скачать книгу бесплатно
– Если госпожа позволит, то я буду вашим учителем, юный господин.
В сумерках столица распускается дивным цветком. Инкрустированы лепестки самоцветами, отделаны сусальными нитями. Дурман пышности и богатства. Весь цвет зари, пролившийся пламенной росой.
Изысканно величие поместий знати, возвышенна строгость храмов. Вереницы паланкинов и повозок текут по улицам, собираются толпы – рябит в глазах от узора одежд. Шум торговых рядов и укромные островки чайных домов. Развеваются флажки театров, порочны фонари красных кварталов. А за всей этой красой отрава нищих окраин.
Столица никогда не спит, как не спит и императорский дворец, помнящий ещё Старшего Наместника, Иль’Кина. Сулит многое двор гостям. Влечет точно огонек мотыльков гладкостью шелков, великолепием украшений и праздным бытием, прежде чем поймать в капкан, раскрошить на зубах, проглотить, не подавившись. Пузырек яда в рукаве, кинжал за поясом, иглы заколок, шипы колец.
Острее только языки самих придворных. Лелеющие, препарирующие, превозносящие, уничтожающие. Скользят змеи по плитам. Обвивают колоны, прячутся на высоких сводчатых потолках. И у главной змеи самые хитрые глаза – желтые словно топазы.
– Ваше императорское величество, – кланяется князь. Герб оленя на спине. – Долгих вам лет правления. Да озарят предки ваше будущее, уберегут от невзгод.
Стражи выстроились шеренгами вдоль стен – грозные тени. Ещё по два Стража по обе руки от князя и за его спиной. Покоятся ладони на эфесах мечей и древках копий.
Но князь чует их страх. Непроизвольная реакция на его запах, на его движения, на любое его проявление. Шепчутся придворные. Восхищение, трепет, презрение. Не утаить за веерами. Трескаются выражения доброжелательности, выступая испариной на висках.
Явилась Хризантема. Невозможная в своей вольности принесла весть. Вскидывает руки в благодушном жесте император, поднимается с трона, возвещая:
– Князь Иссу, мой верный друг, – усмешка в уголках княжеских губ столь легкая, что и не приметить. А по мраморным ступеням шаркают парчовые туфли. – Прими же поздравления двора!
Покачиваются нефритовые бусины. Высока корона, тяжела корона. Как и ноша, лежащая на сгорбленных плечах. Моложе князя император, но выглядит куда старше, словно подтачиваемая недугами сосна на фоне могучей скалы.
– Наконец, благословили тебя предки сыном, – рука на плече, россыпь перстней.
Невольно затаили дыхание придворные, напряглись Стражи. Но не пронесутся радужные блики. Им здесь не место, ведь любима Хризантема, покорна, как и положено, господской воле.
– Надеюсь, вскоре в моем саду появится новый Цветок, – обнажает зубы император. Клеймо меж княжеских лопаток жжёт даже спустя десятилетия.
Молчит безымянный юноша шестнадцати лет. Принимает боль с извращенной благодарностью, содрогнувшись в щемящем удовольствии. Сжаты крепко губы, жаждут клыки под ними доставить такую же боль другому. Осыпать ею щедро, залить в глотку жидким металлом. Так вкусна смерть. До одури, до иступленного возбуждения. Дарит пик наивысшего наслаждения, и нет ничего способного превзойти её, заключенную в теле даром, кующую зверя.
– И будет он столь же силен и верен, как его отец, – взгляд топазовых очей. Значения в них давят ожиданием.
Горят Цветы, выворачиваясь наизнанку. Резвится юноша во имя собственной свободы.
Прикрывает веки князь, кланяясь вновь. Зычен голос, полон отголосков чужих воплей:
– Благодарю вас за добрые слова, ваше императорское величество.
Две бабочки
Мчится золотой олень по закатному полю стяга, отмеряя третий год для княжича. Гудят колокола. Огромными жабами раскрывают пасти и рождают звук, что застревает в костях. Кувшинки пруда. Каменные домовины на берегу хранят урны праха, укрывшись одеялами мха.
Пышная процессия движется лениво. Деревянные арки пропитались солнцем, тягучим и янтарно-чистым точно мед. Волнуются кроны на фоне серо-голубого неба, капает свет. Запрокидывает голову княжич, подставив каплям ладони. Мелодично позвякивают колокольчики на сандалиях матери. Меч за отцовским поясом. А арки ведут всё выше по лестнице, к храму, что свернулся кольцами драконьей туши.
– Явилось дитя твоё, Иссу, – торжественно произносит настоятель.
Мальчик невольно вздрагивает от прикосновения мозолистых пальцев. Нагота побуждает стыдливо прикрыться руками. След сандалового масла на груди и лбу.
– Даруй крепкое тело и чистый разум.
Встряхивают монахи жезлами, разносится под резной крышей звон металлических колец. Ложатся на шею мальчика сандаловые бусы.
– Долгие дни и легкий путь.
Чан с дождевой водой. Закрывает глаза княжич, когда его окунают с головой, чтобы после поднять, показать небу, показать облакам, показать солнцу обновленным слезами Небесных Змеев, что даровали Народу Иль’Гранда[1] своё громкое имя. Последние слова настоятеля устремляются ввысь:
– Да будет судьба дитя твоего в этом мире доброй!
Пухова взбитая перина пасмурного неба, пахнет близким дождем. Двор же пред парадным крыльцом поместья купается в прохладе.
– Твой отец приготовил подарок тебе на крещение.
Княжич на руках матери, доверчиво приник к женскому плечу.
– А где отец? – спрашивает, покачивая одной ногой.
Опрятного вида старик в темных одеждах держит под узды коня. Раскланивается, рассыпавшись в улыбке.
– Твой отец занят, – кивнув старику, отвечает княгиня сыну. Ложь дается ей легко, за правду же она готова благодарить супруга. – Не печалься, – воркует, ласково погладив княжича по щеке. – Лучше взгляни! Это твой конь. Красивый, правда?
Детская ладонь в женской. Касается аккуратно покатого бока. Контуры мелких крапинок. Серо-пегая масть.
– Он будет служить вам всю жизнь, юный господин, – шамкает конюх, потрепав коня по шее. – Добрый жеребчик, покладистый. И в мир, и в бой. Не изволите ли прокатиться?
Мальчик мнется. Кусает губы, глядит исподлобья, прежде чем осторожно кивнуть. Поводит ушами конь, косится глазом цвета ореховых скорлупок, взмахнув хвостом. А мальчик вцепляется в луку седла, боязливо вертя головой.
– Всё хорошо, – похлопывает по коленке мать. Соскальзывают пальцы.
Конюх же натягивает поводья, и конь приходит в движение. Мерным покачивающимся шагом движется по двору. Круг, второй, третий. Лицо мальчика светлеет: расправляются брови, уходит страх, приоткрывается восторженно рот. Пальцы перебирают дымчатые пряди гривы.
– А можно я завтра ещё покатаюсь? – раздается вопрос, стоит спустить мальчика с седла.
Он сразу уверенно ковыляет к морде коня. Задрав голову, протягивает ладонь навстречу принюхивающемуся носу. Розоватые ноздри, бархатные подвижные губы, а за ними желтоватые зубы. Дыхание колышет волосы на лбу. Не хватает храбрости княжичу, одергивает он руку, так и не коснувшись, но весел смешок.
– Это ваш конь, юный господин, – дивится вопросу конюх. – Вы можете приходить к нему, когда пожелаете.
– Матушка, вы же передадите отцу мою благодарность?
– Конечно, Гор. Передам.
Он счастливо фыркает. Подобрав повыше путающийся подол, поднимается по ступеням медленно и неуклюже, но грозно насупившись. Казаться больше, взрослее. Безмолвны Стражи.
– Как назовешь коня? – интересуется мать, терпеливо придерживая сына за руку.
– А как называется, когда снег идет? – выдох, последняя ступень.
Мальчик горделиво выпячивает колесом грудь, глядя на мать, что произносит с полуулыбкой:
– Метель.
А через два дня приходит весть, из-за которой закипает работа под стук молотков. С рассвета до заката возводят во дворе помост сцены и ложе для княжеской четы. Перешептываются возбужденно слуги, предвкушая зрелище:
– В честь крещения юного господина устроят театральное представление.
– Говорят, любимая труппа императора из самой столицы прибудет! Невиданная милость.
Наблюдает за садом княжич в сгущающихся сумерках. Держа на коленях тряпичного лисенка, прислушивается к шорохам трав и молчанию камней, шелесту крон и журчащей мелодии проточной воды. Дышит через рот. Подрагивают нервно пальцы, мнут лисьи бока.
Мерещится мальчику, что кто-то прячется в саду. Не страшный или опасный, но непоседливо озорной, смеющийся задорно. Кто-то, кто играет с ним, княжичем, сидящим на веранде в полосе желтого света и ожидающим, когда закончит приготовления мать.
Легкий ветер звенит бусинками колокольчика. Две бабочки сплелись в танце. Иной берег нашел пристанище на их крыльях.[2] Но как ни старается мальчик разглядеть того, кто стрекочет насекомыми и щебечет птицами, не переступить ему пока грань.
Княгиня появляется в проёме. Задерживается взглядом на темноте сада, прежде чем позвать мягко:
– Гор, малыш, пойдем. Скоро начнется представление.
Тлеет узкая полоса под тяжелыми складками звездной ткани. Музыканты на подмостках. Танцует актриса, то опускаясь, то поднимаясь на носочки, то застывая на полусогнутых ногах. Обсидиановая сеть укрыла лик, порхает бабочкой веер, притягивая взоры. Чернила глаз на расправленных ладонях. Когти футляров на пальцах словно лезвия лепестков. Игрив ритм, сказывает историю о потаенных надеждах.
Прилежно репетирует юная наложница. Отдается без остатка мечте заслужить ответную любовь, ведь предстоит ей вскоре выступать пред своим господином. Недопустима ошибка, смертелен позор. Сколь прост сюжет пьесы.
Тодо стоит вместе со слугами. Сложив руки на груди, наблюдает не столько за развернувшимся представлением, сколько за господской семьей. Те восседают в возведенной для них ложе. Но если лицо князя недвижно, если княгиня предпочитает скрывать эмоции за веером, то княжич поддаётся вперед. Зачарованный, жадно впитывает каждую деталь.
Маленький череп в девичьих ладонях. Поводит вправо-влево, встряхнув атласной лентой тела. Расправляется на плечах актрисы, шепчет на ухо обещания, но то подлый обман. Ритм вдруг спотыкается, торопится. Силится вырваться из душащих объятий девушка. Исказился гримасой лик, спала сеть, пришли в беспорядок волосы. Мальчик бледнеет.
Не слушается львиный череп. Хищно клацает керамическими клыками, затягивая петли. Немой крик размыкает черные губы. Княжич, позабыв об этикете, испуганно льнет к матери, а лев выскакивает на сцену громадной мужской фигурой. Взмахнув белой гривой, мечется, яростно вращая глазами. И безумие его осязаемо.[3]
[1] Иль’Гранд – название мифологического Небесного Змея. Термин склоняется по падежам: Иль’Гранды, Иль’Грандов и т.д. Официальное название Небесных Людей – Народ Иль’Гранда. В данном случае склоняется по падежам только первое слово: Народа Иль’Гранда, Народу Иль’Гранда и т.п.
[2]В японской и китайской традиции образ бабочки связан со смертью. Существовало множество поверий. Например, если носить узор бабочек на одежде, то долго не проживешь. Если бабочка залетит в дом и станет кружиться у семейного алтаря, то это предвещает скорую смерть члена семьи. В данной сцене обыгрывается поверье о том, что бабочки являются душами умерших людей.
[3]Сцена вдохновлена реально существующей пьесой под названием «Кагами-дзиси». В оригинальном сюжете пьесы присутствуют две бабочки, которые сводят с ума льва, что также связано с предыдущим использованием символики бабочек.
Голод
– Выпускайте.
Исчезают среди деревьев заключенные. Претенденты на звание младших Стражей провожают их волчьими взглядами, но златовласый худощавый подросток даже не смотрит в ту сторону. Облизнув потрескавшиеся губы, сглатывает шумно.
Потому что колотит так, что приходится приоткрыть рот, чтобы не стучали зубы. Не от страха или волнения, а от нового непомерного чувства, что поселилось в кончиках пальцев, разделяет косточки позвоночника, сплетается в узел в животе.
Восседает князь на гнедом жеребце, и никого величественней и значительней для подростка не существует. Бог. Живой Бог. Не удостоит и каплей внимания ничтожного смертного.
Хмурятся златые брови. Он заслужит взгляд этих серых глаз. Он сделает всё, что угодно, потому что от чувства внутри, мутного, вязкого, прокатывающегося сотнями мелких игл он готов переломать собственные кости и содрать с себя кожу.
– Посмотрите, – беззвучный шепот складывается в личную молитву. А в голове подростка щелчками проносятся замечания.
– Ты увлекаешься.
– Не смей даже заикаться о совершенстве. Страж должен сохранять хладнокровие.
– Я вижу в тебе наслаждение чужим страданием. Избавься от этого.
Поиск. Нечто особенного, способного дать не только предназначение, написанное на роду, но и смысл. Его безразличию к чувствам других, его уверенности в собственной исключительности, его патологической тяге к жестокости, которая противоречит природе Стражей.
Не положено им зачарованно любоваться огнем, не положено препарировать насекомых, разорять гнезда, мучить пичужек и мелкую живность, чтобы выпустить скопившееся напряжение. Тайком от матерей, а после от старших товарищей и наставников. Раздражение на клыках, вопль в глотке, который подросток не выпустит из опасения накликать на себя беду.
Разве не слышите? Разве не понимаете, что устоять невозможно? Невозможно не упиваться, когда всё внутри требует обильной жертвы, чтобы утолить голод на срок, который обязательно подойдет к концу. Голод возникнет вновь. И вновь захочется сделать хоть что-нибудь с кем-нибудь, унять этот надоедливый зуд.
Мелкая морось липнет к коже пленкой, возвращая подростка в действительность. Косится он на сверстников, застывших с ним в одной шеренге. Пичужки в людском обличии.
Сизая прохлада леса распадается на оттенки жадеита и дымчатого кварца. Еловые лапы, сосновые иглы. Густой подлесок, переплетаясь корнями, покачивает перьями папоротника. Пружинист мох.
– Вы обязаны найти и убить заключенных, – разносится указание старшего Стража. – В подтверждении свершённого вами убийства предоставьте отрубленные уши.[1]Нападать друг на друга позволительно исключительно в момент деления жертвы. После её смерти уши достаются тому, кто провел казнь. Вы должны вернуться на закате с тем, что сумеете добыть. Забирать чужие трофеи запрещено.
Напряжение в ногах. Готовятся претенденты. Черная точка клейма – символ ученичества, на обратной стороне ушных раковин каждого из них. Не допустить обмана.
– Честность. Преданность. Бесстрашие.
– Честность! Преданность! Бесстрашие! – надрыв.
Золото ресниц. Вновь облизывается подросток. Щурится хищно, вглядываясь в тени под сенью деревьев. Бог в его бьющемся сердце. Бог, которого он обязательно обретет. Пальцы играются с эфесом меча, разгорается голод.
– Пошли! – командует старший Страж, и два десятка ног срывается с места.
Седое небо касается крон. Переговариваются старшие Стражи, греясь у костра. Треск хвороста и гул огня. Раскинулся шатер. Прислушивается князь, пригубив из чаши горячее вино с пряностями. Раздуваются ноздри, ловя призрачные ароматы: слякоть, стушеванный свет, пот, сталь и кровь.
Кто-то из претендентов не вернется. Сгинет по нелепой случайности, от клинка брата или рук заключенных, которые не пожелают сдаваться так просто. Но невдомек князю, что этим днем в лесу творится нечто, чего не устраивал ранее ни один претендент.
Спускает себя с цепи подросток. Укрытый, наконец, от чужих глаз, от чужого мнения, отдается хмельной воле. Голод ревет, голод беснуется, голод пожирает заключенных точными ударами меча, кромсая плоть, лакая кровь.
Только мало подростку. Мало трофеев, нанизанных на нить на шее, не хватит этого для того, чтобы получить любовь князя. Закипает злость, цокает языком, паника разверзается пропастью в груди.
А потому чуть ли не мурлычет подросток, когда попадается ему на глаза другой претендент, преследующий свою жертву. На принятие решения не требуется и секунды. Свистит подросток, привлекая внимание, плавится в елейном:
– Мое! – налетая вихрем и ловя растерянность на лице сверстника, не ожидавшего подобного напора и успевшего в последний миг уловить инстинктами: не заключенный нужен подростку…
– Господин, – князь открывает глаза, согнав дрему. Степенно поднимается.
Притихли возвратившиеся претенденты. Грязные с ног до головы, потрепанные, ощетинившиеся. Смотрят на кого-то с каменными лицами. Нанизанные на нить уши на шее каждого из них. Гаснут последние малиновые капли в прорезях туч.
– Позвольте, последний подоспел.
– Никто в этот раз не погиб? – выходит из шатра князь.
Страж на миг заминается.
– Нет, господин, погиб. Но судя по тому, что принес этот претендент, остальных можно не ожидать.
Черны очи. Щерится подросток, идет пятнами румянца под коркой грязи и запекшейся крови. Разбита губа, рассечена сусальная бровь, затупился клинок. На шее же связка ушей заключенных, а в руках головы, на поясе головы, привязанные за волосы. Других претендентов.[2]
