скачать книгу бесплатно
– Вот это воистину по-полярному. Тебя, док, ждёт яркое кулинарное будущее. (Увы, время показало, что Канаки не ошибся.) К такой закуске не грешно налить по двадцать капель.
Мы подняли кружки. За стеной послышался звук шагов. Кто-то подбежал к палатке.
– Эй, в палатке! Доктор дома?
– Дома. Заходи погреться, – отозвался я, обильно посыпая свою порцию пельменей чёрным перцем.
– Давай быстрее к начальнику. Кузнецов срочно вызывает.
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – недовольно пробурчал Канаки. – И чего им там неймётся в праздник!
– А может, случилось что? – осторожно предположил Рожков.
– Случилось не случилось, а идти надо, – сказал я, поднимаясь и нахлобучивая на голову мохнатую шапку. – Начинайте пока без меня.
Палатка штаба была недалеко, но пока я добежал до неё, меня охватило смутное чувство тревоги: неужели действительно случилась авария? Надо сказать, все эти месяцы я жил в состоянии постоянного внутреннего напряжения. Это чувство гнездилось где-то глубоко в подсознании: читал ли я книгу, разрубал ли снег на взлётной полосе, отогревался ли в спальном мешке, беседовал ли с ребятами в минуты отдыха или долбил лунку в ледяной толще здесь, в самом центре Северного Ледовитого океана, за тысячи километров от земли, я был единственным врачом, и ответственность за благополучие, здоровье, а может быть, и жизнь товарищей по экспедиции тяжким грузом лежала на моих едва окрепших плечах.
Правда, до сегодняшнего дня моя медицинская практика была довольно скромной. У одного разболелось горло, другой порезал руку, у третьего случился приступ радикулита. Иногда, постанывая от зубной боли, заходил какой-нибудь «полярный волк» и, держась за щёку, с ужасом взирал на кипящие в стерилизаторе кривые щипцы. Но кто знает, что случится завтра. Ведь Арктика может преподнести самый неожиданный сюрприз. И тогда… Не хотелось думать, что тогда. Хорошо, если льдина, на которой очутился пострадавший экипаж, будет ровной, без трещин и торосов, и самолёт, вылетевший на помощь, сможет совершить посадку. А если не самолёт? Впрочем, на этот случай в тамбуре моей палатки-амбулатории, тщательно укрытые брезентом, лежали две сумки. Одна с парашютами – главным и запасным, уложенными ещё в Москве, другая медицинская – аварийная, с хирургическими инструментами в залитом спиртом стерилизаторе, бинтами и медикаментами. Так что, если бы потребовалось, я был готов немедленно вылететь на помощь и прыгнуть на льдину с парашютом.
Потоптавшись у входа, чтобы перевести дух, я приподнял откидную дверь, сбитую из десятка узких реек, окрашенных голубой краской, и решительно шагнул через высокий порожек.
Штабная палатка была просторной, светлой. Четыре пылающие конфорки излучали приятное тепло. Пол был застелен новыми оленьими шкурами. Их ещё не успели затоптать, и коричневый мех был пушистым, отливал блеском. Вдоль стенок располагались койки-раскладушки, по три с каждой стороны. У первой, слева от входа, стоял на коленях мужчина в толстом, ручной вязки коричневом свитере, меховых брюках и собачьих унтах с белыми подпалинами. Круглое смугловатое лицо было изрезано глубокими морщинами. Короткий ёжик чёрных с густой проседью волос придавал ему спортивный вид. Перед ним на брезенте, постеленном поверх спального мешка, валялись детали разобранного киноаппарата. Одну он держал в руке, тщательно протирая ослепительно-белым куском фланели. Это – главный кинооператор экспедиции Марк Антонович Трояновский. Его имя стало известным ещё в тридцатых годах, когда весь мир увидел кинокартины, снятые молодым кинооператором «Союзкино» во время исторического похода ледокола «Сибиряков» через шесть полярных морей[1 - ) Летом 1932 года советская экспедиция на ледокольном пароходе «Сибиряков» под руководством О.Ю. Шмидта впервые в истории полярного мореплавания в одну навигацию прошла Северо-Восточным проходом (Северный морской путь) из Архангельска в Тихий океан за два месяца и пять дней.].
Спустя пять лет, 21 мая 1937 года, он в числе первых тридцати смельчаков высадился на дрейфующей льдине у Северного полюса, увековечив на плёнке подвиг советских полярников. А сегодня он с другим кинооператором, Евгением Яцуном, вёл кинолетопись нашей экспедиции. И, надо честно признаться, многие из нас норовили «случайно» попасть на прицелы их кинообъективов.
Услышав звук откидной дверцы, Трояновский повернул голову, улыбнулся и, сказав: «Привет, доктор», – как-то заговорщицки подмигнул. Это было совсем не похоже на Марка, обычно весьма сдержанного и даже несколько суховатого. Однако именно поэтому я вдруг сразу успокоился: ну не станет же Трояновский улыбаться, если случилось что-то серьёзное. Оглядевшись, я увидел, что в палатке довольно много народу. На одной из раскладушек, расстегнув коричневый меховой «реглан», Михаил Васильевич Водопьянов, один из первых лётчиков – героев Советского Союза, что-то вполголоса оживлённо рассказывал Михаилу Емельяновичу Острекину – заместителю начальника экспедиции по научной части. Присев на корточки перед газовой плиткой, колдовал над чайником штурман Вадим Петрович Падалко, которого многие побаивались из-за острого языка.
Начальник экспедиции Александр Алексеевич Кузнецов сидел в дальнем углу палатки, склонившись над картой. Тёмно-синий китель морского лётчика с золотыми генеральскими погонами ладно сидел на его атлетической фигуре. На вид ему было лет сорок пять – пятьдесят. Но его моложавое, обветренное лицо и ярко-синие глаза странно контрастировали с густыми, слегка вьющимися, совершенно седыми с желтизной волосами. Ходил он всегда каким-то присущим ему уверенным шагом, придававшим особую весомость его походке. И при всей мужественности и решительности облика говорил он, никогда не повышая голоса. Никто и никогда не слышал, чтобы он изменил своей привычке, даже распекая подчинённого. Видимо, поэтому полярные летуны между собой называли его «тишайшим». Он пришёл в Арк- тику ещё в войну, командуя авиацией Северного флота, а в 1948 году был назначен начальником Главного управления Северного морского пути.
Карта Центрального полярного бассейна, лежавшая перед Кузнецовым, занимала два сдвинутых стола. Она вся была расцвечена красными флажками, квадратиками, пунктирами, перекрещивающимися линиями и ещё какими-то другими многочисленными значками.
Рядом с Кузнецовым с толстым красным карандашом в руке главный штурман экспедиции Александр Павлович Штепенко – небольшого роста, сухощавый, подвижный, с золотой звёздочкой Героя Советского Союза на морском кителе. Это он в составе первых боевых экипажей в августе 1941 года вместе с Водопьяновым летал бомбить Берлин. А в 1942 году вместе с лётчиком Э.К. Пуссепом возил через Атлантику в Соединённые Штаты правительственную делегацию. Это о нём говорили в шутку однополчане: «…как в таком маленьком – и столько смелости». У края стола пристроился помощник начальника экспедиции по оперативным вопросам Евгений Матвеевич Сузюмов. Он что-то быстро записывал, время от времени проводя рукой по гладко зачёсанным назад чёрным волосам. К Сузюмову я с первых дней экспедиции испытывал особую дружескую симпатию, и, кажется, это было взаимным. Я пристально смотрел на него, надеясь прочесть в его глазах ответ на волновавший меня вопрос. Но он продолжал невозмутимо писать, словно и не замечая моего прихода. Я хотел доложить о своём прибытии, как вдруг Кузнецов поднял голову.
– Здравствуйте, доктор, – сказал Кузнецов. – Как идут дела?
– Всё в порядке, Александр Алексеевич.
– Больные в лагере есть?
– Двое, немного загрипповали. Но завтра уже будут на ногах.
– А сами как, не хвораете?
– Врачу не положено, – ответил я и подумал: «Что это начальство вдруг моим здоровьем заинтересовалось?»
– Прекрасно. Кстати, сколько у вас прыжков с парашютом?
Я насторожился.
– Семьдесят четыре.
– Семьдесят четыре. Неплохо. А что бы вы, доктор, сказали, – продолжал он, пристально глядя мне в глаза, – если бы мы предложили семьдесят пятый прыжок совершить на Северный полюс?
На полюс? От неожиданности у меня даже дыхание перехватило. Конечно, много раз, лёжа в спальном мешке, я думал о возможности совершить прыжок с парашютом где-нибудь в Ледовитом океане на дрейфующую льдину. Но на полюс! Так далеко я не заходил даже в самых смелых своих мечтах.
– Ну как, согласны?
– От радости в зобу дыханье спёрло, – весело пробасил из угла Водопьянов.
– Ему с пациентами жаль расставаться, – ободряюще улыбнувшись, сказал Сузюмов.
– Значит, согласны? – спросил Кузнецов.
– Конечно, конечно, – заторопился я, словно боясь, что Кузнецов возьмёт да и передумает.
– Прыгать будете вдвоём с Медведевым. Знаете нашего главного парашютиста?
– Знаю, Александр Алексеевич.
– Он уже вылетел с Бардышевым с базы номер два и через час-полтора сядет у нас. Не так ли, Александр Павлович?
– Точнее, через один час пятнадцать минут, – сказал Штепенко.
– Выбрасывать вас будет Метлицкий. Он уже получил все указания. Вылет в двенадцать по московскому времени. Примерно к 13 часам самолёт должен выйти в район полюса. Там Метлицкий определится и подыщет с воздуха площадку для сброса парашютистов. Площадку он будет выбирать с таким расчётом, чтобы можно было посадить самолёт как можно ближе к месту вашего приземления. Ну а если потребуется что-то там подровнять, подчистить, тут уж придётся вам с Медведевым самим потрудиться.
– Им бы бульдозер сбросить заодно, – посоветовал с самым серьёзным видом Падалко.
– Всей операцией будет руководить Максим Николаевич Чибисов (начальник полярной авиации). Я надеюсь, вы понимаете, доктор, сколь серьёзно задание, которое мы поручаем вам с Медведевым. Серьёзно и почётно. Вам доверено быть первыми в мире парашютистами, которые раскроют купола своих парашютов над Северным полюсом. Смотрите не подведите. Но это одна сторона дела. Другая, и, может быть, ещё более важная для авиации, – оценка возможности прыгать с парашютом в Арк- тике. Постарайтесь выявить особенности раскрытия парашюта, снижения, управления им, приземления. Вообще всё, что только возможно, от прыжка до приземления, а точнее, приледнения. Вопросы есть?
– Нет.
– Тогда, не дожидаясь прилёта Медведева, готовьте парашюты, снаряжение. Тщательно продумайте, что взять с собой. Не забудьте захватить запас продовольствия дней на пять и палатку. Чтобы всё это было на борту у Метлицкого на всякий случай.
– Разрешите идти?
– Действуйте, – сказал Кузнецов. – Когда всё будет готово, доложите.
– Подождите минуточку, Виталий Георгиевич, – вдруг сказал Сузюмов. – Хочу вам процитировать Михаила Васильевича. Он уже однажды писал о парашютных прыжках на Северный полюс. Это когда решался вопрос о высадке станции на полюсе.
– Это когда было? – удивился Водопьянов. – Что-то я запамятовал.
– Если хотите, я сейчас прочту, – улыбнулся Сузюмов, доставая из-под койки книгу Водопьянова «На крыльях в Арктику». Он перелистал несколько страниц. – Вот: «Обстановка на Северном полюсе, как известно, несколько иная, чем, например, на Тушинском аэродроме. Сбрасывая на полюс парашютиста, ему надо дать не букет цветов, как во время авиационного праздника, а двухлетний запас продовольствия, палатки, снаряжение, оборудование».
Покинув штабную палатку, я бегом отправился домой. Не успел приподнять входную дверь, как на меня посыпался град вопросов: зачем вызывали? Что случилось?
– Ну давай, не темни. А то вид у тебя больно торжественный, – сказал Щербина.
Наверное, меня и впрямь распирало от гордости, и я выпалил:
– Кузнецов разрешил прыгать на полюс!
– С места или с разбега? – спросил ехидно Канаки.
– Да нет, с парашютом, – ответил я, не оценив глубины Васиного юмора.
– Тогда за нашего доктора-парашютиста, – провозгласил Володя, разливая по стаканам коньяк, который они честно сохраняли до моего прихода.
– Точнее будет, за парашютистов, – поправил я. – Прыгать будем вдвоём с Андреем Медведевым.
– Ну, это ас. Он на полюс сможет даже без парашюта выпрыгнуть, – сказал Дима Морозов, штурман из экипажа Ильи Котова.
– Прыгать будем сегодня. В двенадцать с машины Метлицкого. Так что тебе, Володя, как второму пилоту, придётся нас выбрасывать.
– Сделаем всё, – сказал Щербина, – а пока пельмешек поешь, это прыжкам не помеха. – Он вывалил мне в миску целый черпак пельменей. – И нельмы сейчас настругаю.
Но кусок не лез в горло.
– Пойду, ребята, пройдусь, – сказал я, накидывая на плечи куртку.
Меня никто не удерживал. Я выбрался из палатки. Медный диск солнца то исчезал в лохматых облаках, то выплывал в голубизну неба, и тогда всё вокруг вспыхивало мириадами разноцветных искр. Снег сверкал пронзительно ярко, и его колючие лучи слепили глаза, не защищённые дымчатыми стёклами очков. Полузаметённые купола палаток курились дымками, словно трубы деревенских изб. Неподалёку голубела изломом льдин высокая гряда торосов – след вчерашнего торошения. То вспыхивал пулемётной дробью, то замолкал движок у палатки радистов. Сквозь тонкие палаточные стенки доносился чей-то говор. Поскрипывал снег под ногами бортмехаников, спешивших с аэродрома в свою палатку. Тишина как бы усиливала многократно каждый звук, и в то же время каждый звук, умолкнув, усиливал тишину. Побродив без цели между палаток, я свернул на тропинку, протоптанную в свежевыпавшем снегу, и очутился у гряды торосов. Только вчера здесь всё гудело, стонало на разные голоса, скрипело и скрежетало. Льдины сталкивались, становились на дыбы, громоздились друг на друга. На глазах вырастали и разрушались ледяные хребты. Словно таинственные силы вдохнули жизнь в эти голубые громады, и они, ожив, вступили между собой в борьбу – всесокрушающую и бесполезную. Но прекратилась подвижка, и всё застыло. Я присел на ярко-голубой, чуть присыпанный снежком ледяной валун, вытащил из куртки папиросы и закурил. Как странны иногда зигзаги человеческой судьбы. Мог ли я ещё недавно предполагать, что окажусь в самом сердце Арктики, буду жить на дрейфующем льду в палатке? Мечтал ли я, что эти люди, имена которых с детства для меня были символом мужества, станут моими товарищами и что, сидя на торосе, я буду обдумывать прыжок с парашютом на Северный полюс и строить предположения о том, как будет работать парашют в арктическом небе?
Мои размышления прервал звук, напоминавший гудение шмеля в летний день на лугу. Он возник где-то далеко на северо-востоке. Самолёт.
«Неужели Бардышев?» – подумал я, с надеждой вглядываясь в горизонт. Но вскоре стало ясно: не он. К лагерю приближался на небольшой высоте двухмоторный Ли-2 с торчащими под зелёным брюхом лапами лыж. Надо идти к радистам. Они должны знать, когда сядет Бардышев. Палатка радиостанции стояла на краю лагеря. В ней, как всегда, пахло бензином от движка, канифолью (радисты вечно что-нибудь паяли и перепаивали) и свежесваренным кофе, без которого они давно бы уже свалились с ног.
Завидев меня, вахтенный радист, не дожидаясь вопроса, сказал, что Задков на подходе, связь с Германом (Г. Патарушин, радист экипажа Задкова) была минут двадцать назад. Он передал расчётное время 9:20, а сейчас 9:00. «Так что можешь идти встречать своего напарника».
Действительно, через десять минут на юго-западе показалась чёрная точка, превратившаяся в большой краснокрылый самолёт Ил-8. Во время Великой Отечественной войны эта могучая четырёхмоторная машина была грозным дальним бомбардировщиком. «Демобилизовавшись», она надолго прописалась в Арктике, оказавшись незаменимой в высокоширотных воздушных экспедициях. Вот уже много недель подряд, выполняя роль «летающей цистерны», она летает к полюсу, каждый раз доставляя для экспедиционных самолётов многие тонны горючего. Без них исследования Центральной Арктики оказались бы невозможными. Самолёт промчался над палатками и, сделав круг, пошёл на посадку. Задков зарулил на стоянку по соседству с двумя заиндевевшими Ли-2. Машина в последний раз взревела всеми четырьмя двигателями, подняв вокруг настоящую пургу, и затихла, высоко задрав застеклённый нос.
Носовой люк открылся, вниз скользнула стальная лесенка, и на снег спрыгнул штурман самолёта Николай Зубов.
– Здорово, доктор, – сказал он, пожимая руку. – Медведева, небось, дожидаешься? Нету его с нами. Мы очень торопились, и ждать, пока Медведев соберёт свои шмотки, времени не было. Да ты не очень расстраивайся, через часок прилетит с Жорой Бардышевым.
Тем временем бортмеханики уже спустили из люка грузовой кабины длинные доски, и по ним одна за другой покатились на снег желанные бочки с бензином.
Часа через полтора радисты обрадовали меня сообщением, что на подходе самолёт Бардышева с Медведевым на борту.
Наконец долгожданный Ли-2 мягко коснулся ледяной полосы, и ещё не успели остановиться лопасти винтов, как прямо из кабины на снег спрыгнул Медведев. Я кинулся к нему навстречу.
– Здорово, Виталий! Не знаешь, зачем я начальству так срочно понадобился? Вчера получаю радиотелеграмму от Кузнецова: «База № 2. Медведеву. Первым самолётом прибыть ко мне со своим фотоаппаратом». Ничего не понятно. Что за фотоаппарат и какое я имею отношение к фотографии? И все наши старожилы тоже удивились. «А может, радисты чего-нибудь перепутали насчёт аппарата? – говорят. – Давай запросим Кузнецова». Запросили. А тут приходит от Кузнецова вторая: «База № 2 Медведеву. Первым самолётом явиться ко мне со своим аппаратом». С моим аппаратом – как я раньше не догадался? Стало быть, с парашютом. Только вот зачем, непонятно. И вот я здесь.
– С тебя причитается, – сказал я, улыбаясь от распиравшей меня «тайны».
– Это с чего бы? – удивился Медведев. – Может, по случаю праздника?
– Праздник праздником. А вот нам с тобой прыгать на полюс!
– Ты серьёзно?!
– Серьёзнее не бывает. Утром меня Кузнецов вызывал. Они в штабе, видимо, давно решили и только дожидались Дня Победы и завершения экспедиции.
– Вот это новость! – восторженно выдохнул Медведев. – По этому поводу надо закурить. – Он полез в карман. Достал смятую пачку «Беломора», но все папиросы оказались сломанными. – Ладно, пойду руководству доложусь, а потом уж и покурю.
Медведев вернулся минут через двадцать и сообщил, что всё правильно. Кузнецов не раздумал, и пора браться за работу. Пока Медведев ходил в штаб, Рожков где-то раздобыл большое серебристое полотнище – перкалевый пол от палатки. Растянув его на снегу, он разгладил его, прикинул на глазок размеры и, удовлетворённый осмотром, заявил, что полотнище – настоящий парашютный стол. Чтобы ветер не сдувал полотнище, по углам положили по куску льда.
– Давай-ка свой парашют, начнём с него, – сказал Медведев.
Я вытряхнул из парашютной сумки парашют на полотнище, выдернул кольцо, и пёстрая груда шёлка заиграла красками под лучами выглянувшего солнца.
Работал он быстро, споро, уверенно. Чувствовалась профессиональная хватка. Стропы так и мелькали в руках. Помогая друг другу, мы быстро уложили основной парашют Медведева и два запасных.
– Надо подвесную систему подогнать получше. Не то в воздухе намыкаешься с ней, – сказал Медведев, надевая на себя парашют.
Он долго шевелил плечами, подпрыгивал на месте, то отпускал плечевые обхваты, то подтягивал ножные. Наконец он расстегнул карабин грудной перемычки и, сбросив парашюты, вытер вспотевший лоб.
– Вот теперь порядок, – сказал он. – Надевай подвеску.
Меня он тоже заставил попотеть. Но зато теперь подвеска сидела как влитая.
Мы уложили парашюты в сумки и направились к начальнику экспедиции. Кузнецов стоял у входа в штабную палатку. Вспомнив своё недавнее боевое прошлое, Медведев строевым шагом, топая унтами, подошёл к начальнику экспедиции и, приложив руку к меховой шапке, доложил:
– Товарищ генерал, парашютисты Медведев и Волович к выполнению прыжка с парашютом на Северный полюс готовы.
Кузнецов посмотрел на часы.
– Через тридцать пять минут вылет, – сказал он.
Пока мы укладывали в брезентовый мешок консервы, галеты, круги колбасы, увязывали свёрток с ломиками и лопатами, стрелка часов подползла к двенадцати. Надо было поторапливаться. Мы взвалили на плечи сумки с парашютами и направились к самолётной стоянке, находившейся неподалёку от палатки.
Си-47 ждал нас… Светло-зелёный, узкотелый, на колёсном шасси, с традиционным белым медведем на носовой кабине и полуметровыми буквами, выведенными белой краской: «СССР Н-369».
Механики уже грели двигатели. Из-за брезентовых полотнищ, свисавших с двигателей до самого льда, доносилось свирепое рыканье АПЛ – авиационных подогревательных ламп, этого оригинального гибрида паяльной лампы с огромным примусом. Это и был самолёт Метлицкого, с которого нам предстояло прыгать на полюс.
– Ну что, пожалуй, пора одеваться, – сказал Медведев, завидев, что к нам приближается Кузнецов в окружении штаба и командиров машин.
Мы надели парашюты.
Трояновский, приказав не шевелиться, обошёл нас со всех сторон, стрекоча моторами своего киноаппарата. Затем мы должны были снять парашюты, снова надеть. Он делал дубль за дублем, и мы покорно то поправляли лямки, то вновь застёгивали тугой карабин грудной перемычки.
– Ничего, ничего, для истории можно и потрудиться, – приговаривал он, меняя кассету. – Ну вот, теперь можете прыгать. Желаю удачи.
Тем временем на самолёте Метлицкого уже запустили двигатели, машина выкатилась из общего строя и остановилась в снежной метели, поднятой винтами. Группа провожающих росла на глазах. Все жители ледового лагеря пришли пожелать нам счастливого приземления: Штепенко, Водопьянов, Черевичный, Котов, Падалко, Сузюмов, Морозов, лётчики, гидрологи, бортмеханики, радисты. Чибисов сказал что-то Кузнецову, махнул нам рукой. Пошли! Пурга, поднятая крутящимися винтами, сбивала с ног, и мы, подняв воротники, подставляя ветру спины, с трудом вскарабкались по стремянке в кабину. Бортмеханик с треском захлопнул дверцу. Сразу стало темно. Замёрзшие стёкла иллюминаторов почти не пропускали света. Они казались налепленными на борт кружочками серой бумаги. Мы устроились на груде чехлов от двигателей, ещё хранивших остатки тепла, терпко пахнувших бензином и горелым маслом. Гул моторов вдруг стал выше, пронзительнее, машина вся задрожала, покатилась вперёд, увеличила скорость и, легко оторвавшись от ледовой полосы, стала быстро набирать высоту. Глаза уже привыкли к полумраку, и можно было осмотреться. В грузовой кабине обычно было просторно, хоть в футбол играй. Но сегодня она была до предела завалена всевозможными вещами. Повсюду стояли деревянные ящики с оборудованием, катушки стального троса, густо смазанного солидолом, фанерные коробки с полуфабрикатами, мешки с хлебом и оленьими тушами. Вдоль левого борта выстроились полдюжины бочек, связанных между собой толстым канатом, – запас бензина. Поперёк кабины, преграждая путь, стояла обросшая льдом гидрологическая лебёдка.
Хвост самолёта был забит лагерным снаряжением: палатками, связками оленьих шкур, баллонами с пропаном, закопчёнными газовыми плитками. У самой дверцы лежал аккуратно упакованный в брезентовое полотнище большой свёрток, из которого выглядывали кончики дуг запасной палатки, предназначенной для нас на случай непредвиденной задержки на льдине после прыжка. Бортмеханик озабоченно оглядывал беспорядок, царивший в кабине.
– Вы уж, ребята, не обессудьте, – сказал он извиняющимся тоном. – Совсем с ног сбился. Думал, прилетим сегодня, отдохну малость, а потом наведу порядок в своём хозяйстве, а вместо этого приказали парашютистов, то есть вас, выбрасывать. Да вот ещё, может, прыгать будете в левую дверь. Она всё же грузовая, пошире. Я вот глядел, как вы втискивались в кабину. Даже жалко вас стало.
– Ну, молодец, правильно сообразил, – одобрил предложение Медведев. – Пожалуй, для меховой-то робы правая дверка тесновата. Ещё застрянем. Вот смеху будет. А ты, Виталий, чего замолк? Рассказал бы чего-нибудь. Не то, пока до полюса долетим, со скуки помрём. – Он помолчал, похрустел сухариком, завалявшимся в кармане. – А всё-таки лихо с полюсом получилось. Прыжок будет круглый – семьсот пятидесятый. И звучит неплохо – на Северный полюс совершён семьсот пятидесятый, а? Этот, наверно, потруднее будет, чем даже на железную дорогу.
