скачать книгу бесплатно
Но хозяйка лишь мотала головой и твердила снова, снова:
– Знаю, не найдём.
Уже ночью, перебирая события трудного дня, вспоминая ответы участковому, растерянность протрезвевших друзей, которых сажали в полицейскую машину, Любовь Семёновна неожиданно запела:
«На улице дождик, с ведра поливает, с ведра поливает, землю прибивает…»
И в этот момент крупные капли первого весеннего ливня ударили по крыше.
«С ведра поливает, брат сестру качает», – услышала женщина тихий голос Лидии Петровны.
Глава 4
Мир утонул в черноте, пустота – всё стёрто. Ни звуков, ни проблеска, ни-че-го. Антон инстинктивно сжался, кровать отозвалась старческим скрипом. Холодный пол, пыльные тапки, тугой рычажок выключателя – дом будто показывал, что только терпит присутствие внука.
«Наследничек», – пронеслось в голове мужчины.
Вода отдавала ржавчиной, хотелось кофе из большой чёрной чашки. Чашка, сваренный кофе, дизайнерский минимализм, вытягивающий весь бюджет, всё это пришло вместе с ней. Никакой экономии, никаких разговоров о детях, Ани слишком любила комфорт. Вечера релакса, мягкость авторского пледа, месячный заработок, между прочим, милое щебетание о каких-то дамских мелочах с подругами или потешные комментарии к постам любительниц селфи. Ани, упругое тело, призывные губы, и он знать ничего не хочет обо всех этих ботоксных ухищрениях. Женщина до бусинки на ноготке, женщина, мысли о которой пробуждали животное желание. Антону вдруг захотелось бросить всё и уехать, забыть о существовании пропавшей родственницы, этого, богом забытого Колышлевска. Вернуться домой – туда, где всё просто и понятно, где нет места тревожащим тайнам, пропадающим старухам, неудачникам – полицейским, играющим в танки, Минервам из сна. Надо же, екатерининский маскарад, просто историческая реконструкция, а не сон! Решено, дождётся рассвета, съездит к Клавдии Олеговне, объяснит всё. Что он может сделать, он ничего не знает про тётушку, не знает близких ей людей, интересы, привычки, в конце концов. И вообще, поиском должны заниматься специально обученные люди, их некомпетентность – не его проблема.
– А чья? – Проснулся, наконец, внутренний голос.
– Не знаю, каждый отвечает за свою жизнь.
– Подумай об отце…
Об отце, да только о нём Антон и думал, согласившись на эту поездку. Одинокий старик в ветшающей квартире, обречённость ухода. И сестра, последняя ниточка к сильному прошлому. Но мог ли он помочь, будет ли оправдана жертва? Оказавшись под угрозой увольнения, он с тоской думал о работе, казавшейся ему бессмысленной ещё вчера. Клиенты, переговоры, даже Васильков, он скучал по Василькову – простому, понятному Василькову. Васильков со своей кружкой, наполненной остывшим дешёвым кофе, почему Васильков так любит суррогаты в пакетиках?
Ноги коснулось что-то тёплое и мягкое. Антон открыл глаза. Студенистое утро дорисовывало тени чужого интерьера. Кошка, огромная чёрная кошка сидела на краешке кровати. Мужчина хорошо помнил, что вечером обошёл дом, никаких кошек не было.
– Ты кто? Откуда взялась?
Пришелица не шелохнулась. Кисилицин осторожно вылез из-под одеяла. Умываясь, оглядывался на дверь, кошка поджидала в кухне. В холодильнике нашлось молоко, но гостья даже не подошла к блюдцу.
–Привереда, а я буду завтракать, – уговаривал себя Антон, помешивая кашу. Присутствие животного напрягало. Зайти к соседу, поблагодарить и ехать. Что он может в этом городе, где никого не знает? Заявление написал, найдут – сообщат. Ещё и пришелица эта, застыла, глаз жёлтых не отводит. Тревожно. Кошка, будто прочитав мысли, подошла, потёрлась о ноги и направилась в комнату. Интересно, куда это она ведёт. К серванту? Похоже. Пакеты, перевязанные тесемками, старые счета, тетрадки с рецептами, книжки по домоводству. Чёрная кожаная папка с металлическими заклёпками слилась с тёмным деревом старого бюро. Мужчина еле справился со старой застёжкой. Пожелтевшие фотографии разлетелись по полу. Черно-белая летопись семьи Кислициных. Как много детских снимков отца и его сестрёнки! Вот они румяные, счастливые с самодельными санками, а вот какой-то праздник в школе. Дедушка и бабушка, он почти забыл их лица. Почему так мало фотографий взрослых отца и тётки, где мама? Может, есть ещё снимки, какие-то альбомы? Антон перерыл содержимое шкафов. Нет. Это было странно. Но, пожалуй, самое странное было в том, что отец почти не общался со своей сестрой при жизни мамы, она даже на похороны не приезжала. Его к дедушке и бабушке привозили только ребёнком, а потом? Что случилось потом? Почему в семье даже не говорили о родственниках из Колышлевска? Отец, конечно, посещал родителей пару раз в год, но ни мать, ни его не брал с собой.
Телефон, наконец, прервал обет молчания, обнаружив сеть. Все эти дни Антон тщетно пытался выйти в Интернет, но куда там, казалось, городок накрыт колпаком, защищающим от внешнего мира.
– Ани, Ани, как ты? Прости, я, наверное, разбудил, но здесь совсем нет связи, надо у местных спросить, подключить другого оператора. Что? Не знаю, как получится, я подал заявление на розыск, но надежды мало. Да, я понимаю, хорошо…
Смятый разговор, броски отговорок, даже томность куда-то исчезла. Некогда. Им стало жаль времени друг на друга. Странная лёгкость, ни тени разочарования, наоборот.
– Отец, я хотел спросить. Да, здесь очень плохая связь. Делаю что могу, подал в розыск. Почему мы перестали приезжать в Колышлевск? Почему Анны Петровны не было на похоронах мамы?
Связь странно оборвалась – ни гудков, ни искусственного голоса, только тишина, в которой растворились колкие фразы. Интересно, а почему колкие? Антон вдруг представил эти самые фразы насупившимися ёжиками. Какое странное место этот дом, здесь всё кажется иным, незнакомым. Бедная женщина, одержимая одиночеством. Да-да, именно одержимая, а иначе как объяснить невозможную преданность созданному идеалу? Преданность, хранимую десятилетиями? Этот её траур, роковая обида на невестку, рассказавшую злосчастную историю? Стечение обстоятельств, фатум. Как случилось, что мама знала Павла Семёновича? Как вообще зашёл разговор за праздничным столом о «шельмеце, пройдохе и карьеристе», разговор, разорвавший семью, повисший грузом непрощения. Какая невозможная глупость, мучившая всех. А отец, родители? Кто-нибудь думал о них? Представить подобное в наши дни невозможно, в мире Ани не существует служений идеалам. А так ли? Может идеалы переместились в понятные простые маячки: фигура, бренды, навязанный комфорт? Лучше не думать. Почему Антону казалось, что ответ на мучивший вопрос поможет ему понять загадку исчезновения тётки? Дневники, вот что важно, он что-то говорил о дневниках. Анна всегда вела дневники, даже на детском фото запечатлена с истрёпанной тетрадкой. Но где искать эти дневники, в её квартире он не видел ничего подобного, впрочем, он и не смотрел.
Размышления прервал стук в дверь. Маленькая фигурка, закутанная почему-то в одеяло, топталась на подмёрзшем крыльце.
– Наконец, холодно ждать-то, – фигурка отодвинула оторопевшего Антона и прошла в дом.
– Кто вы?
– И тут нет, – фигурка скинула одеяло и оказалась молодой, коротко стриженой девушкой, одетой в спортивный костюм. Калош она не сняла, так и ходила в них по комнатам, что-то выискивая.
– Что вы ищете? Почему в моём доме?
Девушка замерла, будто споткнувшись, обернулась на мужчину и застыла.
– Что вы ищете, может, я помогу? – Антон решил разрядить паузу, от взгляда светлых, почти бесцветных глаз, было неуютно.
– Жизнь. Но жизни нет. Хотя неправда, она есть, но её слишком мало, почти не осталось.
– Жизнь?
– Жизнь, – с выдохом, совершенно буднично, ответила незнакомка и отправилась на кухню.
– Вот ты где. Пойдём-пойдём, – на пороге возник Илья Ефимович, – извини, Антон. Это Юлечка, её привозят на лечение. Я их с мамой селил в твоём доме, вот она и пришла. Безобидная она, но беспокойная, всё время уходит.
– Здесь тоже нет, – сообщила она соседу, послушно закутываясь в выцветший плед.
– Разумеется. Пойдём. Беда, – обратился он к Антону, – обычно она с сопровождающими, а в этот раз мать оставила на пару дней на наше попечение.
– А что она искала? – не выдержал молодой человек.
– Она всегда ищет жизнь.
– Её тут нет. Всё умерло. Умер даже воздух, а мёртвым воздухом дышать нельзя. Мёртвые тени, я видела, мёртвое время. Это потому, что больше нет любви, она ушла, давно ушла и забрала с собой жизнь.
– Странное безумие…
– Кто знает, кто знает, – взгляд Ильи Ефимовича задержался на Антоне, – извини, сосед, пойдём мы, завтракать пора. Ты заходи к нам, не стесняйся.
Чёрная кошка топталась на старом снимке, пришлось согнать. С фотографии улыбалась смешливая девчонка с потрёпанной тетрадкой подмышкой.
Странный город, похожий на лабиринт, за каждым поворотом новые загадки и ни одной разгадки. Антон второй час бесцельно колесил по узким разбитым улочкам Колышлевска. В голове роились бестолковые мысли, возникали и тут же умирали необъяснимые желания. В какой-то миг он понял, что город получил над ним необъяснимую власть, что вернуться в мир привычных понятий, где всему своё время и своё место, в мир, расчерченный по причудливым лекалам, но смиривший неизбежностью, всё сложнее. Он почему-то представлял своё будущее в старом доме, представлял, как приводит в порядок дедовский сад, расчищает заросшие тропинки, разбивает цветники и газоны.
Пискнувший телефон разогнал наваждение. Пока парковался, трубка замолчала. Ани. Перезванивать не хотелось, хотелось быстрее забрать вещи из съёмной квартиры, бывшей его домом много лет, хотелось навсегда забыть про офис с его чёрными кружками и упорядоченностью скованности. Грудь ломило от предвкушения ледяного родникового воздуха, от ураганной жажды.
Глава 5
Всю дорогу Антон испытывал странное чувство. Ему все время казалось, что серое полотно вот-вот накроет его вместе с автомобилем, завернёт, замотает, превратит в бетонный кокон. Парковочное место во дворе оказалось занятым, и мужчине пришлось искать свободный кусок асфальта для своего Renault. Двор, зажатый со всех сторон серыми глазастыми глыбами, казался чужим. Сотни окон с любопытством рассматривали тёмную площадку, изъеденную коростой разрушений. Щедро рассыпанные панцири из металла, солнечный свет, отражённый в пыльных хромированных деталях, угольные кучки весеннего городского снега, клетка-резервация с качелями и лесенками – место, отведённое под ограниченное детство. Казалось, сам воздух, пропущенный через сотни лёгких, обрёл вязкость обречённости, горечь бесчувственности, кислоту бессмысленности.
Квартира, стёртая минимализмом, даже не пыталась удержать. Вещи, оставленные Ани после спешного бегства, отвлекали, мешали сосредоточиться на главном. На главном. А что сейчас главное? Дорожной сумки нет, как нет и модного чемодана, не в узелки же связывать, в самом деле? Придётся сделать вылазку в ближайший магазин. А впрочем, какое ему дело до взглядов соседей, бывших соседей, людей, так и не ставших даже просто знакомыми за десятилетнее проживание? Антон откопал рулончик пакетов для мусора, какие-то чехлы для одежды и начал собираться. Потом долго звонил квартирной хозяйке, выслушивал её вздохи и сожаления, обещал завезти ключи и заплатить неустойку от скоропалительного разрыва договора, присел на краешек дивана, разглядывая бесформенные выгоревшие пятна на обоях, наконец, выдохнув кисельную нерешительность, открыл дверь.
Отец даже не удивился. Тихо выдохнул: «насовсем» и пошёл разбирать кучи серого белья, освобождая место под пакеты и свёртки. Потом они долго пили чай, поглядывая в пыльную муть кухонного окна, за которым разливалось весеннее, бодрое солнце.
– Тебе ведь на работу надо, наверное?
– Я уволюсь, отец. Не буду больше там работать.
– А как же…
– Не переживай, у меня есть кое-какие накопления, откладывал на летний отдых с Ани. Надо обязательно найти тётю Аню. Это сейчас главное, а потом, – Антон увидел как растерянность играет морщинками, окрашивая лицо отца детской беззащитностью, – не переживай, я обязательно найду работу. С моей квалификацией это не сложно.
– А как же твоя Анечка? Может быть, вы ещё помиритесь?
– Нет, решено. Мы совершенно разные люди, я это понял.
– Но ведь вы столько уже вместе…
– Иногда требуется время, чтобы понять. Давай не будем об этом, лучше расскажи о конфликте мамы и Анны Петровны, я плохо понял, связь в этом Колышлевске…
Сергей Петрович мало что мог добавить к рассказу. Действительно, как случилось, что мама знала Павла Семёновича ещё по юности? Почему отвела ей роль наперсницы брошенной подруги соблазнителя? И когда за семейным столом зашёл разговор о необычайных качествах придуманного золовкой идеала, о дешёвом блеске заштатного соблазнителя, Маргарита не выдержала, высказала всё, что она думает об этой породе дешёвых франтов и старых дев, воспитанных на образчиках классических романов.
– Аннушка сильно оскорбилась, так до самой смерти и не простила Риточку.
– Ну знаешь, мама была права. Этот Павел Семёнович испортил жизнь тётке. И очень плохо, что близкие не говорили ей об этом, возможно, всё было бы по-другому.
– Кто знает, сынок, кто знает? Чем старше становлюсь, тем меньше понимаю, что правильно, а что нет. Мы так безмятежны в своих суждениях, а ведь судим из своей бойницы, не так ли? Кто знает, что чувствует человек, в чьи глаза мы смотрим, какой путь ему уготован? Почему мы решили, что имеем право менять его судьбу? Единственное, о чём сейчас сожалею, так это об охлаждении отношений с родственниками, с Анютой, родителями. Я ведь перестал бывать в Колышлевске, одумался, когда стало поздно, слишком поздно. Принимать, понимая – искусство, Тоша, это требует самоотречения, отказа от самолюбования на чужих промахах. Так-то. Это её выбор, пусть нелепый, с точки зрения современной морали, с твоей точки зрения.
– Знать бы, что такое эта современная мораль, – согласился младший Кислицин, – да и неважно всё это теперь. Её жизнь не менялась несколько десятилетий, она была здорова и вдруг исчезновение. Не могу даже предположить, что могло произойти. Плохо, что мы так мало знаем о ней: круг знакомых, увлечения. Слушай, пап, ты говорил, что она вела дневники? Такие особы должны вести дневники, надо же куда-то выплескивать копимые чувства. Я нашёл старое фото, на нём она с тетрадкой.
– Да, вела, сколько себя помню, всё время что-то записывала и прятала от посторонних. Несколько раз я тайно читал, но ничего особо ценного для себя не обнаружил: стишки, разные мысли о женской красоте и прочие милые глупости.
– Если бы найти. Возможно, в нём и прячется разгадка. На полицию надежда слабая, если только случайно обнаружат. Видел бы ты этих бравых полицейских, папа, – Антону нравилось звучание забытого «папа», он будто пробовал его на вкус, наслаждаясь мягкостью.
Сумерки стирали интерьер, солнце растворилось в толпе крыш.
– Устал, сынок, давай ложиться. Посмотри в шкафу бельё, я почти не заглядываю туда после, после…
Антон ещё долго ворочался, прислушиваясь к хриплому дыханию отца. Он пытался представить Ани, но картинка почему-то расплывалась, пытался вызвать ощущение прикосновения к шелковистой коже, но образ ускользал, терялся в дневных впечатлениях. Ани выплывала бесформенным облаком, сжимая в руках чёрную кружку, извиваясь, растекалась, превращаясь в старуху с трассы. Спутанная бахрома старой шали сплеталась изящным кружевом.
Сновидение третье
– Гляди-ка, новое представление.
– Петруха, прочти!
Молодчик в потрепанном треухе пробрался к самой обочине, слегка толкнув крупного купца.
– Ишь, волю-то взяли, – брезгливо поморщился богатый лавочник, отодвигаясь. Между тем Петруха разбирал слова, написанные на дощечке, прикреплённой к шесту.
– Действие злых сердец, – крикнул он, обернувшись.
Повозка, представшая публике, служила площадкой, на которой поместили фигуры животных удивительных размеров. Был здесь ястреб, терзающий голубя, паук, спускающийся на муху, огромная кошачья голова с зажатой в зубах мышью, лисица, рвущая петуха. За повозкой шли артисты, наряженные волками, львами, медведями. Они гримасничали, пугая собравшийся народ. Борцы, кулачники изображали кровавые битвы. Их подбадривали фурии, старухи со змеями вместо кос и когтистыми руками.
– Ужас-то какой, – прошептал невысокий купчишка своему приятелю.
– Знамо дело, ужас, – откликнулся Петруха, стоящий рядом, – не приведи Господь бабу такую повстречать в тёмном переулке.
– А тебя, чумазый рот, не спрашивают, – откликнулся дородный торговец, – мыслимое ли дело – для неумытых парады устраивать? Что они и понимают в этих представлениях?
– Ты, батюшка, не суди, – огрызнулся мужичок, – императрице-матушке виднее.
От препирательств отвлекли все те же фурии. Они вдруг достали откуда-то из-под лохмотьев кувшины и стали поливать толпу чем-то красным, напоминающим кровь. Народ улюлюкал, а купцы, стряхивая с тулупов бурые капли, тихо ворчали, не рискуя вслух высказать неодобрение. Мало ли кто в толпе наблюдает, вмиг в покои каменные доставят на казённые харчи. Алые пятна, растёкшиеся по снегу, залихватские разбойничьи песни, доносившиеся от повозки, багровый закат, накрывающий город…
Глава 6
«Кривулька похожа на волшебный замок. Я становлюсь маленьким, совсем крошечным, чтобы попасть в него, спрятаться от злобных монстров. Это не мама, не папа Саша, это монстры, я знаю. Никитка, с которым дружил, когда мы жили у бабушки, давал свой планшет поиграть в Майнкрафт. Там тоже были сначала люди, а потом превратились в зомби. Их надо было убивать, чтобы хорошим людям хорошо жилось. Неужели надо убивать маму и нового папу? Может их можно расколдовать? А может папа Саша злой колдун? И он заколдовал маму, я же видел, как он её целовал. Если сильно-сильно зажмуриться, можно просто исчезнуть. Ну же, сильнее, сильнее, руки становятся меньше, теперь ноги. Ещё, ещё…»
– Олеська, иди сюда, посмотри на своего идиота. Я уже час за ним наблюдаю, сидит молча, уставившись в стенку. Эй, придурок, я к тебе обращаюсь.
– Саша, отстань от него, пусть сидит, он же не шумит, не мешает тебе. И мне не мешает, – женщина призывно изогнулась, – может в спальню, дорогой?
Стянула блеклую футболку, оставшись в кружевном бюстгальтере. Ей нравился новый бойфренд и она не жалела, что пришлось бросить свой город, примчаться к нему за тысячу километров. Да и о чём жалеть – пепелища одни. А здесь второй месяц на съёмной квартире просто сказка. Саша – изумительный любовник, какие бабочки, в животе мечутся огромные птицы. Если бы не Димка. Ведь просила мать, но та наотрез, будто и не внук ей. Личную жизнь она строит, в ее-то годы. Старуха, сидела бы дома, воспитывала пацана. А Сашка брутальный такой. Мальчишке не хватало мужской руки.
– Урод, уро-о-од, эй, отвлекись от стены, когда с тобой отец говорит, – молодой мужчина поднялся из-за стола, ухватил за вихор сжавшегося в углу за диваном мальчишку и начал таскать по полу.
Светлые волосики кружились по комнате в столбах тусклого февральского света.
– Отстань от него, – Олеся попыталась вырвать сына из рук звереющего любовника.
– Отстань, пусть учится понимать, что значит мужик в доме. Избаловали его со своей мамашкой. И не больно ему, не переживай, вон зажмурился, губы сжал – ни визгу тебе, ни писку. Меня, знаешь, как воспитывали, по неделям сидеть не мог. И ничего, вырос.
– Да еще какой вырос, – в голосе женщины появились хриплые нотки.
– Короче, придурок, нам с матерью надо поговорить в спальне, а ты пока учись читать. Где букварь, который я тебе принёс? Осенью в школу, а ты и читать не умеешь. От людей стыдно. Короче, пока нас не будет, чтобы прочёл десять страниц. Понял? И нас не беспокоить, а то всыплю так, что навсегда запомнишь.
«Он точно злой колдун. Сейчас он продолжает колдовать над мамой, она кричит. А если потихоньку посмотреть? Только бы дверь не скрипнула. Надо будет её потом смазать маслом, он видел в каком-то фильме, так делают те, кто хочет быть незаметным. Нет, это всего лишь секс, «чики-чики», как говорил Никитка из бабушкиного двора. Димка помнил их разговор. Никитка хвалился, что смотрел взрослый фильм, пока родители на кухне сидели с гостями. Подумаешь, фильм, он тогда и рассказал приятелю, что видел эти «чики-чики» сотни раз. И маму с ее дружками, и бабушку с дедушками. Но дядя Саша совсем не похож на бывших приятелей мамы, у него даже глаза чёрные, как у колдуна. И сейчас, за закрытой дверью, он превращает маму в самую настоящую ведьму».
Людмила Сергеевна с трудом открыла глаза. Полумрак ненастного зимнего дня вытягивал тёмные тени. Подкатила тошнота. Женщина тяжело поднялась, сунула ноги в старые, разношенные тапки и пошла на кухню. С первыми глотками горячего кофе возвращалась память. Громкая музыка, тёмный зал, наверняка, чтобы не видеть степень гадюшности заведения, какие-то безумные цены за размазанную по огромным тарелкам бурду. Надо отомстить Светке, тоже мне, кабак, не иначе издевалась, расхваливая. И субъект этот напротив, скукожившийся, вжавшийся в неудобное кресло. Ах, с каким страхом он следил за ней, когда она делала заказ, какие долгие паузы брал, прежде чем решиться на самый дешёвый салат. Редкий жмот. Вечера было жаль, пришлось успокаиваться пивасиком. Врут подруги, утверждая, что пива много не бывает. Ещё как бывает! А как умело это подобие мужика скрылось, когда надо было оплатить счёт. Людмила Сергеевна проверила содержимое бумажника – ни следа от аванса, полученного накануне. А ведь хотела Олеське непутёвой немножко подкинуть. Вспомнив о дочери, женщина потянулась за телефоном. Его не было. Она перетрясла одежду, сумочку, перетряхнула несвежую постель. Телефон исчез, не иначе вчерашний жмот. Казалось, что воздух в пыльной комнате пропитался безнадёгой, сиротливыми одинокими вечерами, хронической усталостью, раздражением, несбывшимися надеждами. Назавтра ей опять обслуживать недовольных покупателей, лепить фальшивую улыбку, изворачиваться от безумных требований руководства, приползать домой глубокой ночью, и мучиться от бессонницы, вздрагивать от ночных судорог. И нет просвета в этой окаянной жизни, никакого просвета. Пятьдесят, почти приговор. Чужие мужья, думающие о своих жёнах даже во время оргазма или такие вот любители чужого добра. Пятьдесят, как говорят девчонки: «я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано». Дочь – шалава, меняющая мужиков. Хорошо хоть мальчишку забрала с собой в этот раз, сколько бесценных лет потрачено на спиногрыза. Женщина каталась по полу, стараясь унять пламя ненависти.
