Cобрание стихотворений 2002-2020

скачать книгу бесплатно

Персонажи поэмы тоже соответствуют прототипу: Беатриче, Вергилий, злодеи и предатели, мудрецы и праведники. Проснувшаяся любовь, верность дружбе молодых лет, ненависть к тем, кто представляется осквернителями святынь, почтение к усопшим родителям, благоговение перед творцами высокого.

Повествование струится поначалу гибко и энергично, вызывая размышления о том, что может быть в начале XXI века пришло время для нового открытия романтизма, как в начале ХХ оно пришло для открытия барокко, а XIX – средневековья. Затем в него врываются эпизоды из давно написанной прозы: «Ленинграда», «Островов в лагуне», «Неизбирательного сродства». Сцены становятся всё драматичней, стих яростнее:

25. и не было для нас красноречивей
примера, чем струение огня,
которое в зажизненном порыве

28. смерть побеждает, двигаясь, гоня
прочь мёртвое отсутствие движенья
из города горящего – вовне.

31. Что видели мы кроме разрушенья?
Что в веянье пожара уцелело
среди летящей сажи? – Изваянья

34. оплавленные – из металла, стелы
из камня. Изредка наш странный путь
пересекали стайки, за пределы

37. вовсю горевших улиц ускользнуть
стремившиеся <…>

    Песнь шестая
Но в финале читательское ожидание неожиданно рушится: нас ждет не лицезрение Божества и Высшего озарения, а «Тайная вечеря» Тинторетто в венецианском Сан-Джорджо Маджоре и пробуждение, возвращая в мир героического (путь в рай открылся тем, кто мужественно перешел дымящуюся пропасть), а не мистического, как у Данте, эпоса.

Природа любого эпоса исходит из проблематизации героического. Тысячелетиями под ним понималось презрение к страху и смерти, сперва в жертвенной защите своих и готовности к кровавому убийству чужих и принесение их в жертву богам, затем, уже с отказом от человеческих жертвоприношений, – в служении племенным а, позднее, конфессиональным и национальным святыням. Собственно говоря, Игорь Вишневецкий ставит неизбежный вопрос: что есть эпос сегодня, в эпоху переориентации исторического нарратива с воспевания героев на оплакивание жертв? Мост, по которому персонажи «Видения» в финале переходят в некое иное состояние бытия, воздвигается не силой молитвы, но усилием воли. Возвращает ли это нас, пусть и на новом материале, всё в тот же неизбывный мир сарматской равнины, открытой буранам, врагам, саранче, чуме? Внятно ответить на этот вопрос вряд ли удастся:

У поэта есть право
на тёмный, недопрояснённый
и опьяняющий стих.

    Сергей Завьялов

I

Вместо вступления

(2002)

Обернувшись назад: критикам

Вы, проведшие годы, сражаясь картонным мечом
с собственными тенями в подвальных
кафе Москвы и Петербурга
или внимая речам упырей из заветного «ящика»,
их стенаньям и пляскам,
не говорите теперь, что в словах моих больше слогов,
чем ваш глаз насчитает разрывов листвы
в окрашенных синим подбоем, впечатанных в стены ветвях.

Вы учились оттенкам сумерек, я же глядел в иссушавшее
солнце Северной Африки и стал точно рыжий песчаник
звонких её городов.
На мне резцом выводило
бестенные лозы и вспархивающих птиц,
пока я смотрел, как за холмами,
покрытыми крапом олив, зеленеет и плавится небо Сахары
точно раскрытая книга миров, в которой ещё напишут —
но уже не ваши – слова.

Ваше время – прохладный вечер, а моё – выпуклый день.
Для меня – шелест злаков и волны цикадьего треска.
День, блеснувший на пёстрых, покатых, расплавленных
крышах Москвы.
Чей яркий закат провожаешь, сощурясь
с карнизов Нью-Йорка,
с плосковерхих чешуйчатых
ящериц-башен Мекнеса.

Неужели степей суходувы станут глуше?
Или кварц, что резал ладони спрессованным шумом у самого
входа в пустыни, – вдруг превратится в глину?
И цепкое тело утратит упругость и жилистость
от того, что никто из вас не целил – как я —
в лицо изумлённому зверю? И не видел
крови, забрызгавшей снег?

Я уже пересек теннолиственные Аппалачи,
стылые Альпы, горячий
безводный Атлас,
жилище дэвов – Памир, сгорал от подкожного пыла
у горных озёр, где не водится
даже рыба,
не то чтобы плыть человеку, встречал жадногубую смерть
в платановых рваных аллеях —
нет ничего на свете,
чего б я не знал и не видел.

Когда я прочитал всех ламентов рост в дубравах дремлющих
предков,
в буквах резной травы, в клейнотах фосфорных лун
и когда задышал, как они, в полный щебет солнцем сквозь
пепел, —
то, услышав слова «побеждающий смерть», вы запомнили
только: «смерть».

Разделим пространство и время, и прочее: вам – немота
(с оттенками отсветов, эха), мне – прорастающий шум,
захватывающий весь регистр,
вам – вчера и сегодня, мне – завтра.

Оно уже шелушится
под кожей – невидимо вам.

    16–19 июля 2002. Милуоки

II

Первоснежье

(2004–2007)

I. «Когда мне стало сорок лет…»

Когда мне стало сорок лет,
я увидал засветный свет,
и стало зренья волокно —
всё белое – темным-темно.

    2004

II. «Как я боялся – о! – окаменеть…»

Как я боялся – о! – окаменеть,
стать формою, которой бы дивились,
а вышло: тени зримые смесились,
и немота вошла (уже) в меня на треть.