Проповедь

скачать книгу бесплатно

– «Библия. Ветхий и Новый Завет», – прочитала Маришка на обложке. – Нет, – ответила она, – не знаю, слышала, но не читала.

– Почитай, – посоветовала мама Мария, – а потом поговорим.

Всю зиму Маришка вечерами, уединившись, читала Библию. И вот однажды, когда Мария Ивановна, сидя за столом, проверяла тетради учеников, девушка подошла к ней, держа Библию в руке.

– Мама Мария, можно поговорить? – спросила тихим голосом.

– Давай, – снимая и откладывая в сторону очки, согласилась Мария Ивановна.

Маришка села за стол, положила перед собой книгу, накрыла ее ладонями и приняла позу послушной ученицы.

– Я – Мария, по отчеству Вановна, – начала она.

– Знаю.

– Вы, Мария Ивановна, тоже Мария.

– Да, мы тезки, – подтвердила хозяйка, – по имени и почти по батюшкам.

– Очень похоже, – подтвердила Маришка, – только вы, мама Мария, – как Святая Дева Мария, а я – как Мария Магдалина, грешница.

– Почему же ты грешница? – улыбнулась Мария Ивановна.

– Потому что на мне все грехи.

– Как ты это понимаешь? – внимательно посмотрела на Маришку Мария Ивановна.

– Грех – это нарушение заповедей, – начала рассуждать девушка. – Если нарушить хоть одну заповедь – это уже грех, а я нарушила все заповеди.

– Хм… – хозяйка задумчиво посмотрела на девушку.

– Вот смотрите, – Маришка открыла книгу и, подглядывая в нее, продолжила: – Не прелюбодействуй, а я прелюбодействовала; не кради, а я крала; почитай отца твоего и мать твою, а я не почитала; не убей… – она замолчала и вдруг решилась, подняла глаза и смело призналась: – А я убила.

Мария Ивановна от последних слов отшатнулась.

– Как убила? С умыслом? – спросила она сдавленным голосом.

– Да, с умыслом, хотя нет, случайно, – глядя в глаза побледневшей мамы Марии, ответила Маришка, – подлила лекарство, чтоб он уснул, а он умер.

Мария Ивановна встала, налила себе стакан воды, чтобы успокоиться, выпила, а затем строго посмотрела на Маришку, хотела что-то сказать, передумала и, изменившись в лице, глянула на нее с какой-то невероятной жалостью, подумала, решилась и все-таки сказала:

– Ты убила? Это же страшный грех.

– Я понимаю, мама Мария, как же мне теперь жить?

– Верить в Бога и молиться, исповедаться и просить простить твои грехи, и тогда…

– Мама Мария, вот как здесь написано, – переворачивая страницы, перебила Маришка, открыла «Евангелие от Луки», нашла нужное место и прочитала: – «А потому сказываю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит», – Маришка помолчала и то ли спросила, то ли утвердила – Значит, только любовью можно заслужить прощение?

– Можно, – ответила Мария Ивановна, удивляясь стремлению Маришки досконально разобраться в таком сложном вопросе, как грех и его прощение.

Но Маришка не умолкала.

– Мама Мария, – снова начала допытываться девушка, – почему я вас люблю больше, чем свою маму?

Вопрос застал учительницу врасплох. Слова были ей приятны, но она понимала, что хоть Маришка и говорит то, что у нее на душе, но это неправильно, и попыталась хоть как-то вразумить девушку.

– Твоя мама много работала и не заметила, как ты выросла, не успела она… не успела показать тебе свою любовь.

– Она, – прервала Маришка, – хорошая была, но какая-то безразличная.

– Нет, мама тебя любила, не может мать не любить свою дочь.

– Может, и любила… наверное, любила, – согласилась Маришка и задумчиво повторила строки из Евангелия: – Кто мало любит, тому мало прощается.

– Ты не можешь судить, дети не судят родителей, ты должна помнить и любить свою маму, любить ее всем сердцем, больше, чем меня, – настойчиво попросила Мария Ивановна.

– Я же не могу себя заставить. Вот вы говорили, что одиночество – это когда нет любви. А как я могу себя заставить, если любовь от сердца идет, а мое сердце молчит?

Мария Ивановна пожала плечами, показывая, что при всем желании не может ответить на этот вопрос. Тогда Маришка снова полистала Библию и, найдя нужное место, спросила, уже меняя тему:

– Мама Мария, почему Иисус Христос изменил заповеди Моисея?

– Я думаю, – Мария Ивановна помедлила и, подыскав нужные слова, твердо ответила: – Иисус Христос принес в этот мир Новый Завет, основанный на добре и любви, заповеди Моисея были более… жесткие, что ли.

– И я так думаю. А зачем делать добрые заповеди? – и, не дожидаясь, ответила так, как понимала сама: – Я думаю, в доброе сердце любовь находит дорогу быстрее.

– Возлюби ближнего своего, – согласилась с ее словами мама Мария.

– Вот-вот, – продолжала Маришка, – в Старом Завете Моисей учит за убийство наказывать смертью, а Иисус Христос говорит – я вот тут подчеркнула: «Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую».

– Это законы нашего Бога, – уточнила Мария Ивановна.

Маришка улыбнулась и, подняв вверх палец, подвела итог:

– И Моисей говорил именем Господа. Как будто два разных бога.

– Не богохульствуй, – сдвинув брови, пожурила Мария Ивановна.

– Или… – не обращая внимания на замечание, задумалась Маришка, – Бог один, но люди-то разные. Заповеди Моисея больше подходят для людей одиноких, живущих для себя: убил мою скотину – верни свою; взял в долг – отдай; обольстил девицу – женись. А Иисус иначе: он учит людей жить для других. Вот он говорит: «Кто хочет забрать твою рубашку, отдай и верхнюю одежду; просящему у тебя дай; возлюби врагов своих; о прелюбодеянии даже не помышляй». Получается, что грех от нарушения разных заповедей по-разному возникает. А тогда что такое грех?

– Наверное… – Мария Ивановна задумалась, – это злой поступок…

Но Маришка перебила:

– Нет, мама Мария. Я знаю, в переводе грех означает ошибку, промах или погрешность. Мы думаем, что грех – это плохо, а на самом деле кто не делает ошибок? Я сделала много ошибок, и за них я наказана – я одинока. Одиночество – это расплата. У одиноких нет любви. И у меня не было, пока вас не полюбила. Так и перестала быть одинокой. Потому что вы, мама Мария, – святая.

– Тебе бы психологом быть, – улыбнулась Мария Ивановна, но вдруг стала серьезной и с грустью добавила: – Какая же я святая? Такого подонка вырастила.

– Дети родителей не судят, – повторила Маришка недавно сказанное самой Марией Ивановной.

Она встала, подошла к женщине, наклонила голову и впервые поцеловала маму Марию, посмотрела в ее грустные глаза и добавила серьезно:

– И родители детей не должны осуждать, судит лишь Бог. Родители могут только жалеть детей. Тимофей, он тоже одинок, в той Москве люди, как волки живут, каждый сам за себя.

– Правду говоришь, Маришка, – отводя заслезившиеся глаза, согласилась Мария Ивановна, – нет у матери силы, чтобы осудить свое дитя. Не могу я не любить своего сына. Жалко его, не по тому пути пошел. Не приведет этот путь к счастью…

– Да, мама Мария, да. Мы неправильно понимаем свой грех. Не наказание спасает от греха, а любовь, искренняя любовь. Вот вы проверяете тетради, ошибки ищете. А для чего?

– Понятное дело: чтобы научить детей писать правильно.

– Вы говорили, – поинтересовалась Маришка, – что детей своих в школе любите.

– Да, конечно, люблю, – подтвердила Мария Ивановна.

Маришка помолчала, вздохнула, встала и, подводя итог, решительно заявила:

– Вот так и в жизни. Кто-то с любовью наши ошибки исправляет и оценки ставит.

После этого разговора прошло несколько лет. Случайно брошенная Марией Ивановной фраза про психолога запала Маришке в голову, и после окончания вечерней школы она поступила учиться в Воронежский университет на специальность «Психология». Жила в студенческом общежитии, а на выходные приезжала к Марии Ивановне.

В университете приметили трудолюбивую студентку и после окончания учебы, вручив диплом магистра по психологии, предложили ей участвовать в конкурсе на поступление в аспирантуру. Она конкурс выиграла, но когда узнала, что аспирантуру будет проходить в Московском государственном университете, решила отказаться. С этой мыслью она приехала к маме Марии в Рыкань.

– Не могу я, – объясняла она причину своего намерения отказаться, – не могу, мама Мария, ненавижу эту Москву, там каждый дом, каждый придорожный камень, каждое дерево будет мне напоминать, кем я была.

– Так и будешь всю жизнь бояться московских камней? – с иронией поинтересовалась Мария Ивановна.

– Не боюсь я камней.

– Идь туда, где узко, где трудно. Ходи тесными вратами.

Маришка задумалась. Как специалист она прекрасно понимала, что ее страх – это банальная психологическая проблема, но ей так сильно не хотелось ехать в этот ненавистный город, что побороть себя никак не получалось. Последняя фраза мамы Марии ударила в другое место – она зацепила самолюбие и целеустремленность Маришки, и девушка засомневалась.

Видя, что Маришка колеблется, и желая во что бы то ни стало уговорить ее продолжать учебу, мама Мария добавила:

– Да, может, там жениха столичного себе подыщешь.

Девушка с презрением посмотрела, давая понять, что этот вопрос в ее планах не стоит, но долго удерживать такой взгляд не смогла и таки засмеялась.

В конце концов она согласилась, и в самый разгар жаркого летнего дня, когда самолет рейса Воронеж – Москва приземлился в Домодедово, Мария Вановна, оставив имя Маришка только для мамы Марии, сошла на мягкий от жары асфальт. С первого же дня своей второй московской жизни она с головой ушла в учебу, так что вопреки опасениям московские деревья и камни не напоминали ей о прошлом.

Глава 3

НЕВЕРИЕ

Израиль, Иерусалим.

За 365 дней до проповеди.

Последние песчинки проскользнули между пальцев, и ладонь монаха осталась пустой. Пыльной и пустой. Иов поднял взгляд, рассматривая шевелящиеся на слабом ветерке листья. Похлопал ладонями, стряхивая остатки земли, и вновь нежно приложил свои руки к шершавому стволу, стал прислушиваться, как будто стараясь ощутить слабое сердцебиение оливкового дерева. Глядя на свои руки, он размышлял вполголоса:

– О древо, такие же руки бросили твое семя в землю, такие же руки поили твой еще не окрепший росток влагой, такие же руки очищали тебя от сухих ветвей, и ты благодарило людей своими плодами. Но когда ты засохнешь, такие же руки срубят тебя и посадят на твое место новый побег. В жару ты даришь тень, голодному даешь пищу, ты существуешь на благо и за свой век ни разу не поддалось искушению. Сотни лет ты живешь в этом мире и ничего не делаешь плохого. Твой ствол с изъянами и плоды со временем портятся, но никто тебя не осуждает за это. Берут твои ягоды и радуются тому. Почему же мы, люди, ненавидим друг друга за наши слабости? Мы говорим, что человек – это венец природы, но ненавидим его за недостатки; провозглашаем любовь к ближнему, но больше радуемся его неудачам; считаем, что рождаемся в пороке, но мечтаем обрести рай. Кто из людей безгрешен? Неужели Господь так жесток, что закрывает человеку путь в Царство Небесное только оттого, что он слаб?

Иов достал из кармана золотой крест и вспомнил Марию.

Она протянула монаху свою руку и раскрыла ладонь. Зажатый в кулаке белый платок развернулся и оголил завернутый в него золотой крест.

– Возьмите, – попросила она, – я больше не хочу к нему прикасаться.

Он посмотрел в зеленые глаза женщины. Ее исповедь вызывала у него противоречивые чувства. Долгое время он внимательно ее слушал. Презирал, когда она рассказывала, как работала проституткой; ненавидел, когда она сообщила, что отравила человека; жалел, когда ее хотели убить, и проникался уважением за стремление познать Святое Писание. В конце он не мог понять, как относиться к ее исповеди. Мимолетно он стал сравнивать.

«Многие, – размышлял он, – грешат, а потом каются. Бывает и такое, что одну только неправедную мысль приходят замаливать. А эта лживая блудница, воровка, не почитающая свою мать, алчная убийца столько зла принесла на эту землю! В кои-то веки пришла, исповедалась, видишь ли, ей только Иерусалим подавай, и думает, что тем заслужила прощение, а ведь смертный грех закрывает дорогу в рай».

В мыслях происходила борьба. Да, он принимал, что, придя в церковь, она делает попытку осознать свои грехи, знал, что должен ей сказать: «Прощаются грехи твои, дочь моя, иди и не греши более», но не понимал, вправе ли он именем Господа простить ее. Первое время в нем преобладало желание наказать ее, заставить страдать за те беды, что она причинила людям.

– Не сомневайтесь, это тот самый крест, – чувствуя, что монах колеблется, подтвердила она, – с другими его не перепутаешь. Я его сразу узнала. Когда прилетела в Москву, чтобы хоть как-то протянуть первое время, пошла в ломбард. Не могла же я просить на жизнь деньги у мамы Марии. И увидела этот крест. Тут же, не раздумывая, все свои драгоценности обменяла на него – как лом на лом. Мне тогда очень нужен был поворот в жизни, я понадеялась на силу этого креста. Так и получилось. На следующий же день я оформилась в аспирантуру, а через некоторое время утвердили тему моей диссертации. Пришлось, правда, посидеть на хлебе и воде, но это ерунда. Теперь я не хочу ничего менять. Исповедаться – это последнее, чего я желала… что должна была сделать. Всегда верила, что сделаю это здесь, в Иерусалиме, и вот сегодня все так и произошло. Возьмите, – Мария выложила крест из платка прямо в руку монаха, – я отдаю его вам.

– Мне? – удивился Иов.

– Так полагается – отнести крест в церковь. Но я хочу, чтобы вы знали: он меняет судьбу. Крест этот магический. Тот, у кого он в руках, обязательно изменит свою судьбу, иногда, правда, через очень тяжелые испытания. Если вам пригодится, возьмите его себе. А я уже точно знаю, что мне он может только навредить.

Женщина встала, а монах, понимая, что иного из того, о чем он мыслит, сейчас произойти не может, не глядя в глаза, а делая вид, что рассматривает крест, только подумав про себя, что пусть жаждущий прощения его обрящет, произнес:

– Прощаются грехи твои, дочь моя, иди и не греши более.

Она посмотрела на Иова, улыбнулась, кивнула головой, показывая, что все понимает, поблагодарила, подошла к жертвенной копилке, просунула в щель какие-то деньги и ушла.

Он не проводил ее, не посмотрел вслед, не сказал напутственного слова, безучастно мусолил в руке золотой крест и думал, что такой исповеди он не припоминает. Внезапно под пальцем на оборотной стороне креста он почувствовал шероховатость. Повернул крест и внимательно пригляделся. Сам крест был странный. Равнолучевой формы и намного больше тех, которые люди носят на шее, сантиметров семь и занимал почти всю ладонь. Фигура креста была необычная. В центре ромб или, скорее, квадрат, а к его четырем углам за вершины крепились четыре треугольника. Иов не смог сразу определить, к какому из направлений христианской религии он может относиться. Перевернул, чтобы посмотреть на шероховатость.

С другой стороны под квадратом была надпись – одно слово древнегреческим шрифтом. Иов потер крест об рукав и прочел. Когда до него дошел смысл написанного, его бросило в жар. Он отер лоб и прочитал еще раз. Только одна буква читалась нечетко. Но именно это слово, именно эта буква меняла смысл надписи от прямого к противоположному, от догмата к ереси.

Чтобы лучше рассмотреть, монах поднялся по лестнице наверх к узкому окну и подошел ближе к свету. После полудня лучи солнца хорошо пробивались через плотные решетки западных окон, и он, поднеся крест к свету, стал внимательно всматриваться.

– «Омоусиан» или «омиусиан»? – сомневаясь, прошептал он. – «Подобосущен» или «единосущен»?

Чтобы определить, каким образом была нанесена эта надпись, поскреб по краю букв ногтем.

– Скорее всего, клеймение, – неуверенно предположил он.

Иов отвлекся и посмотрел через окно на улицу. Его взгляд упал на одиноко стоявшую недалеко от церкви женщину. Он ее узнал, это была Мария. Она обернулась и смотрела в сторону церкви. Ему показалось, что ее зеленые глаза глядят прямо на него. Этот взгляд полосонул, словно ножом. Сердце Иова сжалось, он понял, что женщина почувствовала, что сказал он ей слова против воли, осудил и в душе своей не простил. Ему стало стыдно, он решил выйти к ней, догнать ее, сказать что-то приятное, пожелать, дать наставление.

Иов быстро спрятал крест, спустился, прошел к выходу, но в этот момент ему навстречу в высокие кованые двери церкви стали заходить туристы и экскурсовод с высокомерным видом приведшего выгодных покупателей небрежно отстранил его, пропуская группу. Когда поток людей иссяк и он вышел, Марии на улице уже не оказалось.

– Господи, – прошептал он, крестясь, – прости меня, ибо взял я на себя грех.

Иов прошел в свою келью, подвинул стул и сел за стол. Он был на себя зол. Как он мог так отнестись к исповеди? Не его право сомневаться и желать наказания, не его право считать, сколько раз в жизни человек преступил закон и сколько раз покаялся, и не его право судить грешников. Он вспомнил взгляд этой женщины. Она, доверяя ему свои тайны, смотрела искренне, с надеждой, с верой в Бога и с полной решимостью и пониманием того, что должна сделать. Не ему, а Господу исповедовалась, осознавая все, что свершила в своей жизни. Не клеветала на судьбу, не роптала, но верила в прощение. Он не понял ее, не услышал, а значит, и Бог через него не услышит. Из-за него она и веру может потерять. Не оправдал он своего служения.

– Как же она сказала-то? – продолжал думать вслух Иов. – Грех есть ошибка, промах…