скачать книгу бесплатно
…………………………………..
Наверняка ещё через пару десятков лет только немногие выжившие с затопленных территорий и стран будут помнить названия мест, где они родились и выросли. Человеческая память вещь избирательная и хитрая. Она старается защитить своего носителя – сглаживая со временем острые и болезненные углы пройденных этапов жизни.
Не двигаясь и почти не дыша, словно боясь спугнуть картины опустошения родной планеты, которые теперь, после привычных за годы вахты на низкой орбите видов северного полушария, всколыхнули в нём какое-то давно похороненное и забытое чувство щемящей тоски и безысходности. С ним он с успехом боролся все годы своей взрослой жизни.
От созерцания печальных последствий дел человеческой цивилизации его отвлёк напарник:
– Ты уже связался с центром? – всё так же неотрывно мониторя поступающие потоки информации, обратился к нему Тимофей.
– Нет! – встрепенулся Толя и, оттолкнувшись ногой от «стены», последовал к станции связи. Пристегнувшись в кресле и начав настраивать аппаратуру, он обратился к напарнику:
– Знаешь, я тут лишний раз вглянул вниз – везде такой кошмар, и в южном полушарии ничем не лучше, чем в северном! И подумалось мне, что мы это всё заслужили…
– Под «мы» ты, как я понимаю, подразумеваешь все человечество? – всё так же не отрывая взор от мониторов, ответил ему Тимофей и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Ты слишком много думаешь, а это теперь вредно. Там внизу об этом мало кто ещё задумывается. Некогда думать – выживать надо. Всё же нарастало постепенно, из года в год. Постепенная потеря плодородных низменных земель, голод, волнения и целая охапка разраставшихся локальных конфликтов – как следствие. Так что людей там, внизу, сейчас больше заботит банальная проблема обретения куска хлеба и глотка чистой воды. Ты вот знаешь, что ещё до начала Потопа я да жил, а точнее выживал, со своей семьёй в городе с населением в семьдесят тысяч человек? Не знаешь… И в этом городе уже не было воды, электричества, бензина, медицинской помощи, гражданской обороны, системы распределения продовольствия, а муниципальные службы или какие-либо другие формы централизованного управления приказали долго жить ещё задолго до того…
Он оторвался от мониторов и посмотрел на напарника пустыми глазами, полными боли и темноты, принявшей неизбежное.
– Наш город был блокирован во время очередного «оранжевого» мятежа в течение долгих двух лет. Жизнь в нём была настоящим адом – плавно перетёкшим в локальную гражданскую войну. Всё случилось не за день и не за два. В вялотекущей жизни сонного городка простому человеку, наверняка, было сложно заметить негативные изменения, происходившие понемногу, но постоянно. У нас не осталось ни милиции, ни армии. Были только успевшие кое-как вооружиться группы самообороны из родственников, и все, по большей части, только пытались защищать свои дома и семьи. Каждый был сам за себя. Когда всё это началось, некоторые из нас были лучше подготовлены, но у большинства соседских семей запаса продовольствия имелось всего на несколько дней. У некоторых были пистолеты, и только у очень немногих – древние АК и ружья. Через пару месяцев в городе начали орудовать банды. Они крушили всё, например, если ты жил один в доме – быть убитым и ограбленным становилось лишь вопросом времени, независимого от того, насколько хорошо ты вооружён. Сила была в количестве. Огнестрельное оружие, патроны, вода, зажигалки, антибиотики, бензин, аккумуляторы, еда – это то, за что мы дрались, как бешеные звери. В такой ситуации, какая сейчас творится, за редкими островками тающей призрачной стабильности, всё меняется – большинство людей превращаются в кровожадных монстров. Это было просто отвратительно, а ещё хуже, что многие хорошие, в принципе, люди, чтобы выжить, превращались в чудовищ.
– Могу себе представить… – опустив взгляд и чувствуя на себе вину, которой не было, сказал Толик.
– Да нет, не можешь, – резко перебил его напарник. – Никто не сможет, пока сам не переживёт такое. Ты же из закрытой карантинной военной Зоны, верно? Там не было такого хаоса. Да, урезанные пайки, беженцы, болезни, теснота, но оставшиеся порядок и закон, державшиеся на солдатских штыках. Знаешь, говорят, что человек умирает столько раз, сколько раз он теряет дорогих и близких ему людей. Чехов, кажется, сказал. Так вот я уже устал умирать… Ты, как и другие, наверняка, видя в новостях лагеря беженцев, даже не понимал, что эти люди, среди которых был и я, всего лишь хотели вернуться домой. Но их дома развеялись прахом, как и надежды на какое-то нормальное будущее…
Он замолчал, тяжело дыша, отвернулся вновь к россыпи мониторов у своего пульта и уже на тон ниже продолжил:
– Мне повезло выжить, только потому, что моя семья была в то время многочисленной: десять человек в большом доме, четыре пистолета, три старых АК. Вывод из моего опыта очень прост – никто не может выжить в одиночку. Сила в количестве, в правильном выборе надёжных друзей, в единстве семьи и её подготовке. Поэтому я выжил и сейчас нахожусь здесь. И за это заплатили своими жизнями все мои родственники. Все. Для того, чтобы жил я. Один. И это будет гнести меня всю оставшуюся жизнь – груз того, что мне следует совершить, чтобы их смерти не оказались напрасными. Войне должен наступить конец – рано или поздно. Я надеюсь приблизить его – всеми доступными мне способами. – Он помолчал и продолжил: – Пока мы спали – время шло, пока мы думаем – время также идёт, и ещё быстрее оно идёт, когда ты думаешь, как прокормить семью… Год – как месяц. Месяц как неделя. Неделя как день. День как час, а час как год. И это значит только одно – наше время истекает и уже никогда не вернётся. Будущее мы разрушили – не построив ничего взамен. Основная ценность нашей жизни – это время. Время не вернёшь и не знаешь, сколько его ещё у нас осталось. Человек определяется делом. Хотя бы попыткой…
Он, было замолчал, но, передумав, снова начал говорить. И напарник не пытался его остановить, позволяя выплеснуть накопившуюся внутри горечь.
– Такие, как ты, которые выросли в тепличных условиях и постоянно дают всем вокруг понять, что мир несправедлив и всё катится в тартарары. Это ваше мнение не заслуживает даже опровержения и представляет собой плод не столько заблуждения, сколько себялюбия. Честные отпрыски богатых и могущественных ушедшего мира, которые остались настолько тщеславными, что вообразили себе, будто небо постаралось породить их во времена наивысшего падения, – не хотят согласиться с тем, что и после их смерти в мире всё может обстоять ещё хуже, чем до их рождения. Но не хотят принять ответственность и ношу происходящего конца света. Ваши папаши и мамаши, скрывшиеся в убежищах и за стенами военных анклавов, постоянно жаловались, что природа разрушилась, но они-то тут при чём. Что слышен уже звук шагов в конце туннеля перед Апокалипсисом, с которыми всё неотвратимо приближается к своему упадку. Климат, уверяют такие, как ты, теперь уже не тот, что прежде. А какой другой ты ещё помнишь? Силы природы истощены, её красота и правильность убывают. Как можно жить дальше в таком мире? А люди – это отдельный разговор… Люди теперь не так крепки и не достигают такого возраста, как раньше. Да и зачем нам это? И этот упадок замечается будто бы не только в естественном устройстве Земли. Он простирается и на нравственное состояние людей. Ты же мне об этом долдонишь каждый день? Старые добродетели отжили свой век, и их место заняли новые пороки. Ложь и обман сменили прежнюю честность. А не спрашивал ли ты себя и своего папашу генерала, кто во всём этом виноват и были ли люди пятьдесят или сто лет назад во время Золотого века кристально честными, умными и порядочными? Сколько сейчас тех, кто готов принести себя в жертву ради других, и тогда, во времена равновесия?..
Он замолчал, шумно втянул в себя воздух, словно успокаиваясь, и, опустив голову, тихо произнёс:
– Извини, что-то я совсем расклеился.
– Я всё понимаю. Только толку с того?! Земля возникла из хаоса и туда же сейчас погружается. Просто немного быстрее, чем раньше, а мы, словно муравьи на её поверхности, пытаемся исправить то, чего даже постигнуть не в силах.
Тимофей ничего не ответил, и некотором время они молчали, думая каждый о своём. Наконец Анатолий прервал тяжёлое молчание – в любом случае нужно было разрядить обстановку, а оставшиеся на Земле психологи всё же ещё выполняли поставленные задачи по подбору и взаимосовместимости экипажа.
– Если нам не хватает какой-то одной вещи, не должно останавливаться от того, чтобы наслаждаться оставшимся, – грустно улыбнувшись, сказал он и похлопал по плечу напарника. – Это, вроде бы, тоже кто-то умный сказал. Не раскисай. Принимаемся за работу.
Они замолчали, но Тимофей уже как будто не старался горящим взглядом прожечь переборку отсека. Трель вызова связи вырвала их обоих из водоворота тяжёлых мыслей, вернув к выполнению служебных обязанностей. Анатолий переключил тумблер на панели, и на экранах появилось изображение центрального поста управления, находившегося где-то в районе Екатеринбурга в подземных бункерах, спрятанных склонах Уральского хребта. Старый центр полётов развеялся ядерным пеплом ещё в самом начале – до Потопа, как стало принято говорить сейчас.
На экране был их куратор – глава остатков ВКС адмирал Петров. На его худом, осунувшемся от недосыпания лице лежала, впрочем, как и всегда, печать волевой решимости побороть все преграды на своём пути, какого бы масштаба они ни были. Но появилось и что-то, чего раньше не было.
– Мы рассмотрели полученные вами данные и ещё несколько раз перепроверили, используя данные и телескопы союзников. Поэтому и такая задержка с вводными данными для дальнейших действий. Ваша станция, как и ещё пять других орбитальных крепостей русского сектора, выдвигается на орбиты боевого охранения. Ещё две платформы остаются на своих местах контролировать наш сектор суши. По достижении выделенной вам орбиты выпустите все четыре «Личинки» – построением ромб, выдвинув их в сторону вероятного противника. Соблюдать режим радиомолчания. Главный лазер держать в полной готовности, чтобы моментально запустить накачку, если вдруг потребуется. – Он вздохнул и невесело добавил: – Если будут враждебные действия с их стороны, то сами знаете, что делать. Если вы их не удержите, то вступят в бой наземные установки, когда противник выйдет на околоземную орбиту. Вам самим, как понимаете, помощи ждать не от кого, если что – эвакуируйтесь. Но помните: спасателей в зоны чужой ответственности посылать никто не будет. Лучше нас видите сверху, что тут творится.
Анатолий, как в школе, приподнял руку и тут же одёрнул себя, но адмирал заметил его нерешительность и, как ему показалось, грустно улыбнувшись, спросил:
– Желаете обратиться, старший лейтенант Ледов? Не волнуйся, сынок. Давай спрашивай, что там у тебя.
– Да, товарищ адмирал! Мы только что с напарником обсуждали, что эти корабли, возможно, являются какими-либо транспортниками Красной Республики – ведь они идут со стороны Марса…
Адмирал поднял руку, остановив его:
– Я понял вашу идею, но это не могут быть суда колонистов. Я знаю, что уже более десяти лет с марсианскими колониями нет прямой связи. Последнее их сообщение было о создании так называемой Красной Республики и об их нежелании больше иметь с нами всеми контакты какого-либо рода. – Его лицо ещё более посерело, и он с металлом в голосе продолжил: – Вы молоды и не можете помнить, с каким пафосом и надеждой стартовали корабли, как тогда многие верили, к Новой Земле и новой надежде. Но надежда быстро закончилась – испарившись, как и безбрежные мелкие моря Марса, простиравшиеся когда-то, где сейчас расстилается только холодный песок несбывшихся надежд. По нашим данным, там произошло всё то же, что и здесь на Земле – колонии были основаны национальными правительствами. В этом-то, по-видимом, и была суть всей проблемы. Когда начались первые серьёзные военные столкновения здесь на Земле, то они, как в зеркале, но только в меньших масштабах, перекочевали на Марс – окрасив их и без того красные пески ручьями крови родившихся ещё на Земле. Второе же поколение колонистов, которое не видело Земли, но унаследовало все комплексы и мировоззрение своих родителей, уже ничего не могло исправить.
– Может быть, они хотят эвакуироваться назад на Землю? Хотя…
– Нет, старший лейтенант! У них не было и десятой доли кораблей, направляющихся к нам. Мы проверили и этот вариант. Размеры подходят для колониальных барж, но их у колонии на Марсе было всего-то с пяток, и по размерам они всё-таки уступают нашим гостям. Да и скорости такие они развить не смогут… – Он помолчал и добавил: – Фактом является то, что мы не знаем, кто это, и если брать во внимание то, что они не отвечают на наши запросы, то можно с большим основанием подозревать недружественные помыслы. Как сказал давно один еврейский политик: кто не верит в чудо – тот не реалист. Но в данном случае его высказывания, к сожалению, применить нельзя. Удачи вам, ребята, и Бог с вами, если он всё же существует, во что в сегодняшние времена мало кто уже верит.
Связь оборвалась, и на экране затанцевали хороводы чёрно-белых помех.
В рубке повисло гробовое молчание. Первым его нарушил Анатолий:
– Всё ясно, что и им внизу ничего не ясно. Нам просто автоматом выдали исполнять предписания по внешней обороне, которым уже чёрт-те сколько лет. Пять наших станций, даже если подключатся союзники, не больше полутора десятков, – слишком дырявая и разномастная получится сеть. Ты знаешь, я только что подумал, уж больно топорно эти гости, – он махнул куда-то в сторону от Земли, – действуют. Напролом и не сильно скрываясь. Если хочешь, чтобы люди ничего не заметили, не надо осторожничать и что-то скрывать. Всё это очень странно…
– Время покажет, – пожал плечами Тимофей. – Мы-то всё равно ничего изменить не в силах. А то, что мы сейчас делаем… Этот план, наверняка, рассчитан был на довоенный орбитальный состав ВКС. Тогда, если мне память не изменяет, только у нас было более двух десятков платформ…
Анатолий кивнул и только сейчас понял, что показалось ему странным в выражении лица генерала – растерянность. Тщательно скрывавшаяся под маской железного вояки, но всё же заметная. Командующий просто не знал, что последует дальше, и это напугало его больше, чем приближение неопознанных кораблей.
Он поделился своими мыслями и сомнениями с Тимофеем – тот только рукой махнул:
– Может, уж хватит болтать? Давай выпускать «Личинки», да и лазер подготовить нужно. До рандеву с незнакомцами осталось всего, – он взглянул на экраны, – два часа сорок пять минут.
Анатолий вздохнул:
– Чёрт, скорее бы всё это закончилось! И всё равно, как закончится – главное, начать всё заново и получить хоть какую-то надежду на будущее.
Тимофей зашёлся от смеха в своём кресле:
– Будет тебе будущее, философ! Ослепительное, как луч лазера, и звенящее, как рентгенометр в эпицентре ядерного взрыва, – светлое, конечно, и быстрое, так как долго нам жить на этом витке эволюции не положено. – И немного помолчав, спросил его совсем другим тоном: – Ты веришь в Бога, Толя?
– Я верю во всё, – глухо ответил напарник, уткнувшись в пульт.
– Тогда попробуй помолись за нас и всех заблудших на земле и в небесах. Наступает миг отмщения за все наши прегрешения…
Станция заняла положенное место. От неё поочерёдно отделились четыре десятиметровых цилиндра, которые, корректируя траекторию полёта редкими всполохами одноразовых ЖРД, расположились неровной стометровой пирамидой со станцией на вершине, обращённой к Земле. «Личинки» являлись их главным козырем в предстоящей и, по всей видимости, схватке. Официально они назывались ЛРОЯНВ-4/4 и расшифровывались как «лазер рентгеновский орбитального базирования ядерной накачки взрывом». Стоит добавить, что, кроме испытаний, они ещё ни разу не использовались в реальном боестолкновении. Орбитальная платформа, завершив маневрирование и выставив перед собой «космических ежей», опустила бронезаслонки на немногочисленных иллюминаторах. Экипаж же перебрался в тесную боевую рубку управления – единственным достоинством которой являлось теоретическое экранирование излучения от тридцатикилотонных зарядов «Личинок». Боевые характеристики позволял применять систему на расстоянии до трёх тысяч километров.
Сама идея рентгеновского лазера не нова и в теории проста и красива, как колесо, но была отшлифована только перед самым началом войны «всех против всех». Если близко от эпицентра ядерного взрыва находится длинный тонкий металлический стержень, то мощное излучение мгновенно превратит его в плазму, необходимую для образования рабочего тела рентгеновского лазера. Начальный диаметр стержня составляет всего лишь доли миллиметра. Ну а длина определяется плотностью энергии воздействующего излучения. Проще говоря – мощностью ядерного взрыва. Необходимо, чтобы самый удалённый от заряда край стержня был бы полностью ионизован – став прозрачным для излучения. Для ядерного взрыва мощностью тридцати килотонн этим условиям удовлетворяет длина стержня около 10 м. Отсюда и размеры «Личинок». В проекте также были системы с несколькими стержнями для поражения множественных целей, но к счастью или нет, но дальше однострунных установок дело не пошло. Стационарный «Стилет» был намного слабее четвёрки одноразовых «личинок», а и его возможности сильно зависели от атмосферных условий, расстояния и характеристик цели. Дальность же действия химического лазера даже в идеальных условиях не превышала четырёхсот километров и являлась более средством устрашения, нежели реальной боевой силой, способной переломить ситуацию. Наделать дырок в десантных кораблях Чёрного Халифата они могли, но остановить полномасштабный десант без помощи наземных войск, только с помощью орбитальных платформ, являлось задачей нереальной. Хотя вид огненных и кажущихся бесконечными лучей, наверняка, выглядел для солдат противника впечатляюще. Вот только энергетические затраты на потопление ржавой десантной калоши были сравнимы с затратами на организацию небольшого ядерного взрыва, а топливо к реактору, снабжавшему лазер энергией, не появлялось из вакуума…
В течение часа доложили о занятии своих мест и другие четыре платформы. Союзники тоже заняли места в оборонном построении. И их стало четырнадцать – настроение немного улучшилось, но напряжение давило всё больше с приближением рандеву с неизвестными объектами. Выше всех разместились такие же, как и их, платформы – несущие лазерные модули. Ниже, словно спрятавшись за их спинами, висели пузатые, массивные «Миротворцы» с ядерным оружием на борту – гаранты в любом конфликте, не дававшие пламени тлеющих многочисленных войн перейти на более серьёзную ступень эскалации. На Земле они помогали. Вот только помогут ли они от внешней экспансии?
Что это была именно она, у обоих космонавтов уже не осталось никаких сомнений. Ещё час назад они смогли рассмотреть приближающиеся суда – огромные, ничего не напоминающие переплетения резко очерченных форм.
Глава 3
Младший урядник Александр Заставский сидел в тени на старом, лысом колесе от БТР, прислонившись к прохладной стене дома, и пробовал на вкус, в очередной раз, чувство того, что остался каким-то чудом жив. Впрочем, привкус его, как и каждый раз прежде, отдавал горечью потерь, таких же неизбежных, как и восход солнца каждым утром. В этот раз погиб его напарник и хороший друг подхорунжий Вовка Щербаков. Тело его, как ему сказали, так и не нашли в переплетении выжженных воронок на месте их дозорного поста. Многие на его месте сказали бы что-то вроде: лучше он, чем я, или он погиб за правое дело. Вот только младшему уряднику было нечего сказать – в душе колыхалась только тягучая, ноющая боль, освещаемая всполохами тлеющего огня ярости, давно сжёгшего всё в душе, превратившего её в пепел, но он всё ещё не желавшего угаснуть. Казалось, что жизнь потеряла смысл.
Низко висящее над горизонтом солнце неожиданно выглянуло из-за прикрывавшего его до сих пор, выгоревшего и проржавевшего до сквозных дыр, остова сгоревшего автобуса. Лучи немилосердно ударили по глазам – не смягчённые даже малейшим наличием облаков в ярко-голубых облаках. Сашка поспешил отодвинуться дальше в тень и сразу же застонал – забинтованную голову пронзила резкая боль. Как сказал штатный лекарь их феодосийского коша*, ему очень повезло, что после такого артналёта удалось отделаться парой лёгких осколочных ранений и несильной контузией. Прикрыв глаза, младший урядник попытался расслабиться, чтобы унять бьющую в барабаны в самом нутре мозга боль.
От недалёкого берега потянул живительный бриз, принёсший свежесть и запах недавно прошедшего дождя, тотчас смешавшись с терпкими запахами иссушенного многотравья степи. Дождь, к сожалению, всего лишь прибил пыль вокруг, не сумев напитать иссушенную, растрескавшуюся землю. Недолгий дождь прошёл быстро, унесённый чёрными тучами, всё ещё полными живительной влаги, куда-то в сторону светлого на фоне темнеющего грозового неба моря. Солнце уже почти закатило раскалённый добела лик за иссушенные горы, выбеленные и истрескавшиеся, долгие годы до недавнего кровавого дня не видевшие ни капли воды. Среди в беспорядке рассыпанных зданий коша выделялись несколько сверкавших, словно бриллианты в лучах жаркого солнца, построек. Пяток вертикальных ферм: небольших, всего в четыре этажа, округлых и обтекаемых. Эти стеклянные конструкции снабжали население феодосийского коша скудным пропитанием. Как знал Сашка, на четырёх из них занимались растениеводством, используя гидропонный метод, и всего одна из ферм специализировалась на «животноводстве», что было заметно по скудному белковому рациону его сотни. От ферм, с их многочисленными солнечными батареями, питались энергией и дома местных жителей, у кого не было своих гелиобатарей или подключения к линии немногих из оставшихся в рабочем состоянии ветряков.
Позади за стеной во дворе госпиталя раздались тяжёлые шаги. Загородив солнце массивной, уже начинающей полнеть, фигурой, рядом с Александром на коробившееся вылезшими пучками корда колесо присел сотник Хомутский. Привычным движением пригладил длинные свисающие и выгоревшие до белизны усы, знакомо витиевато ругнулся сквозь зубы, что означало приветствие. Он достал не первой свежести платок, вытер от пота круглую, словно шар, и загоревшую до черноты голову. Затем медленно, словно сокровище, достал кисет и осторожно, стараясь не просыпать, свернул из высушенных листьев цигарку. Сотник несколько минут жадно затягивался едким табачным дымом и, лишь докурив, обратился к младшему уряднику:
– Вернулся ещё один патруль от вашего поста. – Он зло сплюнул. – Не нашли они тело Вовки, только винтовку, осколками побитую, и следы волочения тела до берега.
Сашка аж подскочил с места и тут же, застонав, опустился вновь назад, схватившись за грохнувшую словно колокол набатом боли голову. Процедил сквозь зубы:
– Думаете, османы забрали?
– А шо тут думать? Нема больше хлопца. Он вже либо не живой, либо мёртвый! – Хомутский рубанул свистнувший воздух мощной ладонью. – Як их лазерами жечь почалы, то воны и уплывлы и його забралы. Який козак був…
Сотник, волнуясь, всегда переходил на малоросский, и даже частые потери, из которых, в принципе, и состояла вся жизнь в войске, не смогли его сделать чёрствым, или ему так просто было легче выжить. И хотя многие люди давно стали принимать потери и лишения как само собой разумеющееся, для Хомутского все его хлопцы были как одна большая семья.
– Я думал, они не успели высадиться, – отрешённо сказал Сашка. – Мы их передовой отряд побили, и до берега никто добраться не мог.
Сотник задумчиво пожевал ус и, растягивая слова, ответил:
– Толмач соседней сотни, шо радиовахту нёс, говорыв, якусь передачу с берега чув. Короткую. Берег мы держим, как я свои дырявые карманы – ни людей, ни техники давно нема. Может, какие-нибудь азапы* и в другом месте смогли высадиться. Как вы их катер жечь начали – их и подозвали помочь. Больно они розумни стали после их низамджедида*. Словно подменили их – совсем спокою вид бисовых дитей немае. И помощи нам тоже не от кого ждать. Слыхал? Имперцы, говорят, опять где-то с ханьцами сцепились. Все платформы сняли и отвели с нашего Чёрного моря.
Сашка хмуро кивнул. Ещё вчера все в коше видели, как на тёмном небосводе привычное и казавшееся незыблемым кружение ярких орбитальных точек-крепостей изменило свой десятилетиями размеренный ход – оставив небеса над Чёрным морем беззащитно пустынными.
Сотник в молодости провёл несколько лет у османов в неволе – был рабом на рудных приисках где-то у подножия Кавказского рога. С тех времён у него и сохранилось стойкое пристрастие к табаку и жгучая ненависть к Халифату в целом, а также всем её представителям, как, впрочем, и уважение к имперцам – единственным их союзникам. С тех самых пор у сотника остались и знания сленга Халифата, которые он с успехом применял на практике, допрашивая с пристрастием горячо любимых, но, к сожалению, редких и недолгих гостей с противоположного берега. Методы, которыми он пользовался, объяснял своими мытарствами в многолетнем рабстве. Он вернулся фактически единственным из нескольких сотен захваченных островников. Правда, злые языки судачили, что пустующее ныне место сотенного толмача, которое, походя, занял по совместительству сотник, приносило ему дополнительный доход, с которым он делился с кошевым писарем. Да и запрет курения годовалой давности его как будто и не касался. Хотя чего только не набрешут злые языки, но правда в том, что дело своё сотник знал крепко.
Стены изнывавшего от духоты городка на самом берегу мутного левого азовского пролива стали понемногу утопать в сгущающихся тенях. За проливом вдалеке виднелся низкий, безлюдный и серый берег Керченского острова, за которым немного южнее простиралась уже невидимая отсюда узкая и такая же бесплодная, как и остров, Кубанская коса. Там были редкие посты и поселения, но банды, рейды «чёрных» и отсутствие питьевой воды не способствовали приросту населения на этой территории. За горами южнее уже простиралась территория Халифата.
Сотник затянулся очередной цигаркой и устало, медленно заговорил, успокоившись и уже не переходя на малороссийский, глядя куда-то поверх разноцветных и разномастных крыш коша:
– Знаешь, младший урядник, что я тебе скажу? Вам, молодым, всё едино – хоть воюй, хоть нет. Главное: занят, здоров, поесть дадут, адреналина и приключений хоть отбавляй, а что завтра будет, вас пока что не сильно волнует. – Заметив, что Сашка резко вскинул голову, он остановил его возражения, уже готовые сорваться с языка: – Ты не кипятись тут! Ты меня послушай, а потом скажешь, прав я или нет. Семьи у тебя, да и у покойного подхорунжего Щербакова, земля ему пухом, не было! Бояться за себя самого ещё не умеете. Не то что таким, как я, за мною жёнка с детями один другого меньше. Вот погиб он – потеряли мы ещё одного хорошего хлопца. Ты, да ещё пара-тройка его знакомцев погорюете, горилки выпьете за упокой молодой души – и всё. Кто знает, завтра-послезавтра и вас Господь приберёт. Если не пропадёшь, то через пару-тройку лет надо будет о будущем думать – не для себя, так для детей. Может, тогда меня и сможешь понять. Бог меня спас тогда. Кто знает только, для чего?! – Сотник торопливо перекрестился и вновь затянулся терпким табачным дымом.
– Ещё ничто и никто не потерян, – проговорил упрямо подхорунжий. – Человека теряешь только тогда – когда он умирает, а идею и будущее – когда перестаёшь в них верить. Пока человек не сдаётся – он сильнее своей судьбы и обстоятельств. А Бог, где он был? Когда нацики с западной вырезали всю мою семью и разбили артиллерией город, где я вырос?! Поверить в Бога нетрудно, когда в безвыходных ситуациях все, кто находится рядом с тобой, погибают, а ты продолжаешь жить, – зло затараторил сотнику Сашка. – Ничего там, на небесах, нет: справедливого, всезнающего, всепрощающего. Есть только мы и наша жизнь, которую мы пытаемся защитить, не правдой, верой или какими-то нашими убеждениями, а силой оружия. Правда никому не нужна и неинтересна, как и вера – только сила чего-то стоит.
– Да, да, – по-отечески похлопал его по спине сотник. – Я такой же, как ты был когда-то. Идейный. Я не жалуюсь, не подумай, просто никогда по-другому и не было. Ты историю-то хоть знаешь земли этой? – Он отрешённо махнул рукой. – Да, кому она сейчас нужна-то, а лет эдак через десять – то и совсем никому до неё дела не будет. Жили тут наши люди с очень давних времён, с разными другими народами вместе, когда воюя, а когда и как братья неразрывно. Но запомни – все эти камни, горы и песок, да и само море, так сильно сдобрены кровью тех наших предков, которые на этих землях осели, так же, как и мы, себя и семьи свои оборонять пытались, что ты и представить себе не можешь. Реки крови и людских страданий – они неисчислимые, словно песчинки, устлавшие дно нашей истории. Думаешь, раньше до Потопа и войны всё было намного лучше? Лучше немного было, да. Стабильно, как тогда говорили. Вот только для простых людей и тогда жизнь была словно борьба за каждый кусок хлеба, а другие жили как паши в Чёрном Халифате. Да и сейчас для многих в Симферопольской ставке гетмана – кому война тётка, а кому и мать родная. – Он тяжело вздохнул и продолжил: – Остров-то наш и не остров вовсе раньше был, и кликали его по-другому. Сколько у него названий было? Кто ж уже упомнит? Каждый народ, что здесь жил, его по-разному называл. Войско наше Тмутараканское в честь княжества давнего, что тоже раньше тут было, и названо…
Сотник махнул куда-то поверх неровных улочек кошевого городища, спускавшегося разномастными крышами к морю, где вдалеке струилось, переливаясь и словно играя, марево над безжизненным, выпаленным равнодушным солнцем языком Керченского острова. Помочав немного и затянувшись самокруткой, он сказал:
– Больше тысячи лет прошло с тех пор, но считай, мало что и изменилось. Только князи сейчас стали гетманами да кошевыми атаманами, а дальше за проливом беи с пашами. А у союзников не пойми кто – легионеры с рейтарами, напополам с товарищами-господами. Всем только того и дай, чтоб из грязи да в князи. А что потом будет? Никого не волнует – хоть трава не расти. Всё повторяется, и нет ничего нового в этом несправедливом мире. Я вот в плену был, ты знаешь, пошли мы в поход с гетманом Олегом Сумным за кавказский рог – пощупать «чёрные» рудники да городки хотели. А вот не свезло, и нас так там пощупали, что, поди, и не вернулся никто, окромя меня и ещё пары-тройки, кому пощастыло. Также и в давние времена князь, которого тоже Олегом звали, ходил за горы те и сложил там свою голову. Вот только в летописях о людях его ничего не стоит написано. Да, я больше чем уверен, что все они с ним и полегли, как и мои побратимы. Да вот только князя ещё помнят, а безымянных ратников его все позабыли. Как и моих побратимов, которые только как полтора десятка лет сгинули, никто, кроме меня да родни, если выжила без кормильца, не вспоминает незлым, добрым словом. – Он тяжело вздохнул и продолжил, осунувшись и почернев лицом: – В конце концов – мы живём в век, когда люди уже не представляют ценности. Человек в наше время – как бумажная салфетка: в неё сморкаются, комкают и выбрасывают, берут новую, сморкаются, комкают и бросают. Люди и лица-то своего уже не имеют. Просто не успевают это самое лицо создать, взрастить и выпестовать какую-никакую, а созидательную личность. Времена такие настали – да и давно уже так происходит.
Он невесело улыбнулся и посмотрел на Сашку своими голубыми выцветшими и кажущимися оттого совершенно бесчуственными глазами:
– Не бери, отрок, в голову стариковские балачки. Знаешь, когда-то давно, когда я был маленький, и мы жили в большом городе за проливом, которого сейчас уже нет, у меня имелся аквариум с рыбками… – Сотник улыбнулся уже весело и засиял, словно позабыв все проблемы и утраты вокруг. – И когда я менял воду и чистил его, нужно было сперва ловить рыбок, пересаживая их из аквариума в банку, чтобы освободить место. И рыбки каждый раз пытались куда-то спрятаться, улизнуть от неизбежного ловчего сачка, а меня это очень сердило. Столько времени я тратил на поимку этих маленьких и глупых рыбок, когда можно было давно пойти играть на улицу с друзьями. Но как-то раз мой дедушка, уже тогда очень старый человек, наблюдая, как я нервничаю, ловя не сдающихся, вертлявых, как ртуть рыбок, объяснил мне суть происходящего. И те житейские правила, что он мне рассказал, не выходят до сих пор из моей головы. Сопротивление судьбе является главной причиной стрессов. Но всё же если тебе кажется, что судьба обращается с тобой грубо и немилосердно, – это вовсе не значит, что она желает тебе зла. Просто ты занял на данный момент времени неудобную для неё позицию, и всё может очень быстро измениться. – Он, ещё минуту назад серый и подавленный, весело расхохотался: – Понимаешь? Не нужно никогда опускать руки, а нужно просто увлечённо заниматься любимым делом – за ним и наступивший апокалипсис не таким страшным покажется. Если его заметить сумеешь, за нашей-то жизнью… А вообще, вооружённая борьба – это не вопрос выбора. Я не верю, что нормальный человек может быть сознательным сторонником вооружённой борьбы, войны и насилия. Вооружённая борьба – это просто обязательство, навязанное обстоятельствами. Всё, что можно сделать без насилия, следует делать без насилия. Хотя бы пытаться, – он встал и стал выбивать о колено пепел из трубки: – Ты давай в госпиталь сходи ещё раз – выглядишь словно покойник, а я пойду в сотню. Кошевой передал: готовится всё проверить – и людей, и технику. Да, у нас и готовить-то особо нечего. Зброя и патроны все на руках, – тяжело вздохнул сотник и продолжил: – То, чего не можешь заполучить, – всегда кажется лучше того, что имеешь. В этом состоит романтика и идиотизм человеческой жизни.
– К чему готовиться-то? – думая о чём-то своём, сухо спросил Сашка.
– Так кто ж мне, старому хрычу, скажет?! – в тон ему ответил сотник. – Сказали, что зашевелились все вокруг. Имперцы платформы орбитальные куда-то отогнали, а «чёрные» такому только рады будут, сам понимаешь. А наше-то дело нехитрое – обделался и стой. – Отрешённо махнув рукой и кряхтя, поднявшись, сотник сказал: – Ладно, пойду я. Выздоравливай швыдше, а то не сотня стала, а одно название в сорок штыков.
Сотник поднялся, ссутулившись и, казалось, заметно постарев после разговора, тяжело прошагал пару шагов и, резко остановившись, словно забыв сказать что-то важное, обернулся:
– Знаю, шо сильно за дружка своего на «чёрных» зло держишь. Но попомни слова старого воя: никогда и никому не мсти. Всё у нас будет хорошо, а у них – как заслужили.
И так же резко, как и остановился, сотник повернулся и пошагал в сторону центрального плаца коша, но уже уверенно подняв голову и расправив плечи.
Сашка поглядел вслед сотнику, и, закрыв глаза заляпанной коричневыми йодными пятнами ладонью, прищурившись, посмотрел на садящийся за горы золотой диск солнца. Привстал с горячей шины, попахивавшей резиной, собираясь пойти на смену к вертикальной ферме, но тут где-то вдалеке услышал пение. И присел так же неторопливо, как и все южане, знающие толк в жизни и смерти и не смешивающие эти понятия с суетой и спокойствием.
Не жди приказа!
Не сиди, ссылаясь на покой!
Вперёд! Сквозь ветры, и дожди,
И вьюги волчий вой.
Оставь удобства и уют,
Пока ты молод – в путь!
Когда отходную споют,
Успеешь отдохнуть!
Будь честен, смел, не замечай
Насмешек и помех.
А будешь старшим – отвечай
Не за себя – за всех!
Тот, кто ошибок не имел, –
В безделии зачах –
Он груза жизни не посмел
Примерить на плечах!
Каков бы ни был твой удел,
Удачен или плох, –
Запомни: меру твоих дел
Оценит только бог.
Дослушав, Сашка так же неторопливо поплёлся в сторону фермы, на которой, всем без исключения, даже ему, легкораненому, и сотнику, в том числе, полагалось отрабатывать три дня в месяц. Питание было скудным на засушливом оплоте Войска и всегда оставалось первоочередной проблемой в редкие от войны минуты спартанской жизни.
Невысокая, сверкающая блесками стекла башенка вертикальной фермы, к которой он неторопливо шёл, разительно отличалась от серых, многие годы не крашенных и ремонтировавшихся абы как, домишек вокруг. Так выделяется сверкающая жемчужина в горстке грязных камней. Такой жемчужиной они и являлись на самом деле. Без пяти башен-ферм даже скудный паёк для жителей коша было бы невозможно получить из сухой и скудной земли Острова. Сегодня по графику у него значилось дежурство на единственной ферме, где производилось мясо. Точнее сказать, оно выращивалось в пробирке. Как это происходило, он не до конца понимал, а из объяснений сивого деда Генриха, главного инженера на ферме, понял только то, что поддон с питательным раствором засеивается мышечными и жировыми клетками, сдобренными гормонами и толикой цианобактерий, отчего в питательной среде они размножаются. Превращаются в тонкие ломтики мясной «эрнте» – так называл урожай старый и согнутый жизнью, но оставшийся живым и резвым дед-инженер.
Заходящее солнце припекало вовсю, и пока Сашка доковылял до прозрачных ворот фермы, то весь взмок, а его старый, выгоревший камуфляж заодно с нательной тельняшкой прилип мокрой тряпкой к телу. Голова перестала болеть и просто ныла на какой-то невообразимо противной ноте, наполняя тело, словно опалённое электромагнитными колебаниями морских сирен «чёрных», тягучей болью.
Вблизи башня фермы уже не казалась чем-то потусторонним и лишним, словно стоящий среди развалин стеклянный небоскрёб. Стёкла, опоясывающие бетонные сваи внутренностей фермы, были грязные и запылённые, как можно было теперь заметить – носили следы частых ремонтов. Многие панели были давным-давно разбиты, и их заменяли грубо подогнанные куски обычного стела. От остальных стеклянных башен эту ещё отличала относительная чистота вокруг. Видимо, из-за того, что она единственная использовала аэропонику для выращивания растений, другие же выращивали в основном овощи при помощи гидропоники и минимума ресурсов и возможностей. В реале это означало замену специальных влаго- и воздухоемкого спецматериалов, где прорастали корневища, на обычные квадраты прессованной соломы, точечно поливавшиеся грязной водой из отстойника. На верхних этажах буйно росла зелень, свисавшая водопадом модифицированных лиан укропа и редиса. На верхних этажах громоздились ступенчатые блоки теплиц для выращивания салата с помощью аэропоники. Многочисленные ящики и блоки стояли один на другом соединённые с разномастными трубками системы орошения, которые распыляли аэрозоли в закрытой среде блоков с растениями, снабжая их питательным и богатым минералами водным раствором. Смесь подавалась к корням непрерывно или через короткие промежутки времени так, чтобы корни не успевали высохнуть. Само растение крепилось опорной системой, а корни просто висели в воздухе, орошаемые питательным раствором. Но это было давно, в годы, когда ферма только начинала работать, а сейчас питательные аэрозоли делали из подручных средств, и они шипели из многочисленных трещин и дырок в системе орошения. Из-за этого все стёкла на верхних уровнях были покрыты влагой, к потёкам которой тянулись и липли многочисленные корневища, висевшие в беспорядке, выбившись из тесных ящиков. Влага стекала вниз струйками в отсвечивающие всеми цветами радуги многочисленные лужи на полу у самых окон. Аэропонное выращивание растений, как говорил бессменный уже которое десятилетие главный инженер проекта дед Генрих, считается безопасным и экологически чистым способом получения естественных, здоровых сельскохозяйственных культур, так необходимых для населения Острова. Также дополнительными экологическими преимуществами аэропоники являлись экономия вечно недостающей питьевой воды и энергии. На деле сейчас основное экономическое преимущество аэропоники заключалось лишь в том, что для её производства не требовалось земли, которой и так осталось мало после Потопа и нескольких точечных ядерных ударов по всей планете, а пригодной для выращивания сельскохозяйственных культур земли, считай, и вообще не осталось. Такой подход помог решить проблемы ограниченной площади для культивирования растений, а также позволил не умереть с голоду в первые годы Потопа и начала Реконкисты Чёрного Халифата.
Кое-где в переплетении «чёрных» ветвей виднелись частые россыпи ярких скоплений крупных плодов величиной в голову взрослого человека, которые они звали по старинке помидорами. Нижние же два этажа занимали скопления поддонов с псевдоплотью, как величал мясо дед Генрих.
Зайдя вовнутрь, Сашка сразу же ощутил живительную прохладу кондиционированного воздуха, но по обонянию тотчас ударили тяжёлые запахи этого самого резво разрастающегося на бактериальном растворе псевдомяса. Стараясь подольше задерживать дыхание, он с несказанным облегчением снял мокрую одежду и облачился в лёгкий пластиковый комбинезон, а на лицо натянул холодную маску респиратора. Вокруг была идеальная чистота и порядок – старый инженер имел насчёт этого особый пунктик. Одевшись, Александр направился искать шефа местного хозяйства. Отыскать его среди нагромождённых на нижнем этаже поддонов с растущей плотью оказалось не таким уж и простым делом. Места здесь было действительно мало, а между горами поддонов в трещинах щербатой и когда-то бывшей стерильно белой плитки струились бледно-розовые потоки из фильтров поддонов с мясом.
Дед Генрих нашёлся у затерянного между гор поддонов стола с яростно жужжавшим компьютером – монитор которого был накрыт плёнкой, по которой струились потоки кондиционированной влаги. Он яростно что-то набирал на клавиатуре. Рядом стоял огромный книжный шкаф, по закрытым стеклянным дверцам которого тоже стекали искрящиеся струйки влаги, отражая в прозрачных капельках выбитые золотом и серебром полустёртые названия на корешках толстых томов, которые заполняли внутренности шкафа.
Как-то раз Сашка спросил деда, зачем ему столько книг? И старый агроном, виновато улыбнувшись, ответил: «Помещение без книг – это как тело без души». А затем, словно с какой-то надеждой, обратился к Сашке, буравя взглядом выцветших голубых глаз: «Может, ты хочешь что почитать? Я помогу, если что. Нет же, видишь, совсем никого кроме меня. Кому дело передавать?» Но Сашка отказался тогда, очевидно сильно расстроив старого учёного.
Правда, когда Сашка в заключение их неловкого и изломанного разговора сказал: «Да ну, какие книги и учёба, когда меня не сегодня-завтра всё равно убьют», старик согласно кивнул и, повинуясь какому-то внезапному порыву, неловко обнял парня.
