скачать книгу бесплатно
Стычки между Кетилем и женой ярла случались и раньше, но обычно Снэфрид держалась с таким ледяным достоинством, что ругающийся кормчий, как правило, сам превращался в мишень для насмешек. Но теперь в женщину словно вселился злой дух. Она закричала, что проклятый Кетиль специально завлек их на этот берег, а в следующий миг уже вцепилась в заплетенную косой бороду кормчего и рванула её с такой силой, что старый викинг мешком повалился ей в ноги. Однако уже через минуту он сам опрокинул её затрещиной, и вскоре они покатились по земле под громовой хохот викингов. Если бы Ролло и Олаф не растащили их, оба схватились бы за оружие.
– Чтоб тебя сожрали немочи и хвори! – проклинала, вырываясь из рук Ролло, Снэфрид. – Чтоб ты мочился кровью и спал среди прокаженных! Чтоб ты умер от руки ребенка или женщины!
Пощечина Ролло свалила Снэфрид на песок.
– Успокойся! Опомнись, Снэфрид! Ведь уже завтра ты будешь жалеть о своих словах. Ты ведешь себя, как женщина раба, а не ярла. Будь же разумна и пойми, что мы не можем сейчас снова выйти в море. И это верно, как судьба.
– Судьба… – тихо повторила Снэфрид. Ветер бросил ей на лицо светлые волосы, и Ролло не видел бешеной злобы, исказившей её черты.
Он молча пожал плечами и отправился взглянуть прочно ли закреплены у берега драккары. Кетиль, хмурясь, уже раскладывал у костра провизию, пил, чтобы успокоиться, из меха[31 - Мех – кожаный сосуд для жидкости.] вино, которое всегда предпочитал пиву. Весельчак Олаф посмеивался:
– Не знаю, что это за земля, но здесь весело.
И тут же принялся сочинять вису о битве девы и старого кормчего. Однако Ролло велел ему заткнуться. Он молча поглядывал то на сидевшего у костра Кетиля с расцарапанным лицом, то в сторону дюн, куда удалилась разгневанная Снэфрид. Оба они были дороги ему, и он глубоко сожалел, что и жена, и старый друг выказали себя такими глупцами.
Вскоре Ролло немного отвлекся, когда двое викингов притащили к костру обнаруженного неподалеку отшельника-христианина. Тот был перепуган, воздевал к небу руки и что-то без умолку лопотал – молитвы, как понял Ролло, имевший опыт общения с христианами. Но старый отшельник вдруг замер, когда Ролло появился перед ним во весь свой исполинский рост, а потом вдруг назвал викинга по имени.
Ярл сначала опешил, но быстро понял, что его, как обычно, приняли за отца. Отшельник же вдруг принялся отчаянно креститься и что-то вопить. Ролло повернулся к Кетилю.
– Ты знаешь язык этих мест? Что он там мелит?
Кетиль засмеялся.
– Он говорит, что Ролло вернулся в эти края и берега великой реки Сены вновь омоются кровью. Поэтому он молит своего распятого Бога, чтобы тот забрал обратно в преисподнюю того, кого называют хозяином Нормандских земель.
Ролло хмыкнул.
– Хозяин Нормандских земель! Хорошо звучит… Хей, свяжите-ка его. Сейчас я хочу спать, а утром он понадобится, чтобы сказать нам, где здесь найдутся вода и пища нам в дорогу.
Кетиль, который сначала было заулыбался, вновь стал мрачнее тучи, однако сам скрутил веревками проливающего слезы отшельника.
А Ролло ушел в ближайшую рощу, где устало опустил голову на ствол поваленного дерева и вскоре спал так же сладко, как если бы покоился на сеновале или на перине из гагачьего пуха.
…И снился ему мерцающий благостный свет, к которому он шел по узкому ущелью между нависающих темных круч. Свет становился все ярче, но не слепил, наоборот, – вселял радость и покой. И когда Ролло вышел из ущелья, он оказался в солнечном луче и увидел перед собой холм, на котором возвышался каменный крест Карла Великого. «Я знаю это место, – решил викинг. – Я был здесь, когда буря пригнала нас к этим берегам. Это страна, куда привел нас ветер, куда привела меня судьба».
Он слышал шум моря, видел чистое небо и парящих в нем чаек. И еще, словно музыка, звенела вода. Источник на холме играл и переливался, сбегая в круглый бассейн у подножия креста, искрился тысячью бликов, журчал мелодичными струями. А Ролло вдруг заметил, что сам он очень грязен, что кожа его покрыта коростой и невообразимо зудит. И тогда он вошел в воды источника под крестом и увидел, как сходит с него грязь, смывается запекшаяся кровь, затягиваются раны на теле. Сквозь чистые струи он видел себя и ощущал необычную легкость и блаженство. И еще – вокруг пели птицы. Их оперение было радужным, и Ролло откуда-то знал, что прежде они были черными воронами Одина, которые, как и он сам, коснулись кристальных вод источника. Они сменили оперение, а их хриплое карканье обратилось в нежное щебетание. Их пение радовало его, как и тепло, как и легкие струи искрящейся воды…
…Он открыл глаза и тут же зажмурился от ударившего с глаза яркого солнечного света. Продолжался ли его сон? Ролло было тепло под лучами солнца, он слышал щебетание птиц в ветвях деревьев, где-то шумело море. Он встал и, отряхнув с себя песок, пошел туда, где его люди готовили на костре пищу.
– Почему вы не разбудили меня раньше?
Кетиль ответил, что посылал Атли, но парнишка заявил, что его брат так крепко и сладко спал, улыбаясь во сне, что он не хочет его будить.
– Мне приснился сон, – задумчиво сказал ярл. – Странный сон. Моя мать, Хильдис, обладала даром видеть вещие сны, и что-то подсказывает мне, что и мой сон был таким же.
Он повернулся и долго смотрел на каменный крест среди дюн. Сейчас он не был окружен сиянием, как в сновидении, наоборот, в рассеянном свете солнца было видно, какой он старый, потрескавшийся, замшелый, позеленевший от времени. И источника у его подножия не было. И все же Ролло был уверен, что это именно тот крест. С удивлением, словно заново узнавал место, он озирался вокруг. Небо было в легкой дымке, густо-синее море вскипало барашками пены на гребнях волн, но ветер был полон ласкового тепла. Дальние рощи казались изумрудными на фоне серебристых песков, высь была полна звонкими криками чаек.
– Что с тобой, Рольв? – с тревогой спросил Олаф Серебряный Плащ.
Ролло вздрогнул, словно очнувшись.
– Где Лебяжьебелая? Я хочу, чтобы она растолковала мне мой сон.
Но Снэфрид все еще была обижена на Ролло и не пожелала говорить с мужем.
Обычно, когда она сердилась, Ролло чувствовал себя неуютно и всячески пытался загладить свою вину перед ней. Ведь он никогда не забывал, чем Снэфрид пожертвовала ради него. Однако сейчас её упрямство рассердило ярла.
– Что ж, обойдусь и без твоей помощи. Эй, где тот вчерашний отшельник? Все эти христианские жрецы в бабьих одеждах – колдуны. Я думаю, он сможет дать объяснение моему сну.
Когда отшельника привели к ярлу, он с изумлением вновь стал разглядывать Ролло. При свете дня этот варвар действительно походил на тоге, кто как опустошительный смерч, пронесся по Нормандии, но есть в нем и что-то совсем иное. Отшельник вздрогнул, когда старый викинг с заплетенной в косу седеющей бородой заговорил с ним на нейстрийском наречий франков, и поразился, когда понял, чего от него требуют. Ясно было одно – ему даруют жизнь и даже свободу, если он растолкует сонное видение этого молодого хищника.
Ролло пересказал свой сон, а затем уселся на песчаную кочку и стал слушать, как Кетиль без труда изъясняется на языке франков. Поистине недаром кормчий получил прозвище Всезнайки. Не было земли, куда бы они ни явились – с набегом ли, торговать ли – где бы Кетиль не смог столковаться с местными жителями. Он обучал языкам и Ролло, частенько повторяя, что после умения сражаться, для викинга нет ничего более важного, чем способность усваивать чужие наречия.
– Итак, что он сказал? – нетерпеливо спросил ярл, когда оба наконец умолкли.
Кетиль, сдвинув на переносицу шлем, задумчиво скреб в затылке, а христианин блаженно улыбался и глядел на Ролло с таким восторгом, словно тот помимо жизни и свободы, даровал ему по меньшей мере сотню рабов и поместье.
– В высшей степени странно толкует твой сон этот франкский жрец, – проворчал Кетиль. – Он убежден, что крест на холме – это подобие христианского храма, к которому твоя судьба выведет тебя из мрака. Источник же суть крещение, которое тебя спасет. Раны и грязь – то, что они именуют грехами, худшими из недугов, – могут быть исцелены и очищены в этом источнике, а птицы, которые порхали вокруг тебя, – твои викинги, которые последуют за тобой и также примут крещение.
Ролло захохотал так, что сгрудившиеся вокруг становища в поисках отбросов чайки с негодующими криками разлетелись. У ярла даже слезы выступили на глазах от смеха.
– Пускай убирается, – вытирая глаза тыльной стороной руки, почти простонал он. – Изрядно таки повеселил меня этот вонючий старик. Чтобы я оставил славных богов Валгаллы ради их жалкого божка, который никогда не держал рукояти меча и позволил приколотить себя к кресту? Чтобы я променял священнее мясо Сехримнира[32 - Сехримнир – имя вепря, который оживает всякий раз после того, как бывает съеден обитателями Валгаллы.] на покаянную власяницу христиан? Клянусь браслетами Одина, никогда не сводилось мне слышать ничего более забавного.
И, тем не менее, когда отшельник ушел, Ролло вновь направился к кресту. Взойдя на холм, он похлопал его ладонью по столбу, как бы опробовал крепость холки доброго коня. Потом оперся на него спиной и долго стоял так, скрестив руки на груди и устроив взгляд туда, где в отдалении светлели на солнце изломы известковых скал и блестел, извиваясь, ручей.
Викинги долго нарушали его покой. Их корабли нуждались в основательной починке, да и море всё ещё было неспокойным. Всё, казалось, говорило, что им следует оставаться здесь. И лишь женщина, что стояла у самого прибоя, среди дюн, не хотела даже глядеть на этот берег. А её сила была такова, что она могла настоять на отплытии.
Атли, полулежа на песке, поглядывал то на брата, то на финку. К нему подошел Олаф, стал объяснять ситуацию, но Атли лишь улыбнулся в ответ.
– Это все ты должен сказать Ролло, а не мне. Что же касается моего мнения…
Не договорив, он подставил бледное лицо солнцу, прищурился. Потом встал и, утопая по щиколотки в белом песке, пошел к брату. Глядя ему вслед, Олаф лишь улыбнулся. Атли толковый малый и худого не посоветует их предводителю. Даже, если этим разгневает его женщину.
Ролло не повернулся к брату. И не глядя знал, что это он.
– Что скажешь, малыш?
– Мне здесь нравится, Рольв. Хотя, если ты скажешь… Олаф сообщил, что поднимается бриз. Мы можем и отчалить.
Ролло глядел вдаль.
– Но сам-то ты предпочел бы остаться, не так ли? Что скажешь ты мне, мой проводник в Мидгарде?
– Я бы остался, – уверенно кивнул Атли.
Ролло улыбнулся.
– Что ж. Я тоже думаю, не отправиться ли нам вон за те холмы, чтобы проверить, достаточно ли силен распятый бог христиан, чтобы остановить детей Одина.
И весело подмигнул.
– Итак, Атли, если судьба после Упсалы привела нас сюда – значит это и есть знак богов. Иди же, порадуй старого Кетиля. Мы остаемся.
Глава 1
907 от Рождества Христова.
Здоровенный детина зловещей наружности вывалил женщину из мешка. Немолодая, тучная, но в платье хорошего сукна, она лежала на земле, спутанная крепкими ремнями, с торчащим изо рта кляпом. Широко раскрытые глаза ее с ужасом взирали на склонившихся над ней мужчин. При свете чадящих факелов все они казались ей выходцами из преисподней.
Внезапно у нее замерло сердце. Она узнала одного из них – этот обруч с крупными рубинами, покоящийся на совершенно лысом темени, в то время как по бокам из-под него свисают длинные черные пряди до плеч! И это властное лицо с орлиным носом, тонкие губы, а главное, массивная как воротный столб шея, слишком мощная для столь небольшой и породистой головы. Из-за нее этого человека и прозвали Длинная Шея. Вернее герцог Лотарингский Длинная Шея!
Женщина перестала мычать сквозь кляп. Она не сомневалась: сейчас этот высокородный вельможа разберется с грязными бандитами, осмелившимися похитить её, даму из окружения Каролингов[33 - Каролинги – франкская королевская династия, правившая с 751 года.]. Она прибыла сюда, в Аахен, с двором короля Карла из Западной Франкии, дабы войти в свиту невесты монарха, саксонской принцессы Фрероны. А её, когда она сегодня утром вышла из покоев по нужде, кто-то оглушил ударом по голове, едва она присела под куст в саду. Когда же очнулась, разбойники уже волокли её куда-то, и она испытала ужас, какого она не испытывала, даже когда пряталась за стенами имперских замков в дни нашествий норманнов. Однако теперь герцог здесь и покарает их! И она требовательно замычала и засучила стянутыми под коленами веревками ногами.
– Развяжите её, – спокойно произнес герцог Ренье Длинная Шея и отступил, ибо платье дамы из свиты Каролингов едко пахло мочой.
– Светлейший герцог… Светлейший герцог… – задыхаясь, наконец смогла забормотать женщина, машинально натягивая на колени задравшийся подол, но недоговорила, а тут же отпустила затрещину одному из грубо вздернувших её на ноги похитителей. – Пес! Вшивая тварь! Я дама из…
Она взвизгнула, получив ответную оплеуху, от которой едва вновь не оказалась на полу.
– Да что же это происходит, о могущественное небо! Я…
Она осеклась, увидев при свете факелов невозмутимое лицо герцога, его искривленные в усмешке губы. До её сознания только теперь стало доходить, что её похитили не без его ведома.
Но зачем? Разумеется, она, как и прочие придворные посмеивалась, когда стало известно, что король франков отказал Ренье в руке своей дочери Гизеллы. Но ведь не поэтому же её схватили?.. У нее невольно задрожал подбородок, когда она оглядела каменное строение без окон, где она находилась, заплесневелый свод на тяжелых опорах, раскаленные угли в очаге. Дама невольно зажмурилась. Нет уж, лучше вовсе не видеть того, как в отблесках огня свалены у стены разнокалиберные клещи, крюки, кандалы с шипами…
Здесь пытают!
– Благочестивая дама Автгуда…
– Вы поплатитесь за это! – вдруг истерично взвизгнула придворная. – Бог свидетель, вы за это заплатите! Я состою в родстве с Каролингами, я провела свою жизнь при коронованных особах… Моими услугами пользовались обе супруги Людовика Косноязычного[34 - Людовик Косноязычный, или Заика – король франков (ум.879), отец Карла Простоватого, одного из героев романа.], я была воспитательницей принцессы Теодорады, покойной сестры нынешнего правителя! А теперь возглавляю штат придворных дам невесты монарха, её высочества Фрероны Саксонской! Не было ни одной особы женского пола при королевском дворе, которая обошлась бы без моих услуг.
– Что вы можете сказать о принцессе Эмме? – спокойно осведомился Ренье, опускаясь в кресло у очага и протягивая над мерцающими угольями тонкие смуглые ладони. Его тяжелые золотые браслеты на запястьях вспыхнули зловещим багровым отсветом.
Дама Автгуда осеклась. Даже её обычное высокомерное выражение сменилось полнейшей растерянностью.
– Ума не приложу, о ком речь. Здесь какая-то ошибка, и лучшее, что вы можете сделать – это отправить меня во дворец, принеся извинения, обратно.
К ней приблизился нотарий герцога, византиец Леонтий, словно сошедший с алтарного образа в соборе Аахена, – в складчатой хламиде, кудрявый, с шелковистой бородкой вокруг мягкогубого рта, с глазами, словно сливы, под прямой линией сросшихся бровей.
– Успокойтесь, многоуважаемая Автгуда, – голос был вкрадчив, с легким иноземным выговором. – Моего господина интересует дочь короля Эда и Теодорады Каролинг, вашей воспитанницы, – мир её праху. Ну же, Автгуда! Эмма, принцесса Эмма – единственное оставшееся в живых дитя соперника могущественных Каролингов.
Теперь лицо Автгуды вспыхнуло возмущением. Эмма! Да кто сейчас помнит об этой Эмме? Принцесса, о которой никто никогда не говорит!
– Да откуда же мне знать, клянусь Святой Девой!
– Кому же и знать, как не вам, любезнейшая? Всем известно, что дама Автгуда знает обо всем, что творится в королевской семье. И вы должны, просто обязаны вспомнить все, что вам известно о дочери короля Эда.
Нотарий Леонтий говорил мягко, даже мелодично, но почему-то от его сверкнувших в улыбке зубов даму Автгуду бросило в дрожь. Она взглянула на Ренье. Какие-то лихорадочные обрывки мыслей путались в голове. Липкий страх делал самоуверенную даму жалкой, она испытывала желание молить о снисхождении… Но ведомо ли снисхождение тому, кто погубил молодого Цвентибольда, короля Лотарингии?
Автгуда вдруг словно впервые увидела себя здесь – босую, растрепанную, в загаженном платье. И герцог – подбитый мехом плащ, теплые башмаки на ремнях с пряжками до колен, кровавые рубины фибулы[35 - Фибула – декоративная булавка, служащая для скрепления одежды.] на плече и в герцогском обруче испускают дьявольский свет… Наверное, так чувствует себя последний раб перед своим господином. Какое уж тут достоинство… И когда один из лохматых мужиков, притащивших её сюда, забренчал, перебирая, железными орудиями у стены, она вдруг, не помня себя, упала к ногам герцога.
– О светлейший, о всемилостивейший!.. Я…
– Тс-с, – взмахом руки остановил её Ренье.
Он замер, прислушиваясь. В темное помещение звуки извне долетали лишь через отверстие в дымоходе над очагом. И сейчас, когда все умолкли, ясно можно было различить трубные звуки охотничьих рогов и лай собак.
– Дьявольщина! Неужели охота движется сюда? – пробормотал Ренье. Он резко поднялся. Забросил за плечо полу плаща. От этого движения заметались языки пламени. – Леонтий, препоручаю толстуху тебе. Выжми из нее все, что нам требуется.
Брезгливо оттолкнув цепляющуюся за его башмаки Автгуду, он вышел, громыхнув тяжелой дверью.
После мрака подземелья свет солнечного декабрьского дня ослепил Ренье. Какое-то время он стоял в низкой арке этой уединенной башни на лесистом склоне, прикрыв глаза рукой. Вскоре послышались шаги, лязг металла, фыркнула лошадь.
– Ваша милость, кажется, охотники погнали оленя в сторону Молчаливой Башни.
Голос говорившего был низкий, чуть хриплый. Ренье убрал руку от лица. Его палатин[36 - Палатин – придворный.] Эврар Меченый стоял перед ним, держа под уздцы двух позвякивающих сбруей лошадей. Жесткое лицо с кривым носом, багровый шрам на щеке, из-за которого он и получил свое прозвище, длинные усы свисали вдоль углов рта к подбородку, чуть тронутые сединой волосы и бритый крутой подбородок сильного человека. Когда-то Эврар служил королю Эдду Парижскому, но, оставил у него службу, когда переметнулся к Ренье Длинной Шее. Меченый давно доказал свою преданность герцогу тем, что стал одним из соучастников убийства короля Цвентибольда. И именно по его совету Ренье похитил придворную даму Автгуду: Эврар уверял, что никто, кроме нее, не мог дать больше сведений о дочери его былого господина Эда. Уж больно эта сплетница любила вызнавать альковные тайны коронованных особ.
Сейчас Эврар лишь выразительно взглянул на ведущие в подземелье ступени, а затем кивнул в сторону леса.
– Охота движется сюда, господин. Нехорошо, если поползет слух. Автгуда, конечно, не бог весть какая важная птица, но все же из свиты короля Карла.
Для Ренье это все было не столь важно. Короля Карла, прозванного его же подданными Простоватым, он не ставил ни в грош. Однако сейчас границам Лотарингии угрожали германцы, во главе с королем Людвигом Каролингом, Длинной Шее надо было показать, что он в союзе с другим представителем этой династии – Карлом из земель западных франков. Ренье даже обещал Карлу наследные земли его предков в Лотарингии. Которые, впрочем, предпочитал оставить для себя. И пока Каролинги из Германии и Франки будут меряться силами, он сам подумывал о короне старого короля Лотаря[37 - Король Лотарь – один из наследников правителя Европы императора Карла Великого. После смерти императора его потомки заключили в 843 году в Вердене договор, поделив его наследие на три части – на Западно Франкское королевство (нынешнюю Францию), Восточно Франкское (Германия) и земли королевства Лотарингии (название шло от имени первого правителя короля Лотаря). В то время Лотарингия простиралась от Северного Моря на юг и ее земли лежали между французскими и немецкими владениями. Долгие годы за Лотарингию шла вражда между германцами и франками.].
Но его планы пока не должны быть известны никому. И Эврар прав, что нынче Ренье следовало выдавать себя за вернейшего союзника Карла Простоватого, не вызывая никаких подозрений. Поэтому Длинная Шея быстро вскочил в седло и направил коня туда, откуда раздавались звуки охоты.
Просторы охотничьих угодий под Аахеном были окутаны серебристым инеем. Голодные галки жалобно перекликались среди голых ветвей корявых вязов. Ренье и его приближенный легкой рысью ехали через лес. Герцог покосился на Эврара. Эврар был мелитом – воином-профессионалом. Это становилось ясным при одном взгляде на его фигуру – поджарый, подвижный, сидящий в седле как влитой. Кольчугу он не снимал даже на охоте, а его меч был, пожалуй, не хуже, чем Дюрендаль легендарного графа Роланда. В его рукояти, как утверждал Эврар, заключалась частица мощей какого-то святого из Нейстрии, но сбруя его коня была буквально унизана талисманами и амулетами, изображающими языческих божков. Ренье не был уверен, что его палатин не наполовину язычник, однако кто из его приближенных мог с чистой совестью называться добрым христианином? Эврар, по крайней мере, предан, и на него всегда можно положиться.
Они спустились в сырую лощину, где бегущие со склонов ручьи образовали небольшое озеро с причудливо изрезанными берегами. От воды поднимался пар. Здесь всадники придержали коней. Гомон охоты слышался уже совсем близко. Не было сомнений, что лов движется в их сторону.
– Почему ты тогда ушел со службы короля Эда? – неожиданно спросил Ренье. – Я слышал, что те, кто присягали ему, редко изменяли клятве. А ты ушел, когда он был в зените славы.
– Странно, что вас это не заинтересовало тринадцать лет назад, когда я поступил к вам на службу.
– Тогда я был никто, Эврар, и нуждался в любом мелите, имеющем коня и кольчугу. Теперь же я намерен стать королем, а ты мой поверенный и… друг.
Искривив в улыбке губы, он бросил взгляд на мелита. Черные глубокие глаза Эврара сверкнули из-под меховой опушки кожаной островерхой шапки.
– Да, – хрипло проговорил, мелит. – Король Эд был отменный правитель. Но и жесток был без меры. Даже с Теодорадой, принцессой, которая вышла за него вопреки воли своих родичей Коралингов. Что уж говорить о нас, простых вавассорах.[38 - Вавассоры – служилые люди, личная дружина феодала.]
Он прищурился на блеск инея на ветках. Его конь нетерпеливо бил копытом, звеня сбруей с побрякушками амулетов.
– Однажды я со своими людьми повеселился в селении одного аббата. Все как обычно. Хлестали вино из его погребов, задирали подолы его крестьянкам, жгли хижины его крепостных… Аббатишка вроде был из никудышных, да и присягал вовсе не Эду, а Карлу. Однако жаловаться он явился к моему королю. И того словно бес обуял. Кто был ему этот длиннополый поп, а кто я? Но он принял его сторону и нанес мне удар кнутом при всех, как простому рабу, как пахотному черному человеку.
Тыльной стороной ладони Эврар погладил шрам на щеке.
– У Эда был хлыст со свинцовым шариком, вплетенным в конец. Он распорол мне щеку до кости. Я тогда думал, что и глаза лишусь. Эд же лишь бросил через плечо, что впредь мне наука. Этого я не прошу и на смертном одре…
Палатин вдруг привстал на стременах, вглядываясь в заросли на противоположном склоне.
