Именуемые стороны. Стихи и диалоги

Владимир Беляев

Именуемые стороны. Стихи и диалоги

Раз-два-три, где четвертый

Царскосел Владимир Беляев на двадцать девятом году жизни вынырнул из своей спокойно начинавшейся литературной биографии – в неизвестность, непредсказуемость. Все общее, само-собой-разумеющееся, нацеленное на диалог с внешним миром ушло из его стихов.

И они стали его стихами.

Оказалось, что у него есть собственный голос и собственный путь к тишине. Предмет зависти для мастеров «подпорченной гладкописи», мучительно пытающихся застолбить персональный способ нарушения полугармонии коллективного пользования, и для лирических стратегов, изобретающих себя, а после старающихся воплотить придуманное.

О чем говорит голос? Куда ведет путь? Не история, а примечания к истории. Не жизнь, а снящиеся в ней сны, образующие, однако, едва ли не цельный сюжет.

Снится война. Говорит царско/детскосельский «гений места» – нет, не Пушкин и не Александр Благословенный. «Город Пушкин» с сороковых годов полон военных частей и училищ. Это и не кавалеристский дух Лермонтова и Гумилева. Просто место дислокации. Бесконечная некрасивая советская война. «Мама при погонах», появляющаяся и исчезающая. Тоска по ней, сиротство, одежда не по размеру.

Мама – а где отец? «Отец до этого ушел». Куда ? К «добрым отцам», которым идут поклониться? Начинаются тщетные поиски отца. Но уже не в тревожном военном мире – в мире каких-то полых вещественностей, чьи названия «появлялись из пустоты и пустоту означали».

открывается выжженная окрестность.чересполосица, облака.окрестность, а почему окрестность?скоро будет река.скоро из черной воды на светвыйдем смотреть, как горит земля.слышишь ли, слышишь – рыбы в листве,наследники-тополя

Еще один гений места – призрак Анненского с его вечным устремлением к неопределенности, к негативным определениям, с его тревожной интонацией, с по-галльски гулкой строкой, по-чеховски шуршащей на рифмоидах. Анненский в немыслимом для себя окружении: на бесконечной советской войне и в раю-аду после нее. Может быть, он и есть отец?

Но вот чересполосица пустоты снова сгущается. Теперь – больница, вечный приемный покой с «достоевским светом», чужие дома («…нет, мы не знаем жены твоей Киры, дочери Веры»). Снова появляется мать – и вот что она говорит:

Мальчик-мальчик, сверни-ка шею голубке,за волосы ее оттаскай, оттаскай.Залезай-ка скорее под юбки-юбки,и папу туда не пускай

Отец-мать-дитя с их фрейдистскими отношениями? Трое? Нет.

и не знаешь уже, к кому обратиться.раз-два-три, где четвертый?ходит дима-близнец, тревожная птица,ни живой, ни мертвый.будто не было детства, купанья в корыте,разлетевшихся брызг.ходит дима один в старом кителе,пограничник границ.

Оказывается, есть еще «близнец», охраняющий границы этого заповедного снящегося мира. Видимо, его взгляда и пули не миновать. Но – вот еще один герой: дитя, сын говорящего; не случайно странным каталогом его бытия заканчивается книга. Если выход в иные миры (в наш, скажем) есть, то лишь у него. Остальные заколдованы вечным военно-дорожно-больничным сном…

Но я чувствую, что веду себя как та билетерша, сообщающая посетителям кинотеатра, что «убийца – дворецкий». Я слишком многое пытаюсь рассказать о мире поэта, а главное – злоупотребляю цитатами. Лишая читателя возможности прочитать стихи Владимира Беляева постепенно, в должном порядке, вслух. Потому что это – большое удовольствие. В том, что касается эвфонии и интонации, Беляев – особенный мастер. и это тем более интересно, что иные его строфы кажутся чуть ли не корявыми, пока не произнесешь стихотворение. Тогда все становится на свои места.

Но бессмысленно говорить о том, что поэт «умеет» – это подразумевается, но все-таки этого мало. Поэт – зона рождения языка. В данном случае он рождается (и начинает воплощаться) на стыке (см. выше) милитаристского дольника и печальных анненских зияний. В области индивидуально смещенного пространства-времени. Под индивидуальным углом остранения/закавычивания, который делает возможной какую-то архаическую сентиментальность, не противоречащую военным снам, составляющую с ними единое целое.

Наше ремесло таково, что ничего нельзя говорить авансом: любой из нас всю жизнь стоит перед угрозой мгновенной немоты, обезъязычиванья, окостенения. Но этот мир в его базовых очертаниях уже есть, эти стихи уже написаны.

«Это прежде всего».

Валерий Шубинский

I

«Прежде чем что-то сказать, Вовочка…»

Прежде чем что-то сказать, Вовочка, —обязательно посмотри назад.Видишь, – детей ведут на веревочкечерез Волчий сад?Вижу, Марьиванна, вы – Дева пречистая.… или вы – говорящий ад?Вижу – весна, ко всему причастная,согревает детдомовский виноград.Ветер несет облака на четыре стороны.Воздух оживший вдыхаю, закрыв глаза.И не жалко тебе – что до времени будут сорваны?Вовочка, посмотри назад.Зачем – я и так запомнил счастливое —одежду не по размеру, говор смешной.А все, что в них есть сиротливое, —это я сам, – то есть то, что спорит со мной.Вовочка, эти слова неудачно украдены.Садись, мальчик юродивый, садись – два.Марьиванна, а вы знаете задачку про виноградину,которую разделили на два?Половина идет через n – смежных комнат, —и в каждой кто-нибудь плачет или кричит.А другая сидит в пустоте и себя не помнит, —видит все и молчит.

«ходят тени, рыщут тени…»

ходят тени, рыщут тени —у кого сильней болит.там собака в темнотеили страшный инвалид?побежать в конец вагона,кнопку вызова нажать.выйдет мама при погонах,станет сына утешать.зла на свете не бывает —спи, никто тебя не съест.зла на свете не бывает,да не всем хватает мест.вот и мы с тобой воюем,спорим – кто кого вскормил.вот и мальчик тень своюдверью в тамбур прищемил.смотрит – легкие узоры,и легко закрыв глаза, —те же самые узоры —альвеолы, небеса.а внизу во мраке таетполустанок-уголек.мальчик все еще не знает —он сиротка или бог.

«Крыша, фонарик, военная красота…»

Крыша, фонарик, военная красота.Так в тепле мы родину проезжали.А разжали двери вагона – уже не та,будто и сердце разжали.Так сказал я, и сам задрожал, как ЗК —в телогрейке беззубой.А родина просит бородатого старика —назови меня Кубой.Оттого-то и просит, что бывает собойтолько в окнах вагона.Мальчик мой, не запоминай и не пойэти песни с перрона.А вот лучше еще повтори,что там – крыша, фонарик…Говори мне свое, дорогой, говори —это главный подарок.Кто бы чаю налил, кто бы смог научитьзамиранию сердца,и во тьме свою родину вдруг различить,как откроется страшная дверца.

«В шинелях без знаков отличия…»

В шинелях без знаков отличияидут сквозь березовый лес.Звериное слышат и птичье —и каждого чувствуют вес.Но мчится, как поезд товарный,ребенка забытого смех.И снег выпадает на армию,и головы падают в снег.Ах, мальчики, все это сказки.Не умер никто – не умрет.Так ржавый остов коляскискрипучим вертинским поет.И первый-второй замечает,что – вечер, что – лес в сентябре.И первый второму прощает,прощает себе.

II

«тайна-наволочка-туман…»

тайна-наволочка-туман.как булавку найду – вспоминаюо тебе, о чистом постельном белье.наши, как легкий туман,отступают.я отступаю.сняли лычки. ключи на столе.ты проснешься – нет никого.чайник выключишь, высушишь листья,скажешь – почта шуршит.разве нет никого, если есть.Катя, Миша, Алиса,кто еще за подкладку зашит.или этот конверт дорогой —

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.