Журнал наблюдений за двадцать лет

скачать книгу бесплатно


Возле входа меня встретил Лужин с неизменным «Беломором» в зубах. Он был небрит и слегка пьян. Вообще, как только Алексей завёл недвусмысленную дружбу с Натальей Кулигиной, дочкой Клавы, так почти всегда приходил на смену с запахом только что выпитого спиртного. Наталья тоже- не отставала и было совершенно ясно, что объединяла их дружба с Зелёным Змием. Поначалу, Наталья встречала меня с очень знакомым выражением лица, как будто съела какую-то кислую гадость, а теперь-они оба меня встречали довольно приветливо. Признаться, какая-то польза мне в том была. Интересна была реакция начальства: все будто не замечали явного злоупотребления алкоголем этими сотрудниками, и Лужин со своей подругой могли пьянствовать совершенно безнаказанно.

– Здорово, Виталик! – Почти хором поприветствовала меня хмельная пара. – Слышал, что сегодня будет? – Продолжил один Лужин. – Боря Налимов расписывается со своей Лизой. Прямо сюда из ЗАГСа придут и в столовой мероприятие будет. Бардак какой-то. Говорят, ещё и брачную ночь им сделают. Палату что ли какую расселять будут?

Я для порядка покачал головой, хотя мне было всё равно, но событие и впрямь-необычное. Боря Налимов: это больной шизофренией, вечно какой-то потный мужик, который лежал у нас за убийство своего дяди. Правда, он уверял, что дядю он очень уважал и не мог причинить ему вред. В день убийства с ним выпивал, а после встречи ушел к себе домой. Дядю нашли на следующий день жестоко убитого ножом. Виновного признали Бориса и поместили в нашу лечебницу. Убивал он или нет – вряд ли теперь кто узнает. Может, и не убивал. Несмотря на свою болезнь и навязчивый характер, Борис был незлобен, и никто не мог припомнить от него что-то плохое. Росту он был среднего, с крупными чертами лица и широким носом «картошкой». Низко посаженный зад и длинные руки делал его похожим на примата. Иногда я его брал на работу. Он, обычно, начинал деятельность очень энергично, мог копать или пилить целый день, но в последующем-быстро выдыхался и больше занимался курением и показухой. Понять, что толку больше не будет, было очень просто. Он одевал на ноги обтягивающее трико, закатывал его до колена и обувался в нелепые шлёпки на высокой платформе с приподнятой, как у женщин – пяткой. В таком виде он большую часть времени стоял, повернувшись к другим больным торчащими ягодицами. Если же садился на стул-неизменно хлопал себя ладонями по ляжкам и приговаривал: «Кость у меня широкая, таким бёдрам любая женщина позавидует!». Это означало, что Борю можно заводить в отделение и на какое-то время на работу больше не брать. В палате он соседям объяснял, что: «Работа каторжная и я не лошадь, чтобы на мне пахали от зари до зари». Причём, произносил он это подойдя очень близко, прямо в лицо собеседнику. Естественно, это никому не нравилось и долгими такие разговоры не были. Увидев, что желания общаться у окружающих нет, он ложился на кровать вниз животом, слегка привстав на согнутые предплечья и осторожно оглядывался на реакцию сопалатников. Поначалу больных такое поведение забавляло, но затем-начинало раздражать и они мечтали о том, как бы его опять отправить поработать. Иногда он в таком состоянии писал стихи, в которых одна-две рифмы использовались во всех четверостишиях. Полушкин, прочитав подобное творчество, как правило, назначал внутримышечные инъекции нейролептиков, и Боря Налимов успокаивался на какое-то время. Цикл начинался заново.

Невесту Лизу знали очень многое в городе. Она вместе с Борей была завсегдатаем амбулатории, там они, собственно, и познакомились. Высокая худая женщина с длинными волосами и очками с очень толстыми линзами всегда пропускала вперёд себя торчащие, как у утки губы. Иногда эту колоритную пару можно было встретить прогуливающимися в центре города. Когда Борю закрыли, Лиза добросовестно приходила к нему на свидания и приносила немного поесть. Их встречи заканчивались долгой безмолвной паузой и французским поцелуем на прощание.

Придя в мастерскую, я получил задание от старшей сестры-освободить изолятор и поставить туда койку с матрасом. Изолятор находился в коридорчике, сразу за кабинетом врачей. После массивной двери, напротив, был туалет для начальства, а повернув направо шла стена, отгораживающая узкий изолятор, который пока никогда не использовался. Пройдя метра три была небольшая комната, где мои больные оборудовали ещё одну маленькую мастерскую соорудив верстачок и повесив на стену два шкафа. Далее по пути была ещё одна дверь, за которой шла ещё комната, используемая как склад. Изолятор тоже был набит каким-то старьём и разобрав его у стены можно было увидеть унитаз и раковину, очень грязные, но вполне рабочие. Я взял двоих рабочих, и мы сделали, как велели. Направившись обратно в направлении столовой, где в это время шла церемония бракосочетания, нам повстречалась санитарка со смены-шумная Татьяна Маслова, которая то ли в шутку, то ли всерьёз, велела мне оставаться в изоляторе во время «брачной ночи» для контроля ситуации. Я как-то отшутился и ушёл прочь. Наблюдать за росписью желание тоже не возникло и мой путь лежал в коридор, куда я и отвёл больных.

В коридоре меня ждал санитар. Это был здоровяк по имени Сашок. Он устроился недавно и, поначалу сильно нравился Полушкину. Любуясь габаритами отставного матроса, он потирал руки и улыбался, завидев тридцатилетнего Александра. Но, радость была недолгой. Подающий надежды детина оказался бездельником и пьяницей, который без конца занимал деньги у своих коллег. Вот и теперь, он, почёсывая затылок искал очередного кредитора.

– О, Витёк, привет, как дела! У меня к тебе дело, пойдём-поговорим. Не выручишь до аванса? Позарез нужны деньги, хотя бы рублей пятьдесят.

– Сашок, ты же мне уже месяц не можешь десятку отдать. – Парировал я.

– Так дай полтинник, я тебе тогда шестьдесят должен буду.

– Не-ет, отдай сначала, что должен, да и денег у меня с собой нет.

Услышав это Сашок потерял ко мне интерес и занялся своими делами. Дело в том, что ни при каких обстоятельствах этому санитару нельзя было показывать наличные деньги. Увидев рубли, он мог целый день ходить за тобой по пятам и клянчить, пока не выпросит всё. Так я месяца два назад расстался с пятнадцатью рублями, из которых пять сумел уже вернуть.

Тем временем, бракосочетание состоялось, и молодожены ушли уединяться в изолятор. Дежурить у входа, назначился Лужин с Наташей, которые к тому времени успели закинуться порцией «портвешка». Время было выделено с половины одиннадцатого до полудня, то есть полтора часа. Что там делали всё это время молодожёны – известно им одним, но побыв наедине выделенное время, они вышли и довольно улыбались. Проходя мимо сотрудников, Лиза обронила фразу: «Всё было очень хорошо, только мы сильно замёрзли, холодно тут у вас». С этого дня Борис Налимов и Лиза стали мужем и женой, с чем их и поздравили сотрудники отделения.

Делать после обеда было нечего. Мои рабочие – Анатолий и Михаил в ближайшее время должны были быть переведены в стационар общего типа, который находился по соседству. Желания отпускать таких работников не возникало, но полтора года безупречного поведения должны чего-то стоить. Я принёс пакет свежей картошки, и мы решили её испечь.

В задней части двора у нас было место для костра. В то время противопожарной безопасности внимания уделяли мало, и сотрудники нередко в этом месте устраивали шашлыки и барбекю. Мы натаскали из мастерской ненужных дощечек и развели огонь. В образовавшиеся угли положили картофель и начали рассказывать всякие байки. Через некоторое время, к нам присоединился Лужин и тоже, в свою очередь, рассказал, закурив папиросу, как в молодости ездил в колхоз и там так же жёг костры. Через некоторое время картофель был испечён, и наша компания из четырёх человек осторожно вынимала его, перекидывая из руки в руку, охлаждая своим дуновением. Есть особо не хотелось, после обеда все были сыты, но в этой трапезе было что-то невероятно прекрасное и приятное. Взрослые люди часто вспоминают детство и юность с ностальгией и всё то, что напоминает нам о навсегда ушедшим годам, вызывает массу положительных эмоций. Так было и в этот раз. Сидя у догорающего костра, мы ели картофель, приправленный солью, и вспоминали разные интересные случаи из далёкого прошлого. Спустя более двадцати лет, печатая в редакторе эти строки, до сих пор ощущаю этот осенний неповторимый аромат и невольно улыбаюсь своим воспоминаниям. Я задержался в этот день до половины пятого и уведя в означенный час довольных больных, отправился домой.

Глава 21. Запасные койки.

В любом учреждении есть такое явление, как текучка. Наша больница не являлась исключением. Михаил Иваныч, с которым я начинал работать – ушёл на пенсию, вернулась из декретного отпуска- Семёнова, уже какое-то время работала Света Кулешова, ещё одна моя бывшая одногруппница, которую я знал ещё по школе, уставная от постоянной езды в областной центр, где работала ранее. Она, впоследствии, сыграет немалую роль в жизни отделения. Пришло известие о том, что Щукарь повесился. Некоторое время он работал на стройке, но работать там-это не вино больным таскать и пьяным под столом валяться. Там трудиться надо. Видно, изнеженное сознание не выдержало таких нагрузок. Рассчитался и друг Меркулова, тот кого взяли вместо Щукаря. Отличился он лишь тем, что много болтал, тоже- любил крепко выпить и по примеру Уланова поступил учиться на юриста.

Алексея Лужина пришёл менять Гера Гурин. Пришёл не один, а со своей новой подругой. Несмотря на то, что Гера, как и Алексей, имел свою семью, он был не прочь интрижек на стороне. И теперь его фигуру украшала Ирина Богданова. Все уже подзабыли о её дружбе с Хоменко, и уж тем более-Лужиным. Коллеги быстро привыкли к их недвусмысленным отношениям и мало кто размышлял над тем, какого сейчас его семье, для которой происходящее было настоящей трагедией. Так бывает: у кого-то горе, а всем вокруг весело. Всё, как всегда.

С недавнего времени в палатах были разрешены телевизоры. Не во всех, конечно, а со второй по четвёртую. Электрические розетки расположили снаружи, а к телевизору ток шёл через удлинитель. Персонал, по задумке, должен был выключать контакт ровно в 10 вечера. Больных это не устраивало, так как в позднее время по некоторым телеканалам показывали передачи для взрослых, которые отлично содействовали снятию гормонального напряжения. Если кто-то из персонала лишал пациентов этого удовольствия: вынимал вилку из розетки, то больные начинали из вредности часто проситься в туалет и всячески мешать персоналу отдыхать после трудовой деятельности. Не найдя иного выхода, сотрудники махнули рукой и не обращали внимание на то, что подопечные всю ночь стучали кроватями под американские фильмы сомнительного содержания. Просыпались на завтрак такие «телеманы» крайне неохотно и с одутловатыми лицами подолгу засиживались в столовой.

В такой обстановке, утром в отделении случился небольшой скандал. Дело в том, что санитар Сашок в ночную смену немного не рассчитал дозу алкоголя и, грубо говоря, обильно наблевал где-то в углу. Наутро, увидев безобразие Татьяна Маслова решила понудить Сашка убрать результат своего неудачного пищеварения. Санитару было не до того, он уже искал деньги на опохмел. На просьбы назойливой коллеги он лишь только недовольно буркнул: «Ты тут санитарка – ты и убирай!». Конечно, Татьяна вопрос быстро решила при помощи своего уборщика- Огурца, но на Сашка затаила обиду.

Лужину не терпелось как можно быстрее уйти с пятиминутки. Ведь за порогом его уже ждали закадычные друзья – Жоржик и ещё один наш санитар-Левандовский. Последний работал уже года два и был постоянным членом «клуба любителей портвейна». Все вместе они планировали провести утро в ближайшей забегаловке за употреблением любимого напитка. Сашок сразу остался не у дел. Потому, что денег он так и не нашёл, а поить за свой счёт его никто не хотел.

После долгого экскурса в историю Гражданской Войны Полушкин, как всегда, закончил свою речь призывом к дисциплине на рабочем месте:

– …надо ещё раз повторить вам, что употребление алкоголя на смене совершенно недопустимо и необходимо принимать решительные меры по искоренению этого пагубного явления.

Сидевшая всё это время тихо санитарка Маслова не выдержала и с возмущением прервала речь, которая должна была вот-вот окончиться формальными декларациями, и сотрудники разошлись бы кто-куда.

– Дмитрий Ильич! Вот вы все говорите и говорите каждый раз: «Принимаем, решительно перепринимаем!..» Вот сейчас стоит за решёткой наш обормот едва живой. Давайте – принимайте, меры свои, реши-тельные! А то только языком болтать и можете!

Делать руководству было нечего, вопрос поставили ребром и как-то реагировать было надо. Сашок чувствовал себя прескверно и начальству не составило никакого труда его уволить. Это была последняя смена отставного матроса и года через три он скоропостижно скончался в возрасте тридцати трёх лет от пьянства, так и не отдавши мне долг в размере трех рублей.

Часам к одиннадцати утра в отделение зашел завхоз. Он прошёл во врачебный кабинет без стука. Через какое-то время он вышел вместе с Полушкиным, и они направились в отделение. Я попался им навстречу, и Полушкин попросил меня присоединиться. Мы вместе зашли в палату №3. С первого взгляда было понятно- помещение нуждается в ремонте. Мне было дано задание- расселить всех больных и найти подходящих работников.

– …на складе всё есть, приходите – забирайте. – Размахивая руками горланил Семейкин, – если чего и не хватит – в ближайшее время больница получит…

Я сильно засомневался в словах завхоза. Что-то как-то я уже подобное слышал и начал высказывать свои возражения:

– Может для начала принести стройматериалы в достаточном количестве, а уж затем – выселять больных и начинать ремонт?

– Виталий Григорьевич, – с раздражением и злобой перебил меня Полушкин, – вы должны делать всё, как велит вам замглавврача, обсуждать его распоряжения вы будете дома или где-то в другом месте!

– Так ведь было уже такое. Палата будет стоять на ремонте с полгода, куда всё это время пациентов распихивать будем?

Глаза Полушкина покраснели он злости и ждал ещё один пассаж в свой адрес, но положение спас один из больных:

– Дмитрий Ильич, а у нас в отделении есть ненужные койки? Старые, полуразобранные, вон – как эти зелёные, армейские. Сейчас их охотно покупают некоторые люди. Их разбирают на уголки и пускают их в различные конструкции. Очень уж они хороши. Вот вам и деньги, если что на стройматериалы для ремонта, если не хватит.

Завхоз на минуту задумался, и наконец-выдал:

– Расселяйте палату, приходите на склад за краской и всем остальным, начинайте ремонт!

Ругаться с начальством я не хотел. К тому же – свидетелей, если что было много. Зайдя на склад, мне выдали два десятка гвоздей и стакан цемента. Это было ожидаемо. Ремонт растянется надолго.

В обед ко мне подошла сестра-хозяйка. Филипповна повелела мне:

– Виталий, в мастерской есть койки их сейчас же необходимо перенести на задний двор. Все. Уже подъехала машина и ждет вас. Грузите койки в «буханку» и побыстрее!

Я сразу вспомнил происшествие с полом в кабинете Гольдман и мне не хотелось снова попасть в дурацкое положение, когда на меня свалят всю вину за пропавший больничный инвентарь. К тому же – у хозяйки был должок и это был отличный шанс поквитаться.

– Нет уж, Инна Филипповна! Эти койки уйдут в неизвестном направлении, и все скажут, что я их украл, и распоряжения никакого не было, и вы ни о чём слыхом не слыхивали! Больные поступят, ложить их будет не на что, опять обвинят во всём трудинструктора. Знаете, что: берите-ка сами кого хотите и таскайте под свою ответственность, а я на этот раз – пас!

Хозяйка ничего не ответила и отправилась в отделение. После обеда я стоял в пустой палате и обдумывал план действий. За окном раздался какой-то шум. Я выглянул и увидел, как Филипповна вместе с санитарками тщетно пытались волочить сетки кроватей. Сетки были тяжёлые, они падали. Но надо отдать должное сестре-хозяйке, она очень старалась. Добросовестная работа по расхищению казённого имущества продолжалась долго. Уходя домой, я так и не дождавшись её окончания и по пути злорадно наблюдал за тем, как со слезами на глазах Филипповна усердно тащила с помощницей очередную койку к стоящей неподалёку машине.

На следующий день меня вызвала Гольдман. В её кабинете сидела рыдающая Филипповна. Она с укоризненной интонацией проговорила:

– Виталик, ты зачем Инну Филипповну обидел? Ты зачем довёл до слёз бедную пожилую женщину? Ты только посмотри: как она расстроена!

– Елена Александровна, пускай Инна Филипповна не суётся, когда её не спрашивают. Я тоже – очень не хочу оставаться в дурачках, когда меня выставляют посмешищем!

По лицу старшей сестры пробежала едва заметная улыбка. Было видно, что она меня прекрасно понимает и не собирается устраивать мне порку из-за этого.

– Ви-ить, не делай так больше, хорошо?.. – Теперь она улыбнулась мне вполне отчётливо и взяла меня за запястье. Я, ответив ей улыбкой, молча кивнул головой.

Глава 22. Олег Шейнин – профессионал.

Рыжая собака, которую завёл на отделение Меркулов, оказалась (как по мне) совершенно бесполезной, даже вредной. Выросла она не особо, но челюсти у неё были типично бойцовские, то есть очень мощные. Больных она всех любила, а на посетителей кидалась. Особенно она не взлюбила местного слесаря, его она постоянно кусала, причём до крови. Кидалась на детей, если таковые по каким-то причинам приходили к нам. Разумеется, гадила везде, где бегала. А убирать приходилось мне, вернее – убирали больные, а я организовывал это дело. Особенно неприятно выходило, когда сходил снег весной. Сами понимаете – всё было загажено. Выгребали по несколько носилок. Иногда её сажали на цепь, но большую часть времени собака бегала сама по себе. Сколько я ни просил Полушкина – посодействовать тому, чтобы собаку убрали – всё оказывалось бесполезно. Заведующий сразу занимал позицию Меркулова и мне ничего не оставалось, как работать своеобразным ассенизатором. Но однажды к самому Полушкину привели его маленькую внучку, по какой-то необходимости, и собака конечно, кинулась на неё со всей возможной агрессией. Полушкин девочку успел закрыть собой, иначе та разорвала бы её в клочья. Долго не думая, собака была убрана вон и весной 2003-го года уборка была не трудная. Сам же Меркулов переходил на другой объект и на прощание наговорил нашему заведующему много нелицеприятного.

– Да, Руслан, такого от тебя я никак не ожидал! – Только и смог сказать Полушкин в ответ на хамство охранника.

У меня одной проблемой стало меньше. Но ремонт палаты никто не отменял, а он как раз, задержался на полгода, как я и предсказывал. Поступающих больных ложить было некуда и не на что. Койки все ушли в неизвестном направлении и пришлось привозить недостающий инвентарь из диспансера. Они были старые, конечно, но ладно- хоть такие дали. Полушкин сильно нервничал, а я иногда напоминал ему своё предостережение. Теперь обвинять он мог только самого себя, что было невозможно впринципе.

Получила продолжение и история с полом в кабинете старшей сестры. Выстлал пол Антипенков великолепно, но вот сами доски оказались с грибницей. Помещение там проветривалось плохо и зловредный сорняк рос как на дрожжах. За два месяца кабинет по углам регулярно украшался серыми лопухами, которые нужно было срезать, что поручалось санитаркам. Злые языки говорили, что Семейкин этот тёс взял себе на дачу и теперь дощатое сооружение можно сносить под основание, оно всё поросло растением-паразитом.

Пришедши как-то утром на работу, я столкнулся с Татьяной Масловой, идущей из кабинета врачей с двумя корзинами «урожая». Она улыбалась и шутила, мол: «Вот, по грибы в лес ходила, могу угостить, кому надо». Смех-смехом, а делать что-то было надо. Дельный совет дал тот самый больной, который рассказал про «уголки из кроватей». Было предложено заменить деревянный пол на бетонный, с выложенной по нему кафельной плиткой. Организаций, занимающихся подобной деятельностью, тогда было предостаточно. Больного звали Олег Шейнин. Он представлял из себя бывшего частного предпринимателя, который как раз занимался профессиональным строительством небольших сооружений и внутренней отделкой. Человек этот как нельзя лучше подходил мне в рабочие и его путь на трудотерапию был вполне логичным.

Шейнин являлся потомственным душевнобольным. Но физическим здоровьем обладал отменным, кому же был весьма умён и изобретателен. Худощавый и жилистый, он мог неплохо постоять за себя и в «лихих девяностых» чувствовал себя вполне комфортно. Если бы не вялотекущая шизофрения (тогда так называлась форма этого заболевания), смог бы очень многого добиться. Впервые в поле зрения правоохранителей он попал ещё десять лет назад. На него подала заявление об изнасиловании одна дама. Что да как там было-сейчас сказать трудно. Сам Олег всё отрицал и говорил, что его оклеветали. Такое тоже бывает. Во всяком случае, следственный изолятор он прошёл весьма благополучно, а с такой статьёй это очень непросто. Было назначено принудительное лечение и отбыть его «без сучка и задоринки» Шейнину не составило труда. Сейчас опять всё повторилось. Почти один к одному.

Данный пациент был бы вообще не отличим от нормальных людей если бы не излишняя его сексуализация. О чём бы Олег не начал речь, разговор всегда был сведён к тому: с кем он и когда имел соответствующие контакты. Мог подолгу рассказывать подробности интимных встреч, смакуя каждую деталь. Со стороны его рассказы выглядели очень фантасмагорично и создавалось впечатление, что это просто фантазии больного воображения. Какие-то случаи, наверняка были, но наросшие снежным комом подробности явно составляли фабулу шизофренического бреда. Я быстро уставал от его «порнологии» и старался каждый раз переводить разговор на более конструктивную тему.

Среди других больных Олег Шейнин обладал большим авторитетом. Прекрасно зная психологию людей и особенности нашей системы, вкупе с опытом пережитого в тюрьме, чувствовал он себя как рыба в воде. С большим уважением к нему относился и Полушкин. Он вообще с благоговением относился ко всем, кто умел влиять на массы людей и управлять ими. А Олег был как раз из таких. Он легко собрал небольшую бригаду из больных и приступил к работе. В бригаду входило трое умственно отсталых: один посообразительнее – он помогал делать самое ответственное, второй умел очень качественно делать простую монотонную работу (этот мог целый день пилить длинную доску вдоль под углом так, что получался ровный плинтус), третий – подметал пол и убирался. Сами по себе эти помощники бы ничем никогда не выделились, но находясь в одной команде и под грамотным руководством-работали весьма эффективно.

Для начала, Олег точно рассчитал количество стройматериала, требовавшегося для ремонта палаты, но в его отсутствие нашёл работу помимо того. У нас всегда были в дефиците прикроватные тумбочки, особенно-целые и исправные. Из каких-то закромов мы нарыли старые мебельные плиты ДСП. Они оказались давно списаны и были никому не нужны. Такие повсюду можно найти в любом количестве. И производство началось. Больные стали мастерить тумбочки. Не скажу – что быстро, но при помощи самых простых инструментов – мебель у них получалась очень качественная. В дальнейшем эти тумбочки ещё долго служили верой и правдой. Кроме того, проводилась какие-то незначительная работа по отделению, которой всегда хватало.

Олег был, ко всему прочему, одарённый коммерсант и моя контрабанда чаем при нём увеличилась в разы. Я временами задумывался о нравственной стороне вопроса. Казалось, не афишируя свою тайную деятельность, претензий мне никто и не предъявлял. Полушкин этих вопросов не касался. По возможности спекулировали чаем на отделении много кто и я на общем фоне выделялся мало. И всё же какие-то сомнения каждый раз закрадывались в душу и не отпускали. Прибыль, которую я получал за свою контрабанду, была не особо велика, и я бы легко прожил и без неё. В магазинах, где я закупался, меня уже начинали примечать. Кое-где даже задавали неудобные вопросы. В общем, деятельность эта приносила больше хлопот и беспокойств чем реальной прибыли. Олег с этим чаем проводил какие-то хитроумные махинации и получаемую прибыль частично конвертировал в алкоголь. Вино всегда стоило очень дорого у больных. Мало кто соглашался его проносить, но Олег уже вполне мог себе позволить покупать его по очень высокой цене. Дежурящий персонал стал отмечать его злоупотребления. Не то, чтобы часто и много (да и вёл себя Шейнин вполне прилично), но сам факт вызывал немалое беспокойство. Стали вычислять виновника, того, кто носил алкоголь и меня подозревали, естественно, в первую очередь. Менты регулярно осматривали мою сумку при входе в отделение, но всякий раз оставались ни с чем. Зимой третьего года милиционеров сменил ЧОП, который состоял во многом из отставных ментов и с этой заменой для меня мало что изменилось. Я с пониманием относился ко всем мерам, но мне хотелось, чтобы эта суета как можно скорее закончилась.