Angst

gaalo.iso

Angst

Angst (дат.) – «головокружительный» страх, беспокойство, тревога.

Angst

I

Сгорбленный Тан небрежно ворочал руками чуть ниже пояса в надежде возбудить себя, но мысли, занятые головной болью, не позволяли этого сделать. Тогда ему вспомнилась Эра.

Великолепные бедра ее часто виляли перед глазами Тана, когда в выходной день он встречался с ней. Эра убеждала его расстегивать потрепанные брюки, которые у него была привычка натягивать по случаю и без, и предаваться рукам до того момента, пока сама не входила во вкус. В первые недели знакомства подобные фантазии несколько напрягали его, но он смирился, увидев однажды блаженную улыбку на женском лице. «Она довольна», – подумал тогда молодой человек и забылся прямиком на ее выходное платье. Подобное случалось с ним редко – забываться он практически не умел, вернее, даже не позволял себе. Хотел, да не позволял. Эра тоже забывалась нечасто. Она любила назидать Тану о трудностях женской природы, жаловалась на неправильное устройство тела. Тан же считал, что неправильно вообще иметь тело, тем более если довелось быть женщиной. «У моих детей не будет тела. Никогда, запомни, дорогая, – говорил он ей, и в такие минуты девушка до ужаса пугалась его. – Тело болеет, – продолжал Тан, расхаживая с обвисшим продолговатым предметом по комнате. – Тело – враг. Из-за тела умираю я, а Я не хочет умирать, понимаешь?» Он начинал сильно щипать себя за подмышки, с ненавистью бил по ребрам, по груди, замахивался на пах – и Эра перехватывала его инициативу на себя. Тогда он бил Эру. Она кричала, а он бил ее женскую фигуру.

Глотая по ночам таблетки и капли горьких микстур, Тан любил называть себя ребенком, жаждущим окончания тела. На вопросительный взгляд Эры он отвечал спокойно: «Дети неконтролируемо хотят сладкого, потому что не знают меры пресыщения прилагаемого к ним. Они хотят свести вожделение на нет, тем самым уродуя и медленно уничтожая себя. Таким нужны родители», – по щекам его текли слезы, он кидался на шею своей любимой, умоляя остановить его. Эра растерянно таращилась в темноту кухни и уходила, а он оставался наедине с собой и своим. «Кому ты такая нужна! Безжалостная, нерадивая душа», – после очередной бессонной ночи выдавал Тан и снова беспорядочно избивал Эру, всё никак не свыкнувшейся с выходками Тана. Она все пыталась приласкать его, в порыве бешенства заносящего над ней руку, целовала в больные места и, падая на колени, крепко прижималась к его бедрам. Получая от него очередную порцию ненависти, она сама вставала на дыбы, как бы оживая после вспышки насилия, и разражалась диким криком. «Это все от недостатка сна», – твердил ей в ответ насупившийся Тан. Трясясь и содрогаясь, он удалялся в комнату, где уже засыпал и иной раз забывался во сне.

Разрядка не приносила ему ровным счетом никакого удовольствия, занимался этим Тан механически. Однажды введенная привычка не позволяла бросить ее. Порой, вспоминая об Эре, ему даже не хватало сил возбудиться. Монотонными движениями он кое-как растирал обмякшие мышцы – результат не оправдывал себя. Казалось, все в его жизни стало таким же однообразным, как и стимуляция половых органов. Тан часто глядел на часовые стрелки, перед тем как лечь спать, чтобы высчитать поутру время, проведенное во сне. Он до жути боялся неудовлетворенности тела. Взглядом он концентрировался на стрелке часов, затем снова и снова, пока в глазах не начинало рябить. Он готов был выколоть себе глазные яблоки, лишь бы не видеть эту упрямую стрелку, никак не поддающуюся его вниманию. У Тана кружилась голова, и вдруг в спальню входила Эра. Отпрянув, он кутался под одеяло и подолгу еще досадовал на свои злополучные глаза. Ночью шкафчик в кухонной комнате вновь принимал его в свои объятия.

Эра… Она не жила с ним, но раз-другой в неделю оставалась на ночь. Не в одной постели, нет, – Тан терпеть не мог ограничений своей свободы, он считал губительными любые физические стеснения, даже самые малые. К тому же ближе к вечеру у него разыгрывалась жуткая мигрень, и он старался создать себе условия, при которых было бы возможно эту боль утолить. С жалостью наблюдала Эра его вечерние приготовления. Перед сном он читал молитву – единственную укоренившуюся в его мозгу еще со времен глубокого детства, перенятую от матери.

К слову, о матери. О ней Тан порой тоже вспоминал: редкие, с налетом забвения и сладкой грусти, эпизоды прошлого возникали в час глухого отчаяния. Чаще это случалось ближе к утру, когда дом успокаивался после нервных ночных потрясений, Эра засыпала в соседней комнате, а Тан дотаскивал свое переполненное будущими отходами тело до спальни. Там он корчился от боли, цеплялся за стены, расцарапывая гладкое покрытие руками: одна полоса, еще одна – две; да три, да четыре. Воспоминания всплывали в сознании, он забывался, но теперь уже мысленно: вот он в гостиной на полу, мать в махровой накидке присела рядом с ним, нежно поглаживая по голове. «Мгновение! Всего мгновение! Но какое!..» – на лбу его показывались складки, руки, скребущие стену, тряслись от усталости и слабели. Он закрывал глаза, и вдруг ноющая боль в затылке вновь прорезалась сквозь дымку сладостных воспоминаний. В соседней комнате слышался топот ног. «Эра не спит. Не спит, но и не помогает мне. А я так устал от этих рук». Тан, испестрив стену до формы безукоризненно ровного квадрата, валился на пол и засыпал.