скачать книгу бесплатно
– В Черемушках.
– Значит, едем в Черемушки. Какое у вас имя красивое – Леокадия. Никогда не встречал девушек с таким именем. Только по радио слыхал – Леокадия Масленникова, певица такая есть. Знаете?
– Знаю.
– А вы, значит, актрисой быть собираетесь?
– Да.
– У вас получится. Вы красивая, и голос у вас…
– Этого еще мало.
– Ну и талант, наверное, есть, если приняли в институт…
– Этого тоже еще мало.
– А что же еще нужно? Блат?
– Нет, везенье.
– А вы разве невезучая?
– Да нет, не сказала бы…
– А парень у вас есть? Хотя что я спрашиваю, еще бы… такая девушка…
И что-то в его голосе было такое, что я испугалась. Что-то такое, что бывает раз в жизни… так мне тогда показалось. И я почему-то ответила:
– Нет, парня у меня нет. Был и сплыл.
– А сколько вам лет, Леокадия?
– Девятнадцать.
– Ох, грехи наши тяжкие, – засмеялся он.
– Какие грехи?
– Замуж хочешь?
– Что? – перепугалась я.
– Замуж за меня пойдешь?
Это было романтично, как в кино, но настолько дико…
– Что, страшно? – нежно улыбнулся он.
– Да, – призналась я. Потом он говорил, что именно в этот момент полюбил меня.
Поженились мы только через год. Многие девочки мне завидовали, а Ольга Густавовна, наш педагог по сценречи, с грустью сказала:
– Для актрисы такой муж – не в радость.
– Почему?
– За границу тебя выпускать не будут.
– Подумаешь! – фыркнула я. – Не больно-то и хочется. Как послушаешь рассказы о заграничных гастролях, с души воротит. Бульонные кубики, сырокопченая колбаса и консервы… Это же так унизительно…
Она очень внимательно тогда на меня посмотрела, как будто впервые видела.
– В чем-то ты права, наверное. И все-таки, когда труппа уедет, а ты останешься… И если в кино будешь сниматься, никаких тебе кинофестивалей.
– Почему? А московский? – смеялась я. Я была уже влюблена на всю катушку. А театр… Что театр, наверное, я смогу без него обойтись.
И он тоже без меня смог. Ни в один московский театр меня не взяли. И кто-то посоветовал мне прослушаться на радио. Лёня был счастлив. С одной стороны, я при деле, при профессии, а с другой, никто меня в лицо не знает, никакая звездная болезнь мне не грозит. К тому же диктор всесоюзного радио – это звучало…
Я долго пробыла на кладбище, хотя погода стояла ужасная. Дождь, холод. Но мне хорошо вспоминалось там, было грустно и нежно на душе. Он был самой большой моей любовью, даже единственной, все остальное не в счет.
После его смерти были претенденты, как говорится, на руку и сердце, но я даже представить себе не могла другого мужчину рядом с собой, в одной квартире. Лёня никогда меня не раздражал, даже удивительно. Он был неприхотлив и очень благодарен в быту, никогда не лез в женские дела. У него было свое большое дело в жизни. И он любил меня, несмотря на многочисленных баб, которых я про себя называла «подножным кормом». Мучилась из-за этого, но твердо знала – любит он только меня. И это было важнее всего. Я сидела на лавочке под зонтом и вспоминала, вспоминала… Все-таки я – счастливая женщина, в моей жизни была настоящая большая любовь, и мы прожили вместе так много лет… Внезапно мне стало холодно. Пора уходить. Прощай, Лёнечка…
…Выйдя из лифта, я услышала странные звуки. Как будто в квартире били посуду. Я испугалась. Звон разбитого стекла повторялся со странной периодичностью. Я дрожащими руками отперла дверь и бросилась на кухню. Пол был усеян осколками. Стаська с застывшей на лице странной гримасой сидела на стуле и швыряла на кафельный пол блюдца от кофейного сервиза.
– Ты спятила? Прекрати сейчас же! – заорала я.
Она подняла на меня глаза и все же с той же гримасой шмякнула об пол очередное блюдце.
У меня от ужаса волосы на голове зашевелились. Она что, с ума сошла? Но нельзя поддаваться панике.
– Станислава! – Я грохнула кулаком по столу. – Я с тобой разговариваю.
Бац! Еще одно блюдце разбилось вдребезги.
Я схватила телефонную трубку и сделала вид, будто набираю номер.
– Скорая психиатрическая? Приезжайте скорее, моя внучка сошла с ума. Записывайте! Городецкая Станислава Юрьевна, семнадцать лет, школьница… Буйное помешательство.
– Лёка, перестань! Лёка! Я положила трубку.
– Очухалась?
– А ты что, сдала бы меня в психушку? – злобно прищурилась она.
– Можешь не сомневаться. Говори, что стряслось?
– Я поеду в Америку!
– Что?
– Что слышала!
– Не смей хамить!
– Я поеду в Америку!
– Ну поедешь, а зачем же стулья ломать?
– Какие стулья?
– Классику читать надо! Посуду зачем била? Смотри, что наделала, поганка. Из чего мы теперь пить будем?
– Не преувеличивай! Из этого идиотского сервиза мы никогда не пьем.
– А стаканы?
– Купим, они дешевые.
– А если б я не пришла, ты бы и до веджвудского сервиза добралась? Ты же собиралась на день рождения?
– Рассобиралась, – мрачно буркнула она.
– Ладно, черт с ней, с посудой, говори, в чем дело.
– На, наслаждайся!
Она протянула мне пачку фотографий. Надо заметить, что за все годы Ариадна прислала всего три фотографии. А тут целая пачка. У меня задрожали руки и заболело сердце. Чтобы я о ней ни думала, но она же моя единственная дочь. Я жадно всматривалась в ее лицо.
– Смотри, дальше смотри, что ты так долго? – раздраженно торопила меня Стаська.
– Отвяжись! И собери осколки. Пока не соберешь, я с тобой разговаривать не буду.
Она покорно взялась за веник, а я сгребла фотографии и ушла к себе.
Я видела за последние годы сотни подобных фотографий у друзей и знакомых, чьи родственники уехали за границу. Красивые, яркие картинки словно бы демонстрировали нам, оставшимся, как все здорово и роскошно у них там, какие они умные, что уехали и нисколько об этом не жалеют. А вы, убогие, смотрите и завидуйте. Может, мне это только кажется, не знаю. И тут был такой же набор – красивая женщина в красивых шмотках, красивый дом, красивая машина, красивая собачка на руках. И очень красивый мужчина, высокий, широкоплечий, молодой. Ариадна рядом с ним кажется совсем маленькой и хрупкой. А он так нежно ее обнимает. Она с годами стала еще красивее и почти не постарела. Но что-то в ней неуловимо изменилось. Выражение лица? Не пойму, но она кажется какой-то чужой… Боже мой, неужто я забыла родную дочь? Единственную, обожаемую.
– Ну как тебе эта физия? – раздался за спиной голос Стаськи.
– Не смей так…
– Лёка, ты со мной поедешь? Она обещает прислать бабки.
– Отстань, я хочу побыть одна.
– Да не мучайся ты, она просто сделала пластическую операцию.
– Что?
– Нос другой, не видишь, что ли?
Господи, так вот в чем дело! А я не сообразила. Но как Стаська-то заметила? Столько лет прошло, и, казалось бы, она и знать о матери не желает, а вот поди ж ты! Сердце заныло еще сильнее.
– Лёка, мы поедем?
– Что это вдруг тебе приспичило?
– А ты письмо еще не читала? Нас не просто так зовут, а на свадьбу! Интересно же! Девятого февраля у них свадьба.
– А как же школа? – машинально спросила я.
– Плевать! Всего на две недельки, Лёкочка!
– Но с чего вдруг такая перемена?
– А ты посмотри, как красиво… Она ткнула пальцем в фотографию, на которой Ариадна, сидя на корточках, пересаживает какой-то экзотический цветок из одного горшка в другой, а за спиной у нее дивные зеленые холмы.
– Зеленые холмы Калифорнии, – задумчиво проговорила Стаська. – Я хочу это видеть своими глазами.
Я внимательно на нее посмотрела. Она выдержала мой взгляд.
– Лёка, пожалуйста!
– Послушай, но зачем ехать именно на свадьбу? Ей там не до нас будет.
– Ей всегда не до нас, но тут она так приглашает… Ты почитай письмо. Она пишет, что к ним в сад заходят еноты, а иногда олени.
– Сходи в зоопарк.
– Лёка, ну пожалуйста, я тебя просто умоляю.
– Езжай одна.
– Нет, одна я не поеду.
– Но нас вместе могут не впустить в Америку. Получить у американцев визу не так легко.
– Не пустят, тогда другое дело. А мы должны попробовать! Все-таки свадьба. И зеленые холмы Калифорнии. Знаешь, я думала, там одни пальмы. А здорово звучит – зеленые холмы Калифорнии, даже лучше, чем у Хемингуэя. «Зеленые холмы Африки». По-моему, у меня лучше – зеленые холмы Калифорнии.
Я только рот разинула. Она читала Хемингуэя? Людям моего поколения даже в ее возрасте стыдно было не читать Хемингуэя, но теперь…
– Так мы поедем, Лёкочка?
– А отпуск? Вдруг не дадут, на школу еще можно плюнуть, но на работу…
– Лёка, тебя же на работе ценят, а свадьба дочери стопудово уважительная причина.
– Возможно, ты и права, но скажи мне все-таки, почему ты посуду колошматила?
