скачать книгу бесплатно
– Последним чистокровным иррувимцем был мой отец, так? – уже слабо понимая происходящее, спросил он у притихшего гостя.
– Кровь священного рода осквернилась кочевниками много позже мыслимого. Евандер Октавиус Шиперо был сыном последних хранивших кровь предков иррувимцев.
Незримый, кажется, и сам был немало раздосадован, что именно Лойду – и, что куда хуже, находящемуся в весьма почтенном возрасте, – выпал наследный жребий.
Старика осенило: пришелец был таким же заложником писания – эдаким стражем, томившимся в чужой ему стихии в ожидании подобного себе незримого экипажа, обещавшего увезти его в обитель прощенных после долгих веков каторжного труда. Совершенно ясно, что этому препятствовало: два оставшихся пророчества без точного срока претворения в жизнь.
Однако заметил Шиперо и еще кое-какую ошибку, на которую и собирался указать собеседнику:
– Позвольте мне допущение, – начал он. – Грядущее пророчество, сколь мне известно, связывает воедино несколько событий. Стало быть, ныне оно должно подчинить себе всего шесть: смерть последнего чистокровного, солнца кровоизлияние, что бы это ни значило, ветров напасть, засим безбы?тие и, наконец, пришествие мессии, то есть… Меня? – Лойд уставился на изумрудное пламя с плохо скрываемым раздражением. – Если мой отец – последний чистокровный иррувимец и в клинописи говорится о его смерти, то как она может быть связана с остальными событиями грядущего? Ведь отец давно считается… покойным.
Немедленного ответа не последовало. Вместо этого пламя начало таять на глазах, и через миг след его простыл. Архивариус поежился. Кабинет погрузился в полумрак.
– Вы еще здесь? – окликнул он пустоту. – Я подумываю навестить сестру в Сьюи?те, и…
– Нет нужды таковой накануне отбытия, – раздалось из каминного мрака.
Тут терпению подневольного пришел конец. Будь у голоса обладатель, Шиперо здесь же набросился бы на него с кулаками. Никогда еще он не чувствовал себя боле беспомощным, как зверь, загнанный в угол собственной берлоги. Хватая воздух ртом, Шиперо поднял знамя свободы:
– Полно с меня указов! Нельзя же вот так… Врываться к людям почем зря! Всю жизнь я сам по себе, и я настаиваю…
– Уйми пыл, упрямец! – принял бой безликий, сотрясая стены. – Что на роду высечено, то и огнем не возьмешь! Отец твой службу нес исправно, и ты понесешь!
– Мой отец пропал! А может, и сбежал, чтобы не…
– Евандер Шиперо погиб много позже того, как отправился искать таких же, как и он – чистокровных! Жертвами путь его устлан, так и знай. Что уготовано тебе, его полукровному сыну, окажись он последним иррувимцем, он знал доподлинно! – Словно в нерешительности, выдержит ли испытание правдой слабый сердцем старик, гость замолк.
Покуда обомлевший Шиперо силился одолеть услышанное, из каминной топки выпорхнуло нечто бесформенное, едва различимое во тьме: не то тень, не то серое облако. Ни секунды не медля, оно направилось к Лойду и уже через мгновение обволокло его физиономию плотной дымкой. Инстинктивно попятившись к двери, архивариус едва успел нащупать рукой спинку кресла, как вдруг его воспаленное сознание помутилось. Где-то вдали эхом раздался знакомый гулкий смех, и он провалился в красочное сновидение.
ГЛАВА II
ПОЛУНОЧНЫЙ ПАССАЖИР
Ничем не примечательная среда положила, по наутгемскому обыкновению, начало такому же ничем не примечательному четвергу. В послерассветный летний час жители уже вовсю хозяйствовали по дому, повсюду в воздухе летал аромат свежей выпечки, мускатного ореха и жареных колбасок. А мелюзга, избавившись от своих ночных рубашек, расплескивала умывальную воду из дубовой бадьи, отказываясь смывать остатки сна со своих озорных заспанных личиков.
Хильда Ше?ппард, осанистая розовощекая фонарщица лет пятидесяти, шествовала по безлюдной мощеной улочке, соединявшей восточный и южный округа Наутгема, в одной руке зажав резервуар с керосином, в другой – стократно чиненную лестницу ростом с нее саму. Это был обычный маршрут и обычный гардероб Хильды, возвращавшейся с ночной вахты. Однако сегодня она имела оплошность воротиться домой несколько позже, чем следовало. И задержало ее одно весьма загадочное обстоятельство.
Миновав резиденцию Стотхэммов по восточной улице, Хильда было собралась привычно срезать путь к мостовой через неприметную тропу близ кукольного размера особнячка – обиталища городского архивариуса мистера Лойда Шиперо. Самого? хозяина мадам Шеппард видывала изредка и никогда – при доме. На восточной улице его семейство обитало без малого два века, но после таинственного исчезновения Евандера Шиперо, всеобщего любимца и известного в этих местах старьевщика, безутешная Элиз – его жена и мать юных Берне?ты и Лойда – скоропостижно скончалась, а последний и вовсе замкнулся в себе, отгородившись от всего мира в унаследованном им архиве. Ходили слухи, что Берни, как ее ласково прозвали с колыбели домашние, не вынесла братского затворничества и, не достигнув совершеннолетия, покинула отчий дом в надежде овладеть торговым делом, отбыв к тетушке в культурное графство Брумманс. Преемник скромного состояния, включавшего клочок высокоплодородной земли, к слову, ни разу с момента наследования не пользованной, симпатичного, но тесноватого жилища да ветхого архива, по праву считающегося городским достоянием, с момента отъезда сестры обратился в тень. Местные так и отзывались о Шиперо, чье присутствие в мире живых выдавал лишь смутный силуэт, разоблачаемый тусклым свечением окон архива, – покинутый всеми, даже самой смертью. Пустая жизнь и пребывание в иллюзиях по нравам времени считались моветоном, потому снисходительность и сострадание к соседу неизменно сопровождались немым укором.
В первые годы добровольного заточения Лойда бывшие друзья семейства пытались навещать безутешного сироту, приглашая на званые ужины, заглядывая с угощениями и просто справляясь о делах и здравии. Но уже спустя достаточный для скорби срок и те махнули рукой на впавшего в непозволительно долгую меланхолию Шиперо, взяв за привычку не докучать ему и лишний раз не наведываться даже в архив. И все-таки находились такие, кто отличался долготерпением к чужому горю: к примеру, живущий в западной части Наутгема часовщик, еще с мальчишеской поры питавший к Лойду теплые чувства: отцы их водили крепкую дружбу, и сыновья покорно следовали примеру глав семьей. Вот и доныне, как правило, по четвергам, когда молодая супруга отбывала в местный ораторий для песнопений, он заглядывал в архив к старому приятелю.
Но сегодня дню было уготовано, вопреки обычаю, идти внове. И первой, кому следовало блюсти новый порядок, была мадам Шеппард. Свернув на тропу, слева от которой располагались вечно пустующие угодья городского архивариуса, а справа простирался ольховый перелесок, Хильда, едва сделав пару шагов, в нерешительности остановилась и сощурилась. Не то ее подводило до сей поры превосходное зрение, не то близ кованой изгороди взаправду лежал человек. Да не какой-нибудь человек, а сам хозяин особняка – старик Шиперо! Застращавшись не на шутку, фонарщица обронила свою поклажу и ринулась к неподвижному телу. Шиперо лежал под неестественным углом: создавалось впечатление, будто бедолага упал со всего размаху с верхушки дерева. Однако деревьев в радиусе ярдов восьми не значилось. Да и никаких других возвышенностей тоже – окрест одни верещатники, и только. Робко встав на колени, Хильда принялась всматриваться в мертвенно-серое лицо архивариуса. Пожелтевшие веки нависли над впалыми глазницами и еле заметно трепыхались, точно их владельца пленил тревожный сон.
– М-мистер Шиперо? – воззвала она к нему вполголоса. – Святые мученики! Что же мне с вами делать прикажете…
Немного осмелев, женщина озаботилась послушать сердце бедняги. По ту сторону груди раздавалось мерное постукивание. «Жив, хвала всевышнему! Живой!» – вздохнула та с облегчением, хлопнув себя по лбу. Порешив, что больной дышит справно и вовсе не пьян, что хоть немного прояснило бы столь вопиющее безобразие, она слегка отстранилась и окинула взглядом отощалого старика. «Да что это с ним… – терялась в домыслах Хильда. – Ужель напал на него кто?»
Сама себя не помня, мадам Шепперд стала наводить на старика прежний лоск, и так, и эдак орудуя замызганным фартучком по всему, до чего доставали одеревеневшие руки. В порыве этом ее внимание привлекли невысокие башмаки с отворотом, некогда имевшие богатый медный окрас: насквозь сырые, с налипшей к подошве коркой болотного грунта, они явно повидали многое этой ночью. В городе уж пятый день кряду стояла засуха – грязи тут взяться неоткуда. Взгляд Хильды невольно скользнул к Аускриму – заболоченному лесу в небольшом отдалении от селения. Лес этот наводил страху даже на бывалых охотников. По старой Наутгемской легенде, его населяли болотные ведьмы, по ночам принимающие облик безобразных сов, от крика которых не спасали даже плотно закрытые ставни. Уж впечатлительная Хильда руку давала на отсечение, что никто в своем уме не ступил бы в Аускрим даже на йоту. «Но старик… Какой нечистый его чуть свет погнал в этот лес?» – захватило Хильду собственное воображение.
По малом времени в ведении пытливой мадам Шепперд оказались две запекшиеся раны на тыльной стороне правой ладони, лоскуток ольховой коры с жилета, глубокая прореха на брючине и пригоршня древесной трухи в некогда рыжей шевелюре.
– Вы от кого-то уносили ноги, мистер Шиперо, – констатировала Шепперд, деловито разглядывая физиономию пострадавшего. – Как же мне вас привести в чувство?
Повертев белокурой головой, она заприметила по другую сторону изгороди чугунный желоб, по-видимому, давно отслуживший водостоком. По-девичьи подхватившись, Хильда ринулась к желобу, зачерпнула в пригоршню стоячей дождевой воды и на полусогнутых ногах помчалась к больному. Соблюдая осторожность, она остановилась в шаге и опрокинула содержимое прямо на физиономию забывшегося глубоким обмороком архивариуса. Последний тотчас взвился в воздух, принялся отплевываться и откашливаться и, напоследок издав булькающий звук, завалился на бок. Совершенно сраженная бесчувствием господина, мадам посуровела и, по-журавлиному проследовав к его кругозору, произвела на свет свое возмущенное «фи»:
– Не изволите ли объясниться, голубчик, какого рожна вы здесь разлеглись?
Архивариус с трудом разомкнул веки, окинул предъявительницу отсутствующим взглядом снизу-вверх и болезненно зажмурился: с востока уже вовсю палило солнце. Судорожно припоминая события прошлой ночи, но толком ничего не вспомнив, он собрал остатки своей чести и, со скрипом опершись на локоть, уселся.
– Чудесный восход, мадам Шеппард! – склонил он голову в жалком подобии приветствия. – Похоже, накануне я совершил решительную прогулку, – и, бросив полный боли взгляд на пришедшую в негодность обувь, поспешил признать: – Только вот куда, не припомню.
В неясном предчувствии Шиперо стал себя осматривать. Конечности отекли, и кое-где зияли кровоподтеки. «Что же это? – сетовал он про себя. – Давно ли здесь эта плутовка Шеппард? Много ли она видела?»
Та в свой черед задавалась вопросами совсем иного рода и даже не помышляла лицедействовать. Напротив, мистеру Шиперо она благоволила, да и в ее природе зла заведено не было. Посему сочувствовала она ему со всей строгостью, собственной добродетели. «Эва как расчувствовался, голубчик! Того и гляди, совсем духом падет дорогой сосед…» – конфузила она самое себя.
– Не след, любезный, в вашем-то почтенном возрасте особняком от людей жить. А уж в совиный лес ходить – и подавно: ей богу, смерть там свою сыщете! – последнюю фразу Хильда для пущего эффекта саккомпанировала, обхватив руками собственную шею.
– Смерть-то, мадам, от удушья, должно статься? – не сдержал смеху измученный старик, глядя, сколь удачно мадам изобразила кончину.
– Паясничать вздумали? А я вас как увидела! Много какие слухи ходят об Аускриме… Вам ли не знать, мистер Шиперо! – предприняла та неловкую попытку ответить разом на все вопросы. – Я уж было подумала, вы того… Ага! Потом только умом дошла душу ощупать. А теперь вот… Сидите, фиглярствуете. Бог не обидел – так сосед осмеял, – и тотчас ее казистое лицо зардело, к глазам прилила сырость, фартук тут же устремился к носу – унимать дамскую слабость, как мистер Шиперо, наконец, изволил воспарить с насиженной земли навстречу любезностям.
– Ну что вы, мадам! – подхватил он второпях смуглую ручку фонарщицы. – И в мыслях не было докучать вам! Мне и самому толком не вспомнить… Лишь… А, впрочем, пожалуйте к дому! Могу я, ей-богу, отплатить вам за добрую услугу?
К еще большему замешательству воспрявшего архивариуса, Хильда выпятила грудь, совершила около дюжины энергичных движений головой из стороны в сторону и кинулась собирать опрокинутую утварь. Несколько мгновений спустя она уже, расшаркиваясь, извинялась за отвергнутое приглашение и желала скорейшего выздоровления, а еще через миг подол ее выцветших кринолинных юбок уж скрылся из виду в ольховой сени.
– Вот же чудачка! – глядя ей вслед, почесал покрытую трухой макушку Шиперо и направился к дому.
***
Утром следующего дня, ровно в 7:30, Лойд неподвижно сидел на плетеной скамье крохотной веранды собственного дома. Рядом с ним стояли два чемодана для путешествий – с небольшим выбором туалетов и походными лекарствами. Одет он был парадно, что лично ему самому было не по вкусу. Новенький фрак из сукна табачного цвета, какие теперь носили только по деловому случаю, придавал ему шарма, но изрядно теснил плечи. Блуза и спинная часть пикейного жилета взмокли, не успел он переступить порог. Пестрый шейный платок под стать жилету грозился его задушить. А новые лаковые туфли с тупым носом – подарок Берни по последнему модному слову – дьявольски сплющивали пальцы ног, да так, что те устроили мыльную возню за место в строю.
Выстукивая каблучками дробь, как щеголь-зазывала, герой наш заметно нервничал. Последние сутки дались ему с трудом. Весь прошлый день он провел в постели, опаивая себя снотворным и тщась уснуть. Назойливые думы никак не шли из головы. Молодой отец, окруженный нагими краснокожими воинами. Мать, сраженная холерой и бьющаяся в агонии. Хриплый безликий голос. Мерзкие ползучие твари, копошащиеся в камине архива. Непроглядный мрак и сырость болот. И крики, истошные крики армии сов, норовящих напасть со спины и выдрать кусок мяса из его трепещущей плоти.
К закату он таки способился извлечь свое существо из кровати и начеркать короткую записку, адресованную его другу-часовщику, с просьбой доставить его ранним утром к поезду на Са?ппард.
Единственным способом сообщить о своих планах Гарольду было послать весть с кем-то из соседских сыновей, промышлявших в западной части города. Так он и поступил: облачился в первое, что попалось под руку, и, прихрамывая, поплелся к Стоунам.
– Доброго здравия, Мириам! – отдал он приветствие, едва из-за отворившейся двери показался одутловатый профиль. – Не взыщите за мой нелепый вид, мне… Мне нездоровится, Мириам. Не окажете мне услугу по такому случаю?
Мириам, немолодая женщина в мешковатом домашнем платье и шелковом чепце, таившем в себе копну пепельного цвета волос, измерила озабоченным взором давно забытую физиономию и, тотчас спохватившись, расплылась в улыбке.
– А-а, мистер Шипе-еро! Покорнейше прошу! – поманила она его широких жестом в гостиную. – К такой редкой чести я велю Роберту накрыть на стол. Гусиная печенка, верно, уже подоспела.
И только она вобрала побольше воздуху в легкие, чтобы издать боевой клич, как Лойд поспешил расстроить ее планы.
– Что вы, Мириам, прошу вас: не утруждайтесь! Я строго по делу!
Мириам застыла в ожидании, и Шиперо, выудив из недр шлафрока клочок бумаги, протянул его ей.
– Смею просить вас об одолжении. Моя дорогая Бернет ждет меня с визитом в Бруммансе, и завтра же ранним утром я надеялся поспеть на поезд в Саппард. Поскольку я малость расхворался, не могли бы вы распорядиться доставить письмо моему доброму приятелю Гарольду в западную часть города?
Отерев руку о подол платья, мадам взяла письмо и однократно кивнула.
– Услужу вам, голубчик, будьте спокойны. Где, говорите, навестить вашего друга?
– Он часовщик, мадам. Трудится на Паут-Роджерс в собственной конторе. Кажется, это бывшая скобяная лавка.
– А-а, – понимающе протянула Мириам. – Ну что ж, будь по-вашему, дорогой сосед!
– Вы чудо, Мириам! Я ваш вечный слуга! – и, раскланявшись, архивариус удалился.
***
Жмурясь в борьбе со своими кошмарами и то и дело бросая нетерпеливый взор на дорогу, Шиперо просидел так с четверть часа. Когда из-за угла мостовой наконец показалась пятнистая лошадиная морда, архивариус облегченно вздохнул и, подскочив на ноги, окликнул кучера:
– Гарольд!
Дюжий смуглолицый господин осадил жеребца и спешился.
– Поторопись, братец! Упрямое животное никак не желало сегодня становиться к возу, и я немало умасливал ее, теряя драгоценное время. Того и гляди не поспеем!
В два счета миновав палисад, осанистый господин ухватился одной ручищей за большой чемодан, а другой спешно похлопал по плечу старого приятеля и зашагал обратно к коляске. Спустя считаные минуты они уже неслись во всю прыть по мощеной мостовой.
– Что за спешка? – Гарольд норовил перекричать истошный стук колес, чуть нагнувшись к приплясывающему на кочках пассажиру. – Берни здорова?
– Бог с тобой! – что есть мочи возразил тот. – Ты сочтешь меня полоумным, старина, но мне нужно на время затаиться.
Тот вытянулся лицом, но до самого прибытия к станции боле не проронил и слова.
Потянув за вожжи у входа в большой вестибюль вокзала, возчий наскоро управился с багажом и помог изморенному дорогой Лойду спуститься с двуколки.
– Мне следует волноваться за тебя? – посерьезнел Гарольд и, водрузив могучую пясть на плечо друга, сжал его с такой силой, что хиреющего на глазах Шипе?ро еще пуще напружинило к земле.
– Полно тебе, – расплылся в горькой гримасе Лойд, вырываясь из медвежьих тисков. – Что со мной станется? Должен признать, здоровье меня подводит. Старая перечница Шеппард эти толки разнесет по всей округе еще раньше, чем ты, голубчик, тронешь поводья. Ну… – тут глаза архивариуса замаслились, и он притянул к себе приятеля, взволновав того тесным объятием. – Прощай, друг! Печали не таи.
С тяжелым сердцем распрощавшись и вослед обменявшись ободряющей улыбкой, приятели побрели каждый своей дорогой.
***
Сделав две коротких остановки – наперво в Либерсе, военном городке, затем в Саус-Риджен, прежде округе рабов, – поезд доставил пассажиров на шумную платформу Саппарда с многоарочным залом ожидания. Мистер Шиперо, водрузивши на лоб шелковый цилиндр, шагнул на тонущий в угольном мареве перрон и стал изучать разномастную толпу на предмет носильщика. Много времени это не отняло: Саппард, хоть и служил промышленным центром Лимен-Деи, все же пестрил на манер периферий вольными тружениками, добывающими свой кусок хлеба послу?жным[3 - Послу?жный (от слова «услуга»), послужный промысел (авторский неологизм) – заработок, основанный на оказании быстрых услуг приезжим.] промыслом. То тут, то там между толпами пассажиров и встречающих сновали шустрые юнцы с багажными тележками. У окон вагонов переговаривались с дальними пассажирами продавцы желтых газет и торговцы полпенсовыми сэндвичами не первой свежести. В тени у арок хлопотали чистильщики обуви. А под яркими афишами, предлагающими посетить театральные постановки, выставки картин и бродячие музеи, значились билетеры, почасту сами являвшие собой актеров и заявленных на плакатах художников и чревовещателей.
Дюжий уотермен лет шестнадцати на вид в холщовой ковбойке сманеврировал по направлению к нашему герою и вызвался помочь с багажом.
– Сэр! Позвольте проводить! – и, не дождавшись ответа, конфисковал у Шиперо обе ноши. – Куда направляетесь?
– Экипаж до Айрон-Хаус! – выкрикнул тот. В вокзальной сумятице невозможно было стоять на одном месте, и Лойду пришлось буквально гнаться за своим носильщиком, чтобы не упустить вещи из виду.
– Пожалуйте, сэр! – юноша кивком указал на угол вокзала, где топтались частные извозчики различного происхождения.
Пробравшись прямо в гущу столпотворения, парнишка подозвал своего вояжера и ткнул пальцем в двух мужчин сомнительной порядочности.
– Он и он – оба уроженцы Саппарда, надежные и быстрые. У Джо, – юноша нацелил палец на одного из них, убеленного сединами, – полный галоп, если спешите.
– По рукам! Ведите Джо, – ввязался в авантюру старик и рассчитался с уотерменом.
***
Юнец не обманул: лошадь неслась во весь опор. К вокзалу Айрон-Хаус экипаж домчал авансом, и у Шиперо осталось достаточно времени, чтобы подкрепиться в дороге. Он зашел в почтовую контору и, не касаясь частностей, телеграфировал сестре о своем скором приезде.
Отобедав в придорожном буфете и даже недолго послонявшись по окрестностям, Лойд вернулся к вокзалу и, сверив время отправления по огромным настенным часам, двинулся на назначенную платформу.
Попутчиков в Брумманс все прибывало. Публика была разношерстной, как и полагается вмещать в себя городу с множеством транспортных развязок. Чтобы хоть как-то скоротать время, Лойд принялся изучать толпу. «Экое обилие женских лиц!» – подумалось ему. Благородные барышни в пышных юбках и с тонкими талиями, маленькие мисс в миниатюрных сорочках и кружевных фартучках, пестрая прислуга при своих хозяйках – в скромных униформах, но подчас и те не могли скрыть природного очарования. Было здесь в избытке и пожилых леди, раздающих светские улыбки таким же возрастным кавалерам, и падших женщин, легко узнаваемых по наличию посторонних красок на лице и полуприкрытому стану.
Задержав заинтересованный взгляд на черноволосой чаровнице с кожей цвета оливы, Лойд с тревогой отметил, что и сам является объектом наблюдения. Некто, завернутый в траурный, неестественно длинный макинтош, сверлил его пустыми глазами из-под копны спутанных волос. Чтобы окончательно убедиться в том, что жертва преследования и есть он сам, а не кто-то позади, Лойд завертелся на месте и стал вглядываться в попутчиков. Никого, кроме него, кажется, не интересовала подозрительная фигура в странных одеждах. Однако, когда он было обернулся, чтобы рассмотреть незнакомца получше, того и след простыл.
Не успело воображение старика разыграться, как послышался звук приближающегося локомотива. Шум толпы усилился, теперь больше напоминая жужжание растревоженного осиного гнезда. Со всех сторон хлынул поток людей, образовывая толчею у каждого входа в вагоны. Теперь, чтобы не остаться без места, следовало прокладывать себе дорогу через визгливые крики женщин, чьи наряды непременно подвергались неаккуратному обращению, и многочисленный багаж, всякий раз преграждающий путь ногам.
Кое-как – чему помог настойчивый сигнал к отправлению – люди расселись по местам. А те, кому места не хватило, расположились на собственных саках[4 - Сак – мешок, как правило, из плотного материала, служащий для перевозки вещей.]: как правило, это были простолюдины, слуги и беснующаяся ребятня. Хотя, если не касаться частностей, простолюдинами в вагонах третьего класса были все. Те, кто мог позволить себе путешествовать в купе первого класса, разумеется, были избавлены от необходимости соревноваться за удобства.
По левую руку от Лойда устроилась пожилая чета – дряхлый старик и сгорбленная жизнью старуха. Нищета и голод, кажется, не только не сломили их былой любви, но и укрепили духовную близость: они нежно ворковали друг с другом, держась за руки, и посмеивались над чем-то, понятным только им одним. Заерзав, Лойд перевел взгляд на теснящуюся напротив прислугу подле своих господ. В голове закружили смыслы: «И почему жизнь устроена так, а не иначе?» Не сумев вынести внутреннего давления, Лойд отказался от путевой философии и принялся осматривать остальных попутчиков. Некоторые выглядели и впрямь довольными своим пусть и незавидным, но прочным социальным положением. «В конце концов, – подумалось старику, – каждый сам плетет узор своей судьбы. И сострадать чуждой душе – все равно, что обессмысливать ее путь и умалять ее право на акт свободной воли».
Шиперо выискал глазами ту самую черноволосую головку, сидящую двумя рядами дальше, и, борясь со смущением, дал себе вольность выдумать ей имя: «Леонора… Нет, пожалуй, слишком официозно. Ее имя должно быть чувственным и мятежным, как океанский прибой. Элен. Аделия. Да-да! Аделия – впору. Это имя не угодницы, а женщины высоких нравственных идеалов. С этим именем она могла бы разом разбить дюжину мужских сердец».
Пока наш герой, воспрявший духом, упивался несбыточными грезами, главным объектом которых была очаровательная и уже не безымянная незнакомка, некто – сторонний наблюдатель – угадывал его мысли.
К полуночи добрая часть лавок обезлюдела. Один за одним, чета за четой пассажиры покидали поезд, в сумерках различая очертания мест своего назначения. Лойд дремал, сморенный работой воображения и сердцебиением железного коня. Невзирая на то, что скамья, которую он делил с еще пятью попутчиками, опустела и теперь он мог расположиться удобнее, глубокий сон никак не шел. От непривычки спать в дороге спина немела, ноги налились свинцом, а руки, не желающие выполнять роль подголовника, сводило судорогами. Очередной раз ворочаясь в надежде сыскать удобности, Шиперо краем зрения уловил уже знакомый ему блеск глаз. Он принадлежал тому самому незнакомцу с перрона. Окончательно проснувшись, старик распрямился и уставился на своего преследователя. С минуту они молча буравили друг друга взглядами: Шиперо – выказывая осуждение и смущение, незнакомец – сохраняя высокомерие и непроницаемость.
– Ну уж нет! – шикнул старик, терпение которого лопнуло. – Довольно с меня сумасбродства!
Он решительно вскочил со скамьи и нарочито угрожающе направился к единственному, кроме него самого, бодрствующему пассажиру в вагоне.
– Любезный! Извольте объясниться! Что это вы себе позволяете – так бесстыдно нарушать покой порядочных мещан!
Незнакомец, по всей видимости, ожидал и даже алкал сего случая, ибо его пустое лицо не выказало в ответ ни изумления, ни беспокойства, ни неловкости. Взамен оно излучало полнейшее воодушевление.
– Присядьте, мой друг. Вы растревожите сладкие грезы наших соседей, – речь незнакомца содержала в себе неизвестный Шиперо акцент, а голос, словно источаемый джинном из пустот мифической лампы, был подобен шелесту ветра.
Руководимый инстинктивным трепетом и слегка пристыженный старик приземлился супротив странного господина и, не моргая, принялся изучать его безжизненное лицо. Невдомек ему было, что именно в этом лице выдавало безжизненность: то ли отсутствие каких-либо чувств, то ли его восковой цвет, то ли водянистые глаза. Незнакомец не спешил заговорить, да и у самого Лойда язык будто отнялся, а былой запал рассеялся, как дым. Что-то в этом спутнике позволяло себя узнать, но старик не мог смекнуть наверняка.
Немое знакомство переросло в одностороннее напряжение, и Лойд не выдержал:
– Я могу вас знать?
Ответ последовал незамедлительно:
– О, я совершенно убежден в этом. Вы заприметили меня еще на перроне Айрон-Хаус, помните? – реплика была приправлена издевкой, однако ни один мускул на лице ее адресанта не выдал этого.
Шиперо уразумел: никакое соблюдение аристократических манер в беседе с этим господином заранее не учтено. Поэтому, будучи сам человеком чистосердечным, он возрадовался возможности говорить без околичностей и пошел напропалую:
