но даже это не помогает спастись, от проникновения её в жилища.

– Ну что волчонок, – нежно говорит она. – Сегодня я тебя отмою, как следует, – она глядит на меня и улыбается. По её тёмным волосам струйками стекает вода, и коса мокрой плетью висит за спиной.

Она постоянно зовёт меня волчонком, я не знаю, может, я похож на него. Но живого волка я не видел ни разу, говорят их здесь много. Не в посёлке конечно, а в лесу, который находится в трех километрах от нас.

На самом деле меня зовут Вик, и мне десять лет, и все десять лет я живу здесь, так как другого место проживания не помню. У меня есть сестра. Звать её Дороти и ей шестнадцать, но она кажется старше. Возможно, все девочки и мальчики, проживающие в этом посёлке, выглядят старше, я этого не знаю, в большей степени общаться мне приходится только со своими ровесниками, или теми, кто не на много старше.

Дороти это удивительная девочка. Длинная и худенькая, туго обтянутая стареньким застиранным платьишком, из которого давно выросла, она мне всегда чем-то напоминает ящерицу, которые частенько попадаются в пустыне, и мы с соседскими мальчишками их ловили. Может, тем, что она подвижная, стремительная, появляется всегда неожиданно. Коротко подстриженная чёлка позволяла видеть, маленькое лицо прекрасной формы, обладающее тонкой красотой. Кожа с оттенком лёгкого загара. Необычное, загадочное лицо, выражающее лишь минутное настроение! Глядя на него, нельзя было сказать, добра ли его обладательница или зла, снисходительна или строга, мягка или сурова. Оно могло, по ее желанию, точно отражать мысли, которым она предавалась в данный момент, но ее истинный характер оставался скрытым. Но самым замечательным в Дороти все же являлись её глаза. В их мерцающих глубинах искрилась смесь детской невинности, доброты и живого ума – не холодного, рационального ума, а именно того, который помогает ей принимать правильное решение.

– У-у-х – поёжился я от этой мысли, вспомнив мочалку, которая вместе с грязью сдирала, чуть ли не кожу, и она потом становилась ярко розовой.

«Как у младенца», – постоянно говорил Дороти, после того как отмоет меня, и любовалась своей проделанной работой.

Кожу младенца я не видел, но сестра постоянно повторяла эти слова, и ещё я хорошо помню запах мыла, которым я пах потом очень долго.

Хоть я и считал себя достаточно взрослым. Десять лет. То отмываться самому мне никто не доверял. Видно помня мои вечерние умывания, где я, размазав пыль по лицу, оставался довольным и не притрагивался к другим частям тела, считая это излишней тратой воды, так как завтра я опять испачкаюсь, поэтому я уверен, что тем самым экономлю. Но почему-то сестра не разделяла моего мнения, и после моего умывания, она под моё недовольное бормотания начинала более тщательное, не забывая про мою шею, уши и только потом давала полотенце, чтобы я вытерся. Мне даже кажется, что ей нравиться возится со мной, и всё своё небольшое свободное время она проводит со мной, а не со своими подругами. Оделяя меня теплом и иной раз очень сильной заботой, заменив собой мне родителей, которым постоянно приходится работать.

Я продолжаю наблюдать за сестрой, как та переливает воду из бочки под водостоком в большое корыто, в котором она стирает. При этом продолжаю стоять под дождём как есть, то есть не в чём, зная, что если намочу одежду, то придётся ждать, пока та высохнет. Я открываю рот и ловлю капли дождя языком, и в который раз отмечаю, что на вкус они не чем не отличаются от воды, которую мы получаем в бутылках.

«Так если она такая же, то почему мы её не пьём? Или не используем для приготовления пищи?». Так в раздумье я замечаю, что дождь кончился, так же быстро и неожиданно, как и начался. Просто кончился, как будто перекрыли кран.

– Мы пойдём сегодня в лес? – спрашиваю я, хотя ответ знаю наверняка.

– Сегодня некогда, идти в лес, – говорит сестра, наконец, обративши на меня внимания. – А пока вода для стирки и купания будет нагреваться, самое время навести порядок в доме.

– Жаль, – вздыхаю я, глядя, как последние струйки стекают по моему телу, но почему-то оставляют после себя грязные разводы. – Значит, тогда я пойду играть с ребятами, – продолжаю я, чувствуя, что булочка, которую я недавно съел, провалилась как в бездну и желудок просит добавки.

– Ни в коем случаи, – отвечает сестра и глядит на меня, а точнее на тело которое после дождя почему-то стало ещё грязней, – Улицы превратились в грязное месиво, ты сейчас измажешься как чертёнок, а мне потом стирать, – продолжает она и, беря ковш, черпает воду. – Так что посидишь сегодня дома, а пока надо тебя хоть немного сполоснуть. Где ты постоянно умудряешься пачкаться? – вопрос, скорее всего риторический.

Я виновато пожимаю плечами. Как будто негде в нашем посёлке испачкаться.

Она поливает меня из ковша, а другой рукой помогает воде смыть грязные разводы, при этом мне от её рук щекотно, и если бы у неё была бы ещё одна рука, то она ей бы меня придерживала.

– Какой ты худенький, одни мослы торчат, и ребра пересчитать можно.

Она проводит пальцем по моим рёбрам, от чего мне становится ещё щекотней.

Разводов нет, она поворачивает меня к двери и, шлёпнув по голому заду, произносит.

– Беги в дом, сейчас поедим, и вытрись, прежде чем одеваться. Я не заставляю её повторять дважды и уже через секунду стою с полотенцем. Она заходит следом и достаёт из печи кастрюлю, ставит её на стол.

– Сейчас поешь и чтобы не отвлекал меня, – прекрасно зная, что если я остаюсь дома, то буду постоянно путаться у неё под ногами, она достаёт из портфеля книжку. Кладёт её на столик возле кроватей родителей.

– Почитаешь, – говорит она, и как бы сомневаясь, что я этим буду заниматься, добавляет. – После перескажешь, что ты прочитал. Если нет, то я тебя накажу, а если справишься, то тебя ждёт сюрприз.

Сестра учится в местной школе, если это здание можно так назвать, и хоть местное правление и не одобряет влечение детей к знаниям, то и не препятствует им. Хотя, по их мнению, рабочий должен быть сильным, и тупым.

Поэтому разрешили обучение только девочкам, чтобы использовать их труд в местах, где их знания могут потребоваться, и где не нужна физическая сила. Мне, как и другим мальчика появляться на пороге школы категорически запрещено. Но сестра пошла на хитрость и вечерами при свете свечки она обучила меня азбуке и теперь я могу читать. Она приносит книги и даёт мне их прочесть, а так как я читаю медленно, а свечи стоят дорого, то отец на меня постоянно ругается. В посёлке присутствует электричество, но так как мы за него не платим, то правление его экономит и после десяти оно его выключает, говоря, что нужно повысить напряжение на заборе. Днем же при свете солнца, заставить сидеть меня дома просто не возможно, ну а при этом ещё и читать то такое представить нельзя даже в самой смелой фантазии. Но Дороти пытается из фантастики сделать реальность, и я с ужасом понимаю, что ей это начинает удаваться.

Пока я вытирался и одевался, сестра накладывает в тарелку клубни картофеля и большой кусок крольчатины при этом, разломив его пополам, но оба куска, кладёт мне, достаёт соус и поливает им мясо. Теперь я прекрасно знаю, откуда шёл такой удивительный запах. Это от соуса.

– Так много? – удивляюсь я, когда она ставит тарелку передо мной.

Я вижу, что она отдала свой кусок мяса, я с этим не соглашаюсь и пытаюсь вторую половинку вернуть.

– Мне нужно, чтобы ты наелся и не приставал, каждые полчаса со словами хочу есть.

Я одобрительно киваю, при этом всё же отдаю второй кусок ей.

– Мне этого вполне хватит, – говорю я, усердно работая челюстями.

Даже остывшее, это блюдо самое лучшее из того, что я ел. Я бросаю вилку и вытираю остатки подливки пальцем.

– Где твои манеры?! – говорит сестра, глядя на моё безобразие, и даёт мне лёгкий подзатыльник.

На самом деле она очень добрая и терпеливая ко мне. Хотя иной раз я своими действиями и могу её очень сильно разозлить, но это бывает редко. В остальное время она спокойно может мною управлять и подавлять все мои капризы и протесты, у неё для этого есть несколько методов.

Закончив с полноценным завтраком, беру книгу, опустившись на потрепанную и проеденную молью шкуру медведя, которая расстелена возле кровати родителей, открываю её на первой странице.

И если в обычный день меня не заставить, то слова, произнесенные про таинственный сюрприз, заставляют меня окунуться в книгу с головой. Я даже не обращаю внимания на появившееся в окне солнце.

Пока сестра снимала всё то, что можно постирать, протирала везде пыль, а чтобы ей нескучно было, то заставила меня читать вслух, поэтому схитрить мне не удалось уже с самого начала. Но в этот раз я сам увлёкся чтением что, даже не заметив, как сестра ушла из дома, всё равно продолжал читать вслух.

В книги описывалась жизнь людей и не такая как у нас, а другая, какая-та сказочная. Где все жили хорошо, ходили в театр в кино, где мальчики тоже, как и девочки ходили в школу. Где не приходилось рисковать жизнью, чтобы добыть себе еду, где за мелкие нарушения не секли прилюдно и тем более не забивали насмерть. Всё прочтённое казалось вымышленным, ведь я не мог себе представить, что есть такое место, где жить можно по-другому. Мне казалось, что все места должны быть похожи, на наш «райский уголок».

«Райский уголок»

Как не странно, но наш посёлок с севера и юга окружают горы, а с запада и востока лес. Южные горы хранят в себе залежи теладиума. Там и расположена шахта и рядом завод по его очистки. Тут же, впечатляющий своими размерами, космопорт, на котором и происходит отгрузка. А когда он простаивает, то тут ютятся корабли поменьше, в основном пиратские. Которые прилетают сюда «зализывать раны» после столкновения с «Элитной стражей». Возле северных гор, добывают уголь, там же стоит электростанция, от которой тянутся провода, через весь посёлок к заводу и теладиумной шахте. Возле восточного леса почти вплотную стоит дом управляющего. И космопорт для его гостей. Всё это обнесено пяти метровым забором и сверху натянута колючая проволока, по которой круглые сутки бежит ток.

Эта предосторожность была не случайной, ведь три года назад предшественника, вмести с тремя Выродками из его охраны, разорвал дикий медведь. Причем разорвал так, что собирать уже нечего было. Не помогла Выродкам ни оружие, ни броня.

Выродки – так зовут стражей охраняющих этот кусочек «райского места». Кто они на самом деле не знает никто. Они были больше похожи не на людей, а на человекообразных обезьян, лица Выродков были такого не человека подобного вида, что их трудно было назвать лицами – звериные морды, да и только. Взгляд пустой, в котором отсутствует даже простое сострадание. Для них мы просто мясо. Которое можно унижать, бить или просто убить, за это им ничего не будет.

Снаряжение Выродков было внушительно и внушало страх. Кевларовые бронежилеты, шлемы, дубинки, и штурмовые автоматы. Но самым главным, пожалуй, было то, что в глазах не было страха, в этих глазах не было ничего. Это приводило в ужас не меньше, чем оружие и защитное снаряжение.

Обе шахты и два завода, помимо охраны из тех самых Выродков, окружает забор и натянутая проволока. Не забыли и про космопорт, ну там, скорее всего предосторожность не от зверей, а от желающих без билета покинуть это «райский уголок». Покинуть это место можно только в одном случае – это умереть. Везде напичкана охрана. И если пиратам и разрешено вальяжно перемещаться по территории посёлка, то оружие им при этом носить с собой нельзя.

Наш дом стоит на западном конце посёлка, почти с краю, и хоть на завод можно пройти и через центр так и короче и безопасней. Но почему-то большинство людей, предпочитали дальнюю тропу, которая проходит мимо нашего дома, и вела на шахту по добычи теладиума, и примыкающего к ней завод.

По утрам здесь обычно полно народу. Шахтеры торопятся на смену. Мужчины и женщины с согнутыми спинами, распухшими коленями, и постоянно голодными глазами с лицами потерявшим всякую надежду, что жизнь их может поменяться и быть более пристойной для человека.

У каждого есть свой дом и семья, дома почти как братья близнецы, похожие друг на друга, но в центре есть дома более богатых людей, это торговцев или тех, кто обеспечивает здесь мнимый порядок и законность, есть ещё и бараки возле шахты по добычи угля.

Вот в таком «райском месте» мы живем.

Вечером она вычищает меня с головы до пят, отскоблив от меня всю грязь и часть кожи. И уже в доме, когда рассматривая свою розовую кожу, садясь на кровать, спросил сестру.

– Где ты взяла эту книгу?

– Понравилась? – вместо ответа поинтересовалась она.

– Да. Как ты думаешь, а где такие места есть?

– Не знаю.

Она подходит к парте которую смастерил отец для того чтобы она учила уроки, и я уже понимаю что сейчас она будет заставлять меня чтобы я ещё и писал. Мне почему-то не сильно затея сестры нравится, но я покорно соглашаюсь и сажусь за парту.

Хотя мне очень хочется поговорить с ней о книге, но она постоянно пресекает мои попытки, зная, что если я начну говорить, то забью ей голову, а это я умею, ну по крайне мере все так говорят. Просидев за партой и исписав, половина тетради карандашом, чтобы потом можно было всё стереть и использовать ещё раз, Дороти осмотрела мои старания, оставшись довольной, отпускает меня спать.

Раздевшись, я лёг. Но ещё долго не мог уснуть. Мне хотелось жить там, в том чудном месте, которое описано в книге. Жить вместе с мамой папой и сестрой. Там я бы мог пойти в школу, мама бы устроилась на нормальную работу, а папу могли бы вылечить.

Семья.

Помимо сестры Дороти у меня есть мама и папа.

Папа – это человек лет пятидесяти, с некрасивым, суровым лицом. Нет не страшным, а скорее гарусным и каким-то потерянным. После увечья голова у него была наклонена набок, что придавало ему какой-то угрожающий вид.

При строительстве ангара для ремонта космических кораблей в основном как оказалось позже – пиратских. На строителей упали леса, и отец получил сильную травму и поначалу даже думали, что он не выживет, но он выжил, но остался инвалидом. Хромал на левую ногу, что сильно замедляла его движение, и левая рука работала плохо. Но многим по сравнению с отцом повезло ещё меньше: кто-то на всю жизнь был прикован к постели, а кого-то похоронили. Тем, кого похоронили, повезло больше, чем калекам, которые не могли кормить свою семью, а теперь ещё и стали обузой. Но и отец тогда не мог работать на шахте.

До того, как появился ангар, шахты были единственным местом, на котором работали мужчины. Женщины трудились на заводе, и электростанции, где было установлено оборудование и требовало не столько физических навыков сколько умственных.

Помимо физической травмы он стал ещё и подавленным, ведь ощущение, что ты нигде не можешь устроиться – постоянно угнетает. Если нет работы, то ты обречён на голодную смерть.

Папа не считал себя обреченным. Он уже изо всех сил сражался за жизнь. Ходил, унижался и работал на любой работе, которую ему предлагали, старался принести всё до последнего домой, причём сам порой ложился голодный.

Потом он пошёл и просился на работу в ангар, не сразу, но его взяли подручным, благо там скорость не нужна, но он не остановился и постоянно пытался учиться, после став неплохим мастером, и не один сложный ремонт не обходится без моего отца. Пираты щедро расплачивались, за ремонт, помимо скорости им нужно было и качество произведённых работ. А если требовалась установка дополнительного оборудования, которое они предварительно «позаимствовали» у других, то здесь их щедрость не знала границ.

Я не знаю, как он выдержал тогда, ведь то того как он попал работать в ангар прошло почти пол года. Но знаю, что выдержал потому, что это был единственный способ накормить себя, жену и двух малолетних детей. После всего, что с ним произошло, он сильно изменился и хоть я не помню его хорошо, каким он был до травмы, но по рассказам Дороти, он был весёлый и общительный. Сейчас же хмурый и постоянно молчаливый. Его состояние отразилось на его жене – нашей маме.

Мама – хоть и не выглядит очень старой, но проживание в этом месте оставило свой отпечаток и на её лице. Работа на электростанции, постоянные переживания, да и травма отца, сильно состарили её и изменили. Но ни она, ни отец, не изменились, по отношению к нам их детям. Даже пережив, все, что им выпало, их сердце не зачерствело, и они продолжали окутывать нас своей теплотой и душевным добром. Мама хорошо шила и если нам удавалось достать материю, то она быстро превращала её во что-то для нас. Её мягкий голос, который она никогда не повышала на нас, тёплые руки, прикосновение которых, я постоянно ощущаю на своём лице и голове, да и всё остальное, что она могла отдавать в столь короткое время, когда была дома.

Отец тоже очень сильно нас любил, но в основном он больше времени воспитывал меня, прибегая, даже к физическим наказаниям, но я этого заслуживал. Поэтому обижаться я на него не мог. По хорошему мне нужно было просто вести себя более пристойно, но у меня это не получалось. И после очередной порки, за моё деяние, слезы быстро высыхали, зад заживал, и через несколько дней из памяти всё улетучивалось, и я опять готов было, что-то начертить, раскаиваясь о своём непристойном поведении, только когда очередной раз встречались, ремень с уже немного зажившей попой. Но, увы, опять ненадолго.

Если он хоть как-то поначалу работал, то походы в лес пришлось забыть навсегда. Там здоровому на каждом шагу грозит опасность, что уж говорить о человек который тяжело передвигается. Но он успел обучить дочь столь нехитрому мастерству, с каких лет он её брал в лес я уже и не помню, но после аварий сестра уже украдкой ходила, и хоть вглубь не заходила, то всё равно приносила те жалкие крохи, которые помогали нам выжить.

После ей разрешили уже родители, и с тех пор она берёт меня. Ведь если бы отец мог то, скорее всего он сам стал меня обучать, но теперь сестра, хотя мне с ней даже веселей и интересней.

Корабль

Не получив ответ от сестры и проворочавшись пол ночи в мечтаниях о другой жизни я наконец-то уснул. Проснувшись утром как всегда самым последним, я опускаю ноги на пол, и на ходу как всегда тру кулачками заспанные глаза, иду на кухню. Дома никого нет. Родители на работе, сестра в школе.

Только теперь я вспоминаю, что вчера так увлёкся книгой, что забыл про сюрприз, о котором говорила Дороти.

Раздосадованный таким промахом я сажусь за стол и открываю тарелку, на которой мне оставили завтрак. Где-то в глубине подсознания я понимаю, что нужно вначале умыться, одеться, а потом завтракать. И если кто-нибудь из взрослых был дома, то именно так я и поступил бы, не сам конечно, но под их давлением, и не помогли бы мои доводы, что я только вчера купался, и испачкаться ещё не успел, и то, что дома жарко.

За день железная крыша так накаляется, и прогревает дом, что даже за ночь он не успевает охладиться, ещё плита, на которой приходится готовить пищу и постоянно закрытые окна усугубляют и так душную атмосферу комнаты.

Поэтому пока никого нет дома я сам себе хозяин. И не очень утруждая себя, какими либо мелочами и правилами. Я заканчиваю с завтраком и только после этого нахожу свою выстиранную вчера одежду, которая бережно лежит на диванчике и ждет меня. Ведь на улицу без одежды не пойдёшь.

Я появляюсь на просторах чуть-чуть посвежевшего посёлка. Ведь дождь хоть немного и на время, но прибил всю угольную пыль, которая постоянно летала в воздухе. Нужно было чем-то занять себя до прихода сестры. Улицы практически пустынны, люди были в шахтах, а девочки – в школе. Но оставались ещё мальчики, которых я собирался найти. Мест для игр было немного, и найти бес толку слонявшихся детей не так сложно.

Сегодня толпа собралась на небольшом холме и жадно смотрела в сторону космопорта. Оттуда один за другим в небо поднимались, нашедшие временное пристанище пиратские корабли.

– Привет, – поздоровался я с ребятами,

Те, кто кивком, кто просто пожал руку при этом, продолжая смотреть в сторону космопорта. наблюдая за взлётом кораблей и их медленным растворение в просторах космоса, насколько это было возможно не для вооружённого взгляда детей.

– Чем займёмся сегодня? – поинтересовался я, пытаясь тоже разглядеть, что заинтересовало их так, ведь в этом по сути ничего не было, каждодневные прилёты и отлёты, уже мало кого могли так привлекать.

– Чем, чем? – недовольно буркнул Кайл, который был самым старшим в нашей небольшой компании и возомнил себя атаманом. – Не видишь, что происходит, – продолжал он, как будто происходило что-то и впрямь интересное.

– Ну, улетают корабли, – ответил я – Такое происходит каждый день. Одни улетают, другие прилетают.

– Ничего ты не понимаешь, – сделал он свое заключение.

– Да уж. Куда уж мне, – обидевшись, проговорил я.