скачать книгу бесплатно
Возможно, это паприка,
Вдохнем на посошок
И, словно, ягоды едим на ветке божьего кустарника.
За мной породы гор и листья чая смачного,
Гулять по трассе утром в гром, не вспоминая твой псалом о правилах безбрачия
Не вспоминай о поисках дорог до дома,
Я не пойду обратно,
В обоях скрытый паралич к ногам несет прохладу.
Опустошить все вены,
Покончить с жизнью миром
Шаман уже не верит в стены…
Я каждый камень поднесу к его глазам игривым.
5
Благодаря чему так сильно распространился контакт с иным миром? Скажем спасибо необычайному количеству интересов, которые с частой периодичностью способны соприкасаться друг с другом да или вовсе совпадать.
Опыт, а скорее изменение неопытности – также немаловажная вещь творившегося процесса построения. Сначала, к примеру, употребляешь глагольную рифму, потом считаешь ее беспредельной тупостью, возвышаясь над остальными, а затем становится конкретно плевать, и вот ты уже в касте просветленных, способных часами рассуждать о тонкостях искренности за партией в домино. И на каждой стадии восприятия лексики новыми красками играют придуманные страны, горы и дурачки.
Когда-нибудь, возможно, устройство связей поменяется, но нынешняя наша общая история пока что не может ассоциировать себя с чем-то, помимо неньютоновской массы из прошлого и настоящего. Массы, в которой тонут без остановки мультикультурные корабли с их общностью. А без общности нам никуда, и даже русскому в поле без арабского скакуна не доползти до родной деревни. Возможно, в чертогах костей многоголосое сознание способно, подобно радиостанциям, найти устойчивую волну и оказаться в пределе своего совершенства, но мир, увы, скажет: нет. Он другой, и он не видит смысла в неординарном спуске вниз к деталям, к альвеолам, если угодно. Он может позволит художнику лишь отобразить легкое подобное твоему, соседнее, которое направлено в другую сторону.
Интересно, где шкварчит сильнее: в районе, где проживают теоретики-идеалисты, или же на тротуарах самого горячего кругу ада? В девятом, само собой. Но если ли уж возникают этакие сравнения, то ситуация критическая. Все-таки побыстрей надо отстраниться от излишней романтики в подходе к делу и к старости стать ворчливее любого непьющего деда-агностика.
Да. Это был и правда интересный выбор. Куда теперь пойти? Под чем склониться (это обязательно)? Почему эти вопросы вообще существуют, если всерьез кажется, что даже выбор в пользу признания скудности авторского мира был сделан не самостоятельно? Как-то вышло, будто по прихоти везения. Случай помог. Возможно еще чуть поспособствовали старые особенности, такие как заинтересованность крипипастой (из-за слишком ранних просмотров фильмов ужасов), чувство юмора (которое стало переходить все грани и в конечном итоге вовсе перестало существовать как то, что могут оценить любители «находчивых» шуток), а также ощущение собственной важности (которое в общем то не хотело сильно рваться наружу, но где-то все-таки проскользнуло через форточку молчания и странности).
Если выбор был сделан почти случайно, а мысли приходили сами собой из старины (увы, из гадкого, заспинного), то неужели автор ничего особенного не делал в пишущие вечера? Отнюдь не так. Например, он по-особенному снизил свою сложность до минимума. Своим видом показал: «Хочу быть, любить и писать необычное, всего лишь». Выглядел он очень иронично. Иногда он демонстративно рыдал в подушку, показывая, как ему тяжело.
У каждого творчества есть свои минусы. Один из самых главных – само его существование. Но есть и плюсы – его существование, например. Творчество очень похоже на историю. Оно тоже очень долго существует и тоже никого и ничему еще не научило. Оно жидкость, оно масса. Именно благодаря выходу к этому сравнению как-то по-особенному полегчало.
Для Марка ФилицЫна творчество явилось Штайнером. Штайнером, который может быть последним, но у которого, он надеялся, никогда не будет финала, в особенности «после». И из этой надежды вылупилось какое-то подобие терпение к себе.
Марк ФилицЫн возобновил свои отношения с прежним именем и захотел написать сказку про летучий фрегат и цинковый груз.
А тем временем старший прапорщик Картонов отправился на выход. Он больше не хочет восприниматься, как «драматический» солдат…
Гимн
Я вспоминаю тот осенний денек,
Вроде – это точно не март,
Но там тоже много соплей всегда.
И там пудинг очень-очень хорош,
Кофта, в ней большой карман,
Пена для бритья ни моя,
Ни твоя.
Единственный раз, когда стояли рамки дозволенного.
33.07.19
Сегодня
3 июля 2019 года.
Это увидит свет,
Невольно спрашивая,
Спустя столько лет.
Он не заслужил никого
Из тех, кто был сожжён
Из тех не существовавших жен
Превратившись в безликого
С непониманием систем
И сознанием сформированным
В ожидании великого
Ведь весь смысл в ожидании
Пока свет угасает
Меня понимаете?
Куда деваются утки, когда пруд замерзает?
Может вы случайно знаете?
6
Рефрактор U был главой ЦРУ в звании шестого швепсера и являлся руководителем отдела по поиску мезуитов Дер Меркура. Сегодня с утра по календарю числился понедельник, а значит рабочий день, а значит U спал дома, рядом со своей собакой, по кличке Озимандиас. Дома, в его спальне был один примечательный момент, а примечателен он был тем, что ничего примечательного в нем в общем то не было. Подумаешь, не было обоев. Подумаешь, все стены были украшены портерами Дер Меркура неизвестного авторства, и вызывали чувства восторга и легкого чревовещания. Всматривающиеся в картины гости (обычно представители древнейшей профессии – журналисты) спальни начинал говорить от лица портретов, на которых изображены разные фрагментарные личности (рыжие, белые, патлатые, черные, красные, и, особенно, овальные), всегда держащие в руках один и тот же предмет. Золотой Круг, опоясанный платиновым сиянием Меркуриала. Но одна картина, висевшая в спальне мистера U, была в особенности уникальна. Рефрактор был настолько самовлюблен, что пририсовал на ней свой лик и образ к Золотому кругу. Но это была тайна для всех (которую он, по идее, мог бы раскрыть в случае загрязнения души или же поездки в Таиланд).
Ничего не предвещало беды в релакс-спальне, но вдруг раздался громкий телефонный звонок. Игнорировать его оказалось напрасным. На другом конце провода был безымянный помощник Рефрактора U.
– Швепсер, вы ли это? Я пришел ведь к вам с приветом, – поприветствовал помощник.
– Ну привет, скорей солдат, я тебе совсем не рад, – пробормотал Рефрактор и бросил трубку.
Телефонный аппарат, лежавший на журнальном столике швепсера рядом с кроватью, произвела кампания «Алмазный звук», но извлечение звука, и, особенно, его вовлечение – это было последнее, что можно было назвать «алмазным» и за что хотелось бы похвалить этот телефон. Его внешность тоже была не лучшая, буквально за пару месяцев краска на циферблате потрескалась, при том, что сам аппарат ни разу не сменил дислокацию и особо не падал. Но ведь название конторы внушает, неправда ли?
Через пару минут, а точнее через три, раздался очередной звонок, уже второй. На сей раз это оказалась аудиореклама нового шоу эзотерического ансамбля «ДжексонПит». Их шоу самое бездарное, что можно было увидеть на местных театральных площадках, ведь их шутки про Бездну были не очень-то шутками, а их песни не очень песнями. После второго звонка последовал третий.
– Извините, обнаглел, но у вас, Рефрактор, появилась пара дел, некий еретик безлицый пойман был юнцом Дэном Мокрицей, он на радио всем спел, что Дер Меркур не удел, – прозвучал безымянный голос ЦРУшника в трубке.
Швепсер быстрехонько с кровати поднялся и ответил.
– Угу-угу. Уже бегу.
***Перемещение в центр ЦРУ***
Отдел ЦРУ – был самым высоким зданием во всем Меркуриале, но, поговаривали, что в Таиланде есть башня повыше. На пару сантиметров (на три). Отдел являлся надежным убежищем серых защитников граждан от опасной городской мафии.
Официально аббревиатура защитнической службы расшифровывалась как Целевое Рукоприкладственное Управление, но в народе их давненько прозвали коротко – «губильня». Все потому, что один из наиболее известных способов пыток, применяемых служителями закона, был как-то связан человеческими губами, но, как именно настигала расплата осужденного (а пытки здесь исполняли карательную цель), никто толком не знал. В курс этого дела были погружены исключительно немые палачи-исполнители и, разумеется, высшие чины – швепсеры (которые сами то не прочь в будничный день исполнить что-то эдакое).
Рефрактор U, войдя в Отдел, сделал губы трубочкой и морально приготовился губить новоприбывшего мезуита.
Швепсер для разогрева выпил чашечку растворимого кофе и вышел ко мне на допрос в обитую зеркальными обоями комнату. Я знал – оказаться в ЦРУ в качестве нарушителя было равносильно смерти, как если бы я ринулся навстречу летящему грузовику, в последний момент увернулся бы от его жестяного бампера, но все равно бы таки погиб от условно лежащих на обочине граблей (садовод оставил), перед этим споткнувшись об такого же лежачего полицейского.
У всех швепсеров перед допросом был один и тот же дурацкий ритуал. Заключался он в том, чтобы собрать с закрытыми глазами оригами. Если получался самолетик, то первым делом начинался допрос, а если нежданно-негаданно складывалась лодочка, то в дело вступала «губильня». Что выпало мне, не сложно догадаться (все продумано). Конечно же самолетик.
Подсаживается ко мне поближе, значится, швепсер и начинает мирный диалог. Он всегда был фанатом самолетиков, потому что делать лодочки у него никогда не получалось (сложные сгибы, все дела).
– Ну привет, тупица, давненько ль ты встречал Дэна по фамилии Мокрица, или вовсе не давно? – начал диалог Рефрактор.
– Дэн, насколько мне известно, был на Радио известен. Я ему дал пару сотен, и сказал, чтоб был свободен. Видел я его сегодня, он мне, если что, не родня, – оттараторил я.
– Да, хоть ты Дэна и встречал, он тебя и знать не хочет, для него ты маргинал, для меня ты тоже, в прочем. А теперь ответь, дружок, чем Дер Меркур заслужил про себя дурной стишок? Неужели ты решил, будто сам как будто бог? Но это ладно, с этим все уже вовсю понятно. Интересно мне лишь то, как с Дер Меркуром стать ближе, расскажи про его дом – будет приговор пониже.
Коротко поразмыслив над обстоятельством (говорить или не говорить?), я принял решение сказать, притом сказать именно сейчас, иначе бы сюжет не двигался, а музыкальная дорожка остановилась бы на отметке 2:43. Нельзя этого допускать. В любом случае, мой сизый нос почувствовал небывалый интерес со стороны швепсера, притом интерес, отнюдь не рабочий (а тот самый, потаенный), собака была зарыта намного глубже, и не подумайте, я не про Озимандиаса. Иногда поражаюсь тому, как в этом мире все устроилось, как все сочеталось и как легко именно Меркуриал позволял совершенствовать механизмы манипуляции и устраивать себе лишние выходные (порою, болезненные). Местные учёные и вовсе, не поверите, изобрели хим. раствор-манипулятор (на случай гражданских войн).
– Значит слушай, ЦРУшник, если плохо слышишь, надевай скорей наушник, если слышишь хорошо, то возьми вон те беруши, потому что громко говорить я буду (знаю, рифма не очень).
Возле самой высшей башни,
Что в Меркурии стоит,
Расположен бар пропащих,
Там не очень общепит.
Но питаться нам не надо,
Ведь колдунья в нем сидит,
Она будет вам не рада
И покажет звон орбит.
И в орбитном мире этом
Вам откроется дорога
Был бы я слепым поэтом,
Не заметил бы порога.
Дальше, следуйте по ней
И найдете грани бога,
Хоть Дер Меркур не злодей,
Он уродливей урода.
Стукнул швепсер по столу и крикнул:
– Сам уродливей урода, на обои посмотри, я отправлюсь на свободу, ты же – срок свой получи!
Швепсер поднялся со стула, упал, но смог подняться вновь, после позвал безымянного помощника. Ему был отдан приказ отправить меня на «губильню» пятого швепсера, Бельведера Раммштайнера, самого сурового и беспощадного из всей фантастической шестерки шестерок. Я был в шоке и принялся рыдать… Не хотел я к Бельведеру, ведь знаком с ним был не понаслышке. Не думал, что очищение может привести к умерщвлению раньше, чем планировалось. Стоит ли говорить правду, когда ложь тебя спасает? Для меня это тоже риторический вопрос. Меня потащили в самый темный подвал из всех темных подвалов Меркуриала, хотя в других я здесь не бывал, но мне так показалось.
Тем временем Рефрактор U вместе с Озимандиасом (который, к слову, во время моего допроса кормился в ЦРУшной столовой) поднялся в свой уютный кабинет с настенными персидскими коврами (под ними конечно же скрывались картины с Дер Меркуром) и начал собирать рюкзак для путешествия. Он выдернул телефон (тоже кампании «Алмазный звук» и тоже отвратительный) из четырехфазной розетки и запрятал в самый широкий рюкзачный отдел. В отделы поменьше складировал бутылку чая, консервный нож, салфетки и маленькую коробочку с подношением Дер Меркуру. Подношение, которое является загадкой для самого швепсер, ведь он не умел открывать коробки с защитными механизмами. Еще в прошлом году возле магазина «Ребекка» сумасшедшая торгашка бижутерией продала этот чудный экспонат почти задаром. И все это время деревянная коробочка лежала в огнеупорном сейфе мистера U и внушала этому самому мистеру по-особому искусственное чувство доверия ко всему происходящему.
Вместе с собой Рефрактор U взял безымянного помощника, того, что звонил по телефону, и Озимандиаса, того, что собака. И отправился в путь…
7
Просто пародия или неуместное сравнение преследует извечно маленького человека. Отнюдь не всегда это может забавлять, направлять. Но это лучше, чем неразбериха вкусов и незаметное предательство всякой ценности.
Да, например, в сфере моды возвращение к трендам 90-х (к примеру) не слишком мешает и является основой существования капиталистического («несовершенного») бизнеса. Но когда дело касается музыки или же юмора, дело перерастает в мучительное издевательство. Повторим мелькавшую на предыдущих страницах схему (в новой оболочке): один год нравится одна шутка, а в другой к ней пропадает интерес, и все это подается под соусом правильности и современности. И порой эти шутки сами виноваты в том, что их смерть проходит слишком быстро, но есть ведь темы длительные. И им все равно не дается шанс проявить себя спустя время. Ладно на вселенском уровне, но даже в деталях длительные вопросы не способны получить должного внимания. Только в спорте эта проблема была понята народом, а борьба с ней стала назойливой настолько, что стала поводом для рассадки новых отрицательных качеств общественности.
Хочется иногда оказаться в шестидесятых и открыть тому времени нынешние способности. А еще самому проникнуться тем временем, извлечь из него все соки, стать тем самым единственным, кто готов бороться против пяти или может быть четырех. Это навязывается в сознании, заставляя вписывать вымышленные ощущения путешествия в прошлое, в каждую строчку повествования. После повествования начинаешь рассуждать, и первое что приходит в голову – это велосипед.
Замечательный вид транспорта, который нравится всем любителям спорта, прохлады и чувства умеренной скорости. Все, конечно, хотят велосипед поновее, но свежесть производства все равно оставляет структуру привычной. Все хотят велосипед, но никто не хочет им быть. Ни один ребенок не пишет письмо деду морозу с просьбой переконструировать его горный велосипед, хотя, казалось бы, воображение в такой период жизни находится чуть ли ни на самой верхушке. И ты не хочешь. Но вот у тебя появилась вместо позвоночника алюминиевая рама. Вслед за ней появились колеса, и ты качаешься вместе с ними.
И рулишь не сам собой. Твою судьбу в руки давно взял ребенок, который любит все бросать и не любить за всем ухаживать. Он глупый, но есть надежда, что, когда в его жизнь хлынет хоть капелька вменяемости, он очнется ото сна. Станет той самой Белоснежкой, что когда-то видел в диснеевском мультике. Зарыдает и спросит; «Могу ли я все исправить?». И я прошепчу; «Да». Суть Штайнера – быть надеждой для ныне бесполезных. Сделать ее реальной. Реальность нужна, и к ней призывают миллионы. Каждый к своей, но одинаковой. Именно поэтому все речи кажутся клишированными, земными. Иттен даже завещал о трех основных цветах, а все остальное простое дополнение к игре и создание микроиндивидуального погружения в чёрно-белый формат аддитивности и субтрактивности.
Все это уже норма и вполне реально к ней привыкнуть, но привычки – это зло. Даже те, которые называются хорошими. Не будет чувств, если отсутствует мысль о любви, а присутствует механическое удовлетворение своих потребностей. Чертовщина какая-то. Есть привычка говорить, что «я привык». Язык вообще любит шалить, говоря вещи обратные мозгу. А потом долго оправдываться. Впрочем, как обычно.
